Онтологические прогулки

Основная часть

§8

Философия сознания доказывает, что следовать прежним правилам в будущем – это скептический парадокс, в котором обосновывается принципиальная невозможность следовать прежним правилам в будущем[i]. Мы здесь сталкиваемся с транстемпоральным диссонансом. В нём времена применяются бездоказательно к их [временам] возможному бытию. Мы полагаем, например, что Прошлого и Будущего не существует. Сами эти времена есть суть проекции Настоящего. Мы не побеждали шведов под Полтавой в 1709 году. Это сделали Другие. Когда заявляем, что мы это сделали, то мы банально проецируем себя в абсолютное «Мы», которое здесь выступает аналогом времени; «мы», то есть, обладает темпоральной длительностью, лишенной пространственности. И потому, в принципе, бесполезно утверждать, что якобы в прошлом я утверждал и то и другое, которое может или не может осуществиться в будущем. Ибо всё это я утверждаю сейчас в Настоящем. Следовательно, положение «прошлое уже прошло, а будущее еще не наступило»[1] имеет силу в плане преодоления скептицизма.

Скептический транстемпоральный диссонанс предполагает существующими времена за пределами Настоящего. Такие времена есть суть релевантные фикции, в которых возможно сожалеть о будущем и прогнозировать прошлое.  Поэтому к будущим событиям мы будем применять правила будущие. И возьмём мы эти правила не в прошедшем, а в настоящем – из Интернета. Нам не нужно менять колесо автомобиля таким же самым способом, каким наши деды меняли колеса на телегах. Достаточно набрать поисковой запрос в Яндексе и получить миллион вариантов правильного (или неправильного) решения этого и любого другого вопроса.

Также в философии сознания фикцией являются наши настоящие впечатления, переживания, которые невозможно спроецировать в различные времена[ii]. Поэтому возникает скептическое отношение к единственно-возможному настоящему, которое для каждого безусловно и бесспорно очевидно. Мы, конечно же, не в состоянии из изолированного субъекта сконструировать весь этот внешний мир. Первичный импульс наших впечатлений и деятельности (всей) находится вне нас[iii]. Поэтому проблема состоит не в том, что мы из своих впечатлений не можем сотворить истину, а в ответе на вопрос, что собою представляют эти самые импульсы, внешние фактические наличные данные, социальные информационные ресурсы. 

Нас далее будет интересовать рациональная технология создания данных, которая маскируется под титулом «приобретение знаний». Современные материалисты утверждают, что философские идеи несовместимы с мирской жизнью. Другое правило предписывает философским концепциям всенепременно отвечать на вопросы что и как. Ответы на эти вопросы очевидно являются отцентрированными по определению.  И потому мы задаемся вопросом о смысле и цели этих «что и как». Не что такое смысл, а в чем смысл этого что. Да мы понимаем, что есть некоторое бытие, ничто, сущее, моральный закон, – иными словами процедуры познания, – но какой в них смысл? Да понятно, что процедура Бытие формируется протоколом наличного бытия, где мы схватываем мыслью Бытие, то ли в заботе о других или в заботе о самом себе, то ли радикально и в том и другом сразу; или есть возможность схватить это ускользающее Бытие в ужасе от понимания того, что оно ускользает и прочее такого рода. Однако, в чем смысл этого схватывания? Что дальше? Все эти ответы (решения проблем) не проясняют цели этой вселенской какофонии идей.

  Но можем ли мы в самом деле отказать в знании, которое формируется исследованиями всеобщего, к которому обращено вопрошание его что и как? Чтойность общего выявляется в какойтости её равно так же, как и этость этого самого, не предполагая исследования чтойности, формируется за счет самое себя и потому требуются сами по себе вопросы что и как. Этость дана здесь как источник происхождения именно в силу отсутствия ответствования, обращенного к ней. Она немыслима в акте наличной данности. Единственное противоречие, которое мы здесь должны рассмотреть, сводится к следующему: когда я намереваюсь взять со стола чашку, сама по себе чашка уже является в моём сознании безразлично к существованию этой самой чашки. Тем самым можно ли достоверно установить здесь факт, что мысль приготовляет будущий поступок? Ведь, если двигаться от чувственного впечатления к умопостигаемому намерению, а через него к поступку, мы сразу же попадаем в противоречие, где я намереваюсь взять чашку со стола тогда, когда реально её уже взял. То есть, мышление, которое формирует пустоту за границами вещей, также должно уже быть пустым само по себе.

Внешние пустоши бытия бытуют вместе с нами и органично вплетены в структуру чувственного мышления, в котором мы все время ищем «пустые места»; для того чтобы присесть, прилечь, поставить ногу, сумку, чемодан, припарковать машину и прочее такого рода; мыслью же мы ищем того, чего раньше не было, но что возможно создать, сотворить, например, новые слова, новые формы слов, новые мысли, наконец новое мышление; науки и философии, а равно и всё искусство просто помешаны на поисках пустых пространств, мимо которых прошагали целые поколения, совершенно не заметив их. «Так утверждается наличие пустоты в её опережающем вещь назначении как «незанятого места» (атопос)»[iv].

 Итак; могут ли данные иметь вид знания? Бытование субъекта окружено данными, которыми оперирует его сознание. Это данные суть врожденные, наследственные, родовые, образовательные, социокультурные, традиционные и наконец самостоятельные. Врожденные данные – это тождественная для всех людей процедура познания мира. Наследственные – это данные, в основном физических свойств организма, переданные от родителей (похожесть тел, болезни, здоровье и прочее). Родовые – это общие данные рода, которые передаются и физически и ментально из поколения в поколения. Традиционные – это данные традиций и канонов народа. Практические (эмпирические) – это данные «уличные», сформированные кругом друзей, знакомых. Образовательные – данные, получаемые в процессе образования, обучения. Социокультурные – это данные, получаемые от культурного пространства. Самостоятельные – это данные, сформированные самостоятельными упражнениями. Всё это многообразие внешних данных трансформируется в знания, которые могут быть полезными и бесполезными.  

Сама по себе фактическая данность для субъекта может выступать проблемой не потому, что она есть как таковая, а потому, что к ней возникают вопросы, что она должна быть понятна на субъективном уровне. Мы живем в повседневности, не вопрошая о ней; но как только вопрошание коснется её, она ускользает из понятности жизни в ней. Поэтому сами по себе данные не несут в себе знаний; множественное количество воспринимаемых данных не создадут знания. Следовательно, знание есть то единственное, что выделилось из множества и разными способами механистического повторения запомнилось. В этом смысле знание толкуется поверхностно и потому оно здесь скорее зиждется на привычках, чем на истине.

Может ли истинное знание выработаться просто привычкой, которая как таковая закрепляется в повседневном быте? Бытовое повседневное знание, выработанное привычкой и зафиксированное сознанием, возможно ли назвать истинным знанием?  Во-первых, помимо механистического запоминания данных необходимо еще их понимать. Заучивание наизусть правил не означает их правильное применение, поскольку для правильного применения заученных правил необходимо понимание и самого по себе заученного правила и обстоятельств, в которых это правило должно быть применяемо. Обыкновенно правила просто применяются. Бытие этих правил, на самом деле, нам не интересно, поскольку конкретное повседневное – это не то, что бытует согласно правилам даже тогда, когда в самом этом бытовании заключены определенные правила. Правила внутри структуры бытия, но событие диверсуса есть спонтанная возникновенность иного, – того, что не является правилом, что скорее всего является отличием от него. Во-вторых, понимание знания упирается в теорию множеств, множественных миров. Эти миры, между прочим, внедряются и в диверсус повседневности, и выступают элементом существования Истины; истины все время ускользающей от субъекта, который сам как субъект и есть Истина. Эта запутанность теорий множеств имеет античное происхождение. Но современные интерпретации множеств не имеют ввиду чисто количественный аспект. Некоторое множество локализовано (ограничено). Мы [и вещи] возникаем в некотором множестве и потому есть множество множеств и потому вещь не нечто одно единственное (Единое), а сущее множество, не могущее быть транспарентным сознанию, но являющееся таковым в действительности. Знание истины положено, таким образом, в сам процесс бытия, а не в процесс познания процесса бытия. Здесь множества бесконечны, тогда как знания конечны и потому бесполезны. Так возникает известная логика абсурда: один мир отличается от граничащего с ним мира. Эти миры разомкнуты. Но в границе между ними образуются интермундии, где противопоставления сходятся вместе, порождая войну интермундиальных смыслов, где смысл одного мира враждует со смыслом другого.

Мы здесь видим протокол смысла в процедуре правила. Теперь мы можем такое правило назвать знанием? Это знание через посредство данных, став процедурой, формирует новый протокол правильности, и так до бесконечности мы можем формировать из знаемых данных правила. При этом нас не покидает сомнение в правильности подобных знаний в связи с возможностью их быть фиктивными. Фиктивные знания здесь получаются в силу того, что они образовываются задним числом. Следовательно, посредствам них невозможно образовать будущее знание, предвосхищение (пролепсис) возможного опыта.

Детерминизм основан на законе причинности. Определить явление, значит понять его причину, происхождение. Признать причину события, значит, понять его и тем самым простить, если событие аморально. Это понимание ограничивает явление познанием, формируя о нём определенное знание. Знание, следовательно, есть процедура детерминации. В самом деле, меня может удовлетворить понимание причины поступка в процедуре определения этого самого поступка. На этом основана моральная дилемма прощения. Я прощаю аморальный поступок, поскольку понимаю его обусловленность изначальным грехом человеческой природы. Прощение предвосхищено определением. Оно [прощение] детерминировано правилом, из которого я знаю о грехе. Здесь не вера формирует прощение, а знание. Другое происходит, когда мы лишены знания.   

Например, пролепсис появляется протоколом блага в процедуре желания. Любящий вожделеет тайное, закрытое от него тело любимой. Взаимно-проникновенность есть не факт желания, а конечная цель либидо. Но сначала чувственный пролепсис будет формировать индуктивные умозаключения. По обнаженным лодыжкам и плечам воображением формируется представление обо всем теле; пленяющий звук голоса, тон и правильность речи невидимого объекта также возбуждают представления о прекрасности этого самого объекта, к которому возбуждается влечение; аромат зачаровывает, а вкус губ в момент поцелуя кажется божественным. Чтоб получить цельное знание о Другом, нужно Другого выбрать по аромату и попробовать на вкус. Но мы не должны останавливаться на полпути, поскольку, описывая вожделенную взаимно-проникновенность, мы напрочь забыли о том, что все это есть флюиды либидо субъекта. Они не стали еще актуальными знаниями.  

§ 9

В. Васильев в аргументе против локальной супервентности феноменального на физическом утверждает ультракомпатибилизм, согласно которому свобода воли (свобода действия плюс рациональный выбор) совместима с каузальной замкнутостью физического, поскольку желания рассматриваются как условия реализации физической причинности. «Иначе говоря, разные ментальные состояния людей обычно сопровождаются разным поведением. Если я хочу сок, то обычно, при наличии выбора, я выпью сок. А если я хочу колу, то я выпью колу»[v]. Мы, однако, не можем согласиться с этим. Хотеть сок и выпить сок – это процедуры довольно-таки обобщенные, состоящие из множества мельчайших протоколов. То есть, для того чтобы выпить сок мы должны произвести массу действий, никак не связанных с первичным желанием: ведь нужно налить сок в стакан, а чтоб налить сок в стакан, нужно достать коробку с соком из холодильника, а чтобы достать коробку сока из холодильника и т. д.

Также, для того чтобы, например, любовь актуализировалась необходимо совершать определенные действия, которые отсутствовали в пролепсисе-желании. Для того чтоб осуществилось плотское желание любовников, они должны пройти определенные протоколы любовной процедуры: пообщаться в мессенджере, пойти вместе в кино, подарить цветы и прочее, для чего нужны деньги, которые в свою очередь должны быть откуда-то взяты или заработаны. Если, к примеру, я хочу поменять газовую плиту, то, прежде чем мое желание осуществится, я должен совершить определенные действия, никак не связанные с моим первоначальным желанием: вызвать газовщика, посетить горгаз и прочее. Далее, для того чтобы вызвать газовщика, необходимо найти номер телефона горгаза, получить необходимую информацию и прочее. Для посещения горгаза также образуется своя необходимость, и так до бесконечности. Если я хочу в суде отстоять свои права, то также с необходимостью должен нанять адвоката, оплатить пошлину, подать заявление и прочее, что отдаляет желаемое и заставляет меня войти в Царство Необходимости,  в каузальную замкнутость физического. И так вместе с бесконечной суетой необходимого и ранее желаемое отодвигается в будущее. Все эти мельчайшие действия никакими желаниями не регламентируются, и потому сами по себе желания не являются источниками намерений к действиям. 

Постоянно существуя в пролепсисе, чувственно возбуждаясь, мы попадаем в Царство Желания, некаузальная замкнутость ментально-морального[2]. В Царстве Желания мы не действуем. Другими словами, у меня нет желания вызывать газовщика, для того, чтоб исполнить свое желание по замене газовой печки. Между прочим, именно необходимость осуществления действий, никак не связанных с самим по себе первоначальным пролепсисом (желанием-намерением), зачастую вынуждает нас отказаться от стремления к удовлетворению желания. Поэтому мы подобный отказ называем сущностью незавершаемого концепта, в основе которого существует диверсус пролепсиса. В своем сознании я за последние годы написал массу книг, осмыслил тысячу идей и прожелал тысячи желаний, и всё это не стало действительным. Вот почему С. Роганов выступает за примат поступка над желанием: «Один и тот же поступок нельзя проделать дважды. Именно в этой необратимой уникальности поступок обретает человеческие черты, именно в поступках открывается конечная, предельная, смертная природа человека»^[vi].      

Другой момент имеет такой характер. В Царстве Желания мы можем проживать свои жизни, свято веря в истинность этого самого проживания даже тогда, когда подобное проживание представляет собою чистую фантазию. Процедура желаний, которая перестает определяться протоколами накопления благ, переходит в гораздо более абстрактную, более нереальную процедуру производства образов-желаний, охватывающих все сферы человеческой жизни, которые объективировались до такой степени, что они [образы-желания] стали автономной реальностью Царства Желания. Однако инверсия желаний становится для субъекта вечным состоянием реальности, постоянством времени, отмеченного мимолетным накоплением нереальностей, где сознание-желание выбрало путь сна и отсутствия. Желание – это недосягаемое владение Другим! Достигнуть его – есть счастье!

Желание здесь это инверсия зла реального мира, это мир, ставший его собственной пародией, жизнь, сведенная к желаниям, накопление потребительских товаров, которые с каждым днем становятся все более эфемерными, где желание это оправдание жизни, которая утверждает свою собственную мимолетность, потакая этим самым желаниям. Следствием всего этого является то, что впечатляющая производительность желаемого не перестает быть направленной на расширение возможностей для жизни, а направляется на чрезмерное накопление благ, которые заглушают истинную жизнь, которая вся без остатка уходит на производство сакрализованных желаний-заблуждений, уводящих нас от исчезающей жизни. Мы сознательно живем желаниями, внутри которых мы опять же живем!

Современная философия сознания, в принципе, преодолевает и эпифеноменализм и психическую причинность (Mental Causation) тем, что «квалитативные ментальные состояния объявляются сущностями, онтологически отличными от физических процессов в мозге»[vii]. Мы же говорим о том, что такая зависимость в самом деле невозможна в пределах одного и того же субъекта. При этом не всякая реакция субъекта на воздействие извне причинно-обусловлена физическими процессами в его мозге (рациональным выбором). Наша задача на данном этапе состоит в другом, чтоб описать поведение субъекта так, как будто он медиум, который как-то умудряется существовать в «дыре» между Царством Необходимости и Царством Желания. Мы здесь исходим, как понятно, из принципиальной несовместимости этих Царств, между которыми зияет пропасть. С другой стороны, эти Царства могут быть связанными каким-нибудь протоколом, о котором нам пока ничего неизвестно. Засим продолжим!

Политические желания (решения политиков), как оказывается, таким же образом не соединяются с общественно-социальным Царством Необходимости. Так президент, чиновник и т. д. имеет относительно своей страны какое-нибудь желание. Это желание, став решением, разве способно осуществиться именно в своем полнейшем выражении? Никак. Президент В. Путин не желает, например, мириться с иностранным финансовым влиянием в политической жизни государства. Далее, принимается закон об иностранных агентах и возникает практика применения этого закона. Еще далее получается, что для того чтобы не мириться с практикой иностранного финансирования, необходимо кого-то посадить в тюрьму, кого-то заклеймить позорной надписью и прочее.

Мы не склонны, на самом деле, драматизировать ситуацию, полагая, что не достижение результатов желаемого и есть именно то, о чем мы говорим. Нам могут возразить, эка невидаль, разумеется движения к исполнению желания обусловлены и переплетаются с другими движениями и потому результат первичного желания может и не совпадать с изначальными намерениями. Или что здесь дело касается общепонятного «хотели как лучше, получилось как всегда». На самом деле, суть вопроса состоит в принципиальной невозможности желаемому быть действительным в самих по себе необходимых действиях, а именно: желать мы можем чего угодно, делать мы будем совсем другое. В этом смысле, политическое желание или полнейший популизм на уровне деклараций, или решительная негативность, которая аннигилирует все, на что она направлена. Грубо говоря, чего бы ни желала власть, свершится Зло. Власть эффективных управленцев – вот желания власти, которая растворяет как кислота предметную комфортность общества, что поэтически выглядит так:

§10

Мы можем здесь, к примеру, рассмотреть идею либерализма как идею определяющую невозможность политической власти иметь вообще желаний относительно государства, в котором эта власть существует[ix]! Читаем об этом, например, у идеолога либерализма Герберта Спенсера^[x]. То есть, люди как-то сами собирались в мануфактуры, артели. Создавали частную собственность на средства производства, разделялись с одними и сообразовывались по тождественным интересам с другими. Правители же, – которые появились гораздо позже (неважно, собственно, откуда они появились и в какой момент эволюции мануфактур), – не сами выдумывали законы и приспосабливали их не по своим желаниям, а сообразуя законы к народной воле людей. Эта воля есть суть усредненное значение от желаний и намерений каждого человека относительно других. У нас здесь имеется гипотеза становления социального организма, но не имеется гипотезы о происхождении в нём власти. Власть здесь, судя по всему, как-то незаметно для социального организма произошла сама по себе. Но дело не том, что в 19 веке рабство в Англии, а вместе с ним и насилие над людьми приобрело исключительные масштабы, а в том, что либерализм запрещает власти желать относительно внутренних объектов властвования. Следовательно, эта власть может желать лишь внешнего ей объекта (делегировать объекту своё желание в качестве намерения к действию), что касается других [стран].

 Делегирование – это проблемный протокол открытого, транспарентного субъекта в процедуре закрытого тоталитарного общества. В тоталитарном обществе человек в страхе стоит перед Другим. Не в силах открыться, не имея внутреннего мужества показаться Другому таким, каким он есть на самом деле, закрытый человек обращается к воле к власти и закрывается ею как маскировочной сетью. А. Дугин, например, подобное делегирование определяет терминами «доминация», «воля к власти», «воля к доминации», «конфликтность», господство высших над низшими и прочее^[xi]. Во-первых, мы решительно не согласны с ним, когда он говорит, что «базовое стремление человека – это воля к власти, воля к доминации»^[xii]. По нашему мнению, которое мы раньше уже высказывали, базовым стремлением человека является чувство естественной справедливости, для чего воля к власти является фиктивным средством, кошмарной способностью сознания. Воля к власти, иными словами, вторична к воле к справедливости (если можно так выразиться). Факт делегирования, конечно, возможно попутать с доминацией. Но делегирование – это не доминация или господство, поскольку для возникновения факта делегирования необходимо согласие двух людей^[xiii]. Для доминации, наоборот, согласия не требуется. Место согласия здесь занимает принуждение, употребляющее насилие.

Делегирование, конечно, может быть основано на власти, но эта власть (иго) суть добровольные протоколы, не основанные на процедуре насилия (принуждения). Так, например, полагает христианство^[xiv]. Это доказывают и анархисты, и либералы, и пацифисты. К этим последним возможно присовокупить данные повседневной жизни, где элементы воли к власти имеют ненасильственный характер и находятся в границах дозволенного. А. А. Гусейнов высказывает схожие мысли^[xv]. Ненасилие, правда, он ставит в перспективу движения общественных смыслов, тем самым косвенно подтверждая мысли А. Дугина о первичности насилия воли к власти. Хотя А. Гусейнов в другом месте полагает, что насилие разрушает сущность власти^[xvi]. 

Внешние воздействия постоянно принимают форму манипуляций фундируемого субъекта. Делегирование используется для артикуляции действий, прописанных этой же самой манипуляцией. Рефлекторный или иной ответ на эти воздействия создаёт систему поведения субъекта, который распознает эту манипуляционную процедуру своим собственным (аутентичным) протоколом соприсутствия, где он самостоятельно принимает решения. Такой субъект забывает, что ответ на воздействие (реакция) предшествует этому самому решению, что делает процедуру самостоятельности фиктивной, а вместе с нею и решение принятое им есть суть фикция, которая для него кажется истинной. Здесь нами высказывается подозрение, что господство манипуляций не навязывается физическими или ментальными процедурами, а полностью затопляет социальное пространство, обусловливая мышление и формы представления реальности в виде её радикальной критики. Поэтому субъект обязательно должен постоянно задаваться вопросом – самостоятелен ли он тогда, когда поступает самостоятельно^[xvii]. Мы не думаем, что способность субъекта быть самостоятельным автоматически означает его абсолютную автономию. Самостоятельный субъект – это субъект самостоятельности в соприсутствии, которое есть процедура взаимно-проникновенного наличного бытия. Взаимно-проникновенность предполагает также и тотальное соприкосновение, без чего невозможно самостоятельное соприсутствие.  

В обратном отражении регулирование общественно-социальных желаний есть смысл политики власти. Например, мы имеем два глобальных кризиса, устраняющих совсем Царство Желания. Первый – невозможность удовлетворения желания, поскольку повседневная среда не способна предоставить технологические протоколы этих самых удовлетворений. И поэтому, например, провинциальная повседневность имеет вид осознанной необходимости, не достигшей (к слову сказать) свободы^[xviii]. Вторая – отсутствие желания при осознании необходимости желать чего-то. Если в первом случае имеется желание, то во втором от избытка удовлетворенных желаний не осталось места для самого по себе желания. Эти процедуры, на самом деле, есть основания суицидальных склонностей, где невозможность выйти из Царства Необходимости коррелирует с полнейшим отсутствием желания. Эти два тезиса представляют собою незавершаемый концепт Царства Желания, где желания не могут быть удовлетворены в принципе, даже если они удовлетворяются. Здесь удовлетворение желания есть суть чистой воды популизм. Из этого следует, что гипотеза Г. Спенсера о происхождении социального организма за пределами и воли к власти и общемировой жизни и жизни Природы имеет для нас значение лишь на уровне неактуальной дефиниции, которая не отрицает власть совсем. Либерализм не пытается даже устанавливать возможность протокола комфортного бытия свободы в процедуре вневластия. Как преодолеть власть, не используя власть, вот основной вопрос политической философии, парадокс которой выглядит так: Мы, используя волю к власти, стремимся достичь счастья, но достижению счастья препятствует воля к власти, посредствам которой мы изначально и стремимся к счастью. Следовательно, когда не будет воли к власти, тогда будет счастье. Именно когда все формы господства сгинут под забором истории, тогда и возникнет вселенское Благо.  Воля к власти, государства идут к исчезновению в двух смыслах: локальном и глобальном.

Безусловно, протокол пролепсиса возбуждает стремление к Благу. Мы здесь вкратце заметим, что признаем ту точку зрения, которая определяет Благо как универсальную силу, которая способна порождать как злое, так и доброе[xix], а Зло как силу, которая может порождать лишь само себя (Зло). С этой точки зрения злое конечно может возникать из желания благого, но само зло не в состоянии творить добро[xx]. Однако, это возникновение плохого есть суть отказ от исполнения требований Царства Необходимости, где к объекту желания, например, преступник идет напролом, аннигилируя в своем сознании саму необходимость осуществления известных необходимых действий. Физическое обладание объектом вожделения без совершения необходимых действий традиционного протокола (знакомство, свидания, цветы и прочее) есть суть изнасилования; обладание драгоценной вещью без покупки её в магазине, для чего нужно ходить на работу, зарабатывать деньги, собирать их, попутно экономя, и прочее такого рода, есть суть кража; установка новой печки в квартире без вызова газовщика, без уведомления горгаза и прочее есть нарушение законодательства; защита своих прав без обращения в суд есть самоуправство.

Таким образом, проблема современной философии, касаемая  movement and cognition, заключена именно в этом обыкновенном извращении практического разума, где мы, желая одного, поступаем по-другому, не желая этого последнего, а в силу необходимости. Царство Необходимости определяется всякого рода зависимостями от обстоятельств и прочих условий, в которых проистекают наши поступки. Внешние обстоятельства образуют причинную связь поступков друг с другом. По этой самой причинности, в обратном обращении, и определяется и сама необходимость. Вот почему Эпикур подмечал, что у большинства людей деятельность – это безумие[xxi].    

Выше мы рассмотрели в Царстве Желания ту часть, в которой желания худо-бедно удовлетворяются. Желание переставить мебель в квартире на самом деле легко удовлетворяется в силу зависимости этого самого удовлетворения от того, кто желает. Если же мы обратим внимание на глобальные желания, то увидим трагическую реальность, в которую мы все погружены. Например, желание приобрести собственность (стать собственником) способно сотворить из жизни человека сплошной кошмар. Отсюда вопрос: коррелирует ли стремление к удовлетворению глобального желания с улучшением качества жизни? Для того чтобы приобрести собственность обыкновенно копят сбережения, берут кредит в банке, распоряжаются наследством и прочее такого рода вплоть до банального воровства. Откладывая сбережения на последующее удовлетворение желания, люди отнимают от своей повседневной жизни то, чем они могли бы воспользоваться. При этом инфляция, растущая быстрее роста доходов, увеличивает время, необходимое для сбора заветной суммы, а вместе с этим удлиняет страдательное пребывания в Царстве Необходимости. Как и информация по дороге устаревает, так и удовлетворение глобального желания превращается в томительное ожидание чуда. Далее, человек все же с горем пополам удовлетворил глобальное желание, приобрел собственность (стал собственником). На этом всё! Эйфория кончилась. Человек снова оказывается в Царстве Необходимости. Да, у него есть собственность! Однако с ней приобретаются и расходы на её содержание, которые продолжают отнимать силы и средства от качества жизни.

Дело здесь вовсе не идет исключительно о расходах на содержание имущества. Мы говорим о кризисе желания вообще. Так, стремясь удовлетворить первичное глобальное желание, люди в то же самое время начинают желать иного – быстрее преодолеть препятствия Царства Необходимости через посредство экономии. Подобная экономия скорее приводит к проблемам со здоровьем, чем к удовлетворению глобального желания. Люди теперь погружены в тотальный каждодневный стресс из-за того, что преодоление препятствий в Царстве Необходимости зависит не от них самих, а от обстоятельств жизни с Другими, которые, сразу отметим, одержимы тем же самым глобальным желанием. Но в сухом остатке, они вместе в сорокоградусную жару протискиваются в душный автобус, в котором не работает кондиционер по причине того, что и водитель автобуса так же, как и все желает поскорее удовлетворить глобальное желание, экономя на топливе. И вот получается, что решительно неизвестно, что будет в будущем, удовлетворится или нет глобальное желание, зато наша повседневность уже представляет собою жалкий и убогий вид.  Медики уже давно употребляют в своей деятельности правило: при невозможности излечения, нужно улучшить качество жизни. Такая позиция исходит из понимания того, что медицина не всесильна, что врач вполне возможно и не сможет излечить болезнь. Болезни, говорят медики, даны человеку от рождения. И потому конкретный недуг не есть болезнь, а есть вторичное проявление первичной Болезни. И потому улучшение качества жизни здесь есть врачебная процедура фаталистического гуманизма[xxii].   

Вернемся к нашим баранам. Не путаем ли мы здесь Царства Желания и Необходимости с известной идеей о целях и средствах. Например, описанная нами выше несводимость желания с необходимыми поступками Г. Хэзлитом толкуется именно как система уровней средств и целей, где и первые и последние соединяются и разъединяются друг с другом. Цель первого уровня, возбуждает средства первого уровня, которые далее превращаются в цели второго уровня, которые сами есть средства третьего уровня…и так до бесконечности[xxiii]. Мы не рассматриваем так эту проблему. Мы говорим о том, что вся масса действий-поступков человека подчиняется непостижимому произволу и потому необходимые действия происходят в силу необходимости: то есть, разум никак не участвует в формировании этих самых действий. В интерпретации Г. Хэзлита суть дела состоит в прямо противоположном смысле. Цель у него намерение, средство – поступок…и наоборот. Однако, скажем, что не всякое желание или намерение обязательно должно быть причиной поступка, ибо цель предполагает начало следования к ней. Простое желание зачастую остается просто мечтой, сновидением наяву. Итак: с одной стороны мы чего-то желаем, с другой стороны мы что-то делаем. И эти стороны решительно несовместимы друг с другом и независимы друг от друга.

Единственными действиями-поступками, которые фундированы ментальной причинностью, являются привычки, основанные на народных приметах: стучать по дереву, плевать через левое плечо, не здороваться через порог и прочие. Если черная кошка перебежала дорогу, нужно три раза плюнуть через левое плечо и на одной ноге перепрыгнуть воображаемую линию, по которой пробежала кошка, покручивая при этом пуговицу на своей одежде. Под эти действия-поступки, между прочим, подведена железобетонная морально-нравственная база. Так предполагается, что за левым плечом человека сидит бес и подталкивает его (человека) совершать греховные поступки. Плюнуть через левое плечо означает прогнать беса и не совершить греха. Здесь, трансцендентальный субъект есть суть бес. Вот поэтому одни обращаются к психологам, адвокатам и врачам, а другие к ведьмам, гадалкам и знахаркам. Но и первые и последние преследуют одни и те же цели.

В Царстве Необходимости действия (язык мы тоже относим к поступкам-действиям) не обладают субсистенциальной природой, они, напротив, универсальны: цветы дарят не только на свиданиях, в магазин ходят не только за продуктами и пр. Массивы необходимых действий, то есть, производятся в одном необходимом для этого месте – в торгово-развлекательном центре. При этом универсальный протокол в Царстве Необходимости предвосхищает новизну желаемого. Всё новое кем-то желаемо и кому-то необходимо. Здесь новость предполагает некоторую условность в процедуре познания истинности или ложности желания. В самом деле, могут ли существовать фейковые желания? То есть, действительно ли мы желаем, когда желаем? Мы говорим не о фейковом объекте желания, а о ложности или истинности самого по себе желания. Каким образом мы формируем знание о неподлинном желании? Никаким! Желание априори аутентично. И это есть суть глубочайшего заблуждения!

Как уже говорилось, в процедуре желания мы обнаруживаем протокол рациональности. Царство Желания – это царство Возможного и Должного, то есть, разума (интеллекта, рассудка и прочего, что для различения несущественно)[3]. Поскольку желание есть суть элемент отвлеченного диверсуса, в процедуре которого заложен инструментальный протокол позволяющий актуализировать поступок, мы желаем в процедуре разума, который иллюзорно без необходимости инсталлируется до самого по себе действования, превращаясь в фикцию пролепсиса. Поскольку проблематично приписать последнему свойства причинности, он [пролепсис] не создает нового как такового, он предвосхищает новое безразлично к действительности. Поэтому, когда мы желаем в процедуре пролепсиса, тогда мы приписываем обыкновенному представлению признаки желания. Я увидел у кого-то новую вещь и «захотел» для себя такую же: здесь «увидел» и «захотел» есть суть одно и то же представление, разделенное длительностью. «Увидел» не стоит к «захотел» в виде причины, поскольку видимость конкретна, а хотение безгранично и не всегда стоит в качестве необходимости (необходимого желания)[xxiv]. Увидеть нечто новое не значит захотеть этого в силу необходимости. Поэтому мы лишаемся критерия, который мог бы избавить желание от возможной ложности, в нашем случае ложности желания.

§11

Царство Комфорта – вот критерий тождества протоколов, принадлежащих разным возможным процедурам. Процедура Царства Комфорта предполагает протокол согласования необходимости и желания, где желание выступает в качестве рациональной возможности быть некоторому нечто (этости) действительным. Диверсус пролепсиса внутри этого протокола создаёт процедуру необходимости желать и желание необходимого. Но как понять, что истинно необходимо? Истинно необходимо, например, желание есть, пить и прочее. Однако, мы здесь имеем чисто лингвистическое отношение между «хочу есть» и «я голоден».

Итак, мы стремимся в Царство Комфорта. Все наши действия и желания обращены к комфорту. Для всех это Царство уникальное и потому комфорт для всех нас индивидуален. Но одно верно – критерием комфорта является душевное состояние, душевный комфорт. Сейчас модно повторяют мантру «выйти из зоны комфорта». Однако, не понимают, что значит это «выйти». Куда нужно выйти – в Царство Необходимости или в Царство Желания? Проблема в том, что и Обломов и Штольц не находятся в Царстве Комфорта. Первый погружен в Царство Желания, второй – в Царство Необходимости. Ни тот, ни другой не обживают процедуру Царства Комфорта и потому они оба несчастны, их бытие не имеет решительно никакого смысла, даже тогда, когда оно [бытие] организовано Штольцем в телеологическом протоколе, а Обломовым в протоколе возможностей, которые никогда не становятся действительными. Обломовское отсутствие впечатлений есть суть конкретная длительность некоторого впечатления, а открытый для коллекционирования впечатлений Штольц создает в своей душе «сквозняк», который выдувает из души все впечатления без остатка.

В Царство Комфорта возможно войти, используя определенные логические протоколы, относящиеся к группе практических социальных знаний. Эпиктет, например, исследуя природу желаний, приходит к выводу о необходимости учиться знанию. «Получать же образование это и значит учиться хотеть все так, как оно происходит»[xxv]. Мы учимся хотеть в Царстве Необходимости, для того чтобы перейти в Царство Желания, где возжелав чего-то, обращаемся обратно в необходимость действовать в другом направлении от желаемого. С другой стороны, нам не дано долгое время пребывать одновременно в этих двух Царствах. Даже, если будем следовать наставлениям Эпиктета, – сможем согласовать все противоположные элементы Вселенной, – мы все равно не отыщем Царство Комфорта в его рациональном обозначении, поскольку Царство Желания не является противоположностью Царства Необходимости: они принципиально онтологически отличны друг от друга. Ведь мы можем, как и стоики ничего не желать, и как эпикурейцы довольствоваться малым, но в Царстве Комфорта мы пребываем иногда и кратковременно: иногда ничего не желаем, иногда довольствуемся малым и необходимым. Причем критерий нахождения протокола именно в процедуре комфорта должен быть нам дан некоторым вполне транспарентным образом, для нас ясным очевидным фактом. Ведь, когда мы ориентируемся в мире посредствам сравнения эталонного впечатления с воспринимаемыми здесь и сейчас впечатлениями, то обязательно исследуем свои чувственные возбуждения, которые становились с самого детства, а может быть и до нашего рождения.

Власть, по нашему мнению, есть суть протокол комфорта в процедуре Царства Желания. Иными словами, посредствам господства люди облегчают себе преодоления препятствий Царства Необходимости. Используя различные протоколы властвования, они делают из других своих собственных рабов, которые за них преодолевают препятствия Царства Необходимости. Такова согласованность и богатого с бедным, и работодателя с работником, и жены с мужем, друга с другом, врагов с врагами, одной субкультуры с другой и прочее такого рода. Этим отличается человек от животного. Животное само исполняет протокол своего существования в процедуре Царства Необходимости (Природы), а человек через посредство хитрости разума, животной силы или подкупа[xxvi] использует способности других и для удовлетворения своих желаний и для делегирования протоколов необходимости другим. Люди «выбирают» управленцев для [как они полагают] установления всеобщего Царства Комфорта для них самих. Но на самом деле, не преодолением препятствий Царства Необходимости людей занимается их делегат, а пребыванием в Царстве Комфорта. То, чего ищет каждый человек в качестве смысла, – комфорта, – то он и делегирует делегату. С одной стороны, подобное делегирование есть суть отказа участия в государственных делах; с другой, само это делегирование в протоколе демократии является основным признаком всеобщего рабовладения.

Далее, мы должны спросить по-другому: является ли власть источником Блага? Благом мы разумеем длительное пребывание в Царстве Комфорта. Основным протоколом процедуры Царства Комфорта является протокол безопасности. Быть в комфорте и быть в безопасности есть суть одно и то же. Процедура Безопасность в себе содержит протоколы личной защищенности, защищенности частной собственности, национальной защиты, экономической и правовой защищенности. С другой стороны, стремление в Царство Комфорта, использующее природную волю к власти, по мысли М. Тареева, возбуждает войну всех против всех[xxvii]. Мы не можем с кондачка ответить на этот вопрос, поскольку он является обширным и требует для рассмотрения отдельной работы. Здесь мы скажем лишь несколько слов. Мы полагаем, что стремление к благу (1) справедливо, где (2) справедливость сама по себе благо, следовательно, для стремления к благу (3) достаточно справедливости. Следовательно, воля к власти не есть источник Блага.

Повседневность уникального субъекта как протокол определенного состояния сознания не усматривается в справедливости как политической процедуре, которая отфильтровалась от государственной властной тирании. Таким образом, политика возникает там, где образовывается сосуществование, где, как мы уже говорили, процедура Любви есть суть политический протокол, определяющий все протоколы сосуществований в этой процедуре, которая имманентно формирует истину Царства Комфорта. С другой стороны, сосуществование в Царстве Комфорта может обернуться и обвинением в нелюбви. Тогда жена может заявить мужу: ты меня не любишь, тебе просто комфортно со мною, и ты привык к этому. Но может ли нелюбовь служить основанием комфорта? Нелепо, чтоб это было так. Нелюбовь напротив предполагает протокол дискомфорта, который, между прочим, вполне может перейти в привычку такую же вредную, в которую переходит и протокол желания курить. Однако, процедура вредной привычки не отрицает протокола комфорта; вот почему процедура освобождения от вредной привычки (зависимости) сопровождается протоколом дискомфорта. Ф. Достоевский проводит в своих произведениях одну важную мысль о пребывании в процедуре Царства Комфорта протоколов, которые, по общему мнению, должны быть лишены этого самого комфорта. «Поплакали, и привыкли. Ко всему-то подлец-человек привыкает!»^[xxviii]. «Человек есть существо ко всему привыкающее, и, я думаю, это самое лучшее его определение»^[xxix].

Итак, мы пришли к такому положению дел, в которых уже не имеем права употреблять словосочетания типа «мы-в-мире» или «мы-в-повседневности» или «мы-в-событии» и пр. Напротив, мы должны говорить «мы в процедуре Царства Комфорта, Царства Необходимости или Желания». Критерием, определяющим наше пребывание в определенной процедуре, является наша впечатлительность, наше всеобъемлющее чувствилище. Событие, которое предполагает наше в нем участие, принципиально не раскрывает ни одного из тех Царств, которые мы описываем. Обстоятельства некоторого события создают лишь внешнее оформление, для чего может быть использован и исторический дискурс. Он апеллирует именно к случившимся уже событиям, в которых [некоторые] обстоятельства названы интересными для последующего размышления. Однако, событие индифферентно, например, Царству Комфорта, поскольку комфортное событие – это производное процедуры Царства Комфорта, а не наоборот. Как и пустота – это процедура, без которой невозможно движение (Эпикур), так и событие – это протокол, который невозможен без процедуры Царств. Царство Желания создает событие возможным; Царство Необходимости – необходимым, а Царство Комфорта – свободным. Таким событием, например, является Любовь, где она желанна (возможна), необходима и свободна. Пролепсис, иными словами, сам, не будучи никаким событием, кроме определенного состояния сознания, формирует будущее событие через посредство согласования Царств.

(Продолжение следует)