Онтологические прогулки

          Биофил. Скажи мне, Филалет: что ждет нас после смерти?

          Филалет. Твой вопрос относится к разряду трансцендентных, а потому я не вижу никакого резона обсуждать его. «О чем невозможно говорить, о том следует молчать».

          Биофил. Всегда почитал тебя за человека просвещенного и глубокомысленного, а потому не думал, что уклонишься от ответа на столь щекотливый вопрос отсылкой к собственному незнанию…

Филалет. Просто я нахожу бессмысленной постановку вопросов, предметы которых находятся за пределами возможного опыта и, соответственно, недоступны познанию.

Биофил. Отчего же бессмысленной? Ведь этот вопрос в той или иной мере беспокоит каждого человека, покуда он жив, ввиду чего твое замечание я нахожу, по меньшей мере, надменным.

Филалет. Уверяю тебя, друг мой, никакой надменности здесь нет. Впрочем, если тебе уж так потребно знать причину, вследствие которой я предпочел бы обойти этот вопрос стороной, то слушай. Человеку едва ли не с колыбели свойственно задаваться множеством самых разнообразных вопросов, что в свою очередь не означает вовсе, будто бы на каждый из них есть ответ. Так вот, когда ты задаешься вопросами, подобными тому, что озвучен тобою выше, то они не имеют ответа не только для нас, но и сами по себе, т.е. они безответны как таковые. Почему я и сказал, что подобного рода вопросы бесполезны. Не боясь удариться в мистицизм, нахожу уместным в данном отношении сослаться на глубокомысленного Скота Эриугену, говорившего «об удивительном божественном неведении, благодаря коему Бог сам не понимает того, что есть».

Биофил. Думаю, в таком случае ты согласишься, что подобного рода вопросов предостаточно.

Филалет. Именно. Трансцендентная догматическая философия, предшествовавшая Канту, мнила о себе, будто бы она способна ответить на все, беспокоящие людей, вопросы, но Кантова критика разума изобличила самообольщение зарвавшихся мечтателей, полагавших, будто бы на крыльях своих измышлений они могут перелететь границы возможного опыта.

Биофил. Опять ты донимаешь меня своей кантианствующей болтовней!..

Филалет. Погоди горячиться. Мне бы менее всего хотелось сопровождать нашу с тобой беседу нравоучительным тоном, но коли разговор зашел, то позволь мне высказаться по существу дела.

Биофил. Хорошо.

Филалет. Так вот, я продолжу. Когда речь заходит о вопросах, не имеющих ответа, то нужно учитывать, что они безответны либо в силу известных ограничений, которые преодолимы вместе с неумолимым течением времени, либо ввиду того, что они неверно сформулированы. Вопрос, тобою поставленный, относится именно ко второй категории.

Биофил. Чем ты можешь это обосновать?

Филалет. Могу обосновать тем, что ты, спрашивая меня о том, что ждет нас после смерти, даешь, сам того не понимая, незаконное употребление понятиям будущности и продолжения, т.е. сугубо временные определения применяются тобою к тому, что в принципе свободно от таковых.

Биофил. Я понимаю, о чем ты, но согласись, что иначе надлежащий вопрос попросту не может быть сформулирован.

Филалет. Так и есть, ибо эта проблема ведет свое происхождение от нашей познавательной способности, которая в данном случае употребляется не по назначению. Чем, собственно говоря, и объясняется, с одной стороны, видимость как положительного, так и отрицательного ее разрешения, а с другой стороны, неуместность ее формулировки. Оттого-то я тебе и сказал в самом начале, что данная проблема трансцендентна.

Биофил. Однако же мрак неведения, которым ты нарочито окутываешь эту проблему, все-таки хотелось бы развеять.

Филалет. Не думаю, что, приподняв в данном случае покрывало Изиды, смогу тебя утешить. Скорее, мои выводы покажутся тебе безутешными.

Биофил. Пускай. Все лучше неопределенности.

Филалет. Ну тогда слушай меня внимательно. Воистину удивительно, что люди, задаваясь вопросом относительно их состояния a parte post, как бы выводят за скобки их состояние a parte ante, о котором они могут иметь лишь негативное понятие. Стало быть, если избегать какого-либо фантазерства при ответе на волнующий тебя вопрос, занимая одну лишь эмпирическую точку зрения, которая здесь только и доступна нашей познавательной способности, то более чем вероятно, что после смерти с нами будет то же, что и до нашего рождения. Поэтому нет ничего более превратного, чем понимать вечную жизнь как будущую жизнь, а бессмертие – как продолжение личности.

Биофил. Постой, постой… Не хочешь ли ты сказать тем самым, что моя личность не возымеет никакого продолжения за моей смертью? Как же так?!

Филалет. Я тебя предупреждал, что мои выводы окажутся для тебя безутешными.

Биофил. Ради Бога, не уклоняйся от ответа на вопрос…

Филалет. Как угодно, но в таком случае хочу заметить, что то, что ты мнишь о себе, как о своей личности, есть не более чем твое представление о себе самом. Выражаясь иначе, в своем познании ты имеешь дело не со своей истинной сущностью, которая сокрыта и для тебя, и для меня за семью печатями, а только с маской, носителем которой твой индивидуум при жизни как раз и является. Притязая же на сохранение после смерти того, что тебе столь привычно именовать своей собственной личностью, ты настаиваешь на том, чтобы вместе с этой маской перекочевать из времени в вечность. Однако же это требование пусто в своей тщетности, ибо оно означает не иначе как поиск в пространстве и времени внепространственного и вневременного бытия, относительно которого нам при жизни доступно лишь негативное понятие. Не стоит поэтому удивляться, что представления религий о нашем посмертии выходят на поверку необоснованными сказками, ибо тот, невидимый мир, о котором жрецы всех мастей рассказывают небылицы своей легковерной и доверчивой пастве, должен находиться в пространстве и времени так же, как и этот, видимый мир. Ошибка же, присущая религиям, имеет тот же самый источник, что и у тех, кто отрицает наше посмертие, а именно возведение индивидуальности в ранг нашего истинного существа.

Биофил. Твои объяснения, быть может, вразумительны, но они и вправду безутешны. Впрочем, я не совсем могу понять, на каком основании ты утверждаешь, что священники, говоря о невидимом мире, рассказывают небылицы? Мне часто доводится слышать это обвинение, но было бы интересно выслушать именно твое мнение на сей счет. Сейчас же я нахожу озвучиваемое тобой обвинение голословным ввиду его бездоказательности.

Филалет. Доказательствами здесь обязаны утруждать себя как раз таки священники, но раз ты настаиваешь, то я дам тебе свое объяснение и по этому поводу. Пространство и время суть principia individuationis, т.е. основание всякого множества и разнообразия, под условием которых только и мыслимо существование невидимого мира, населенного бестелесными сущностями, в том числе и душами умерших. Однако же пространство и время неприложимы к истинному существу мира и нашему собственному, ибо они представляют собою лишь созерцательные формы нашей познавательной способности. Этого соображения, являющегося уже не эмпирическим, а трансцендентальным по своему характеру, вполне-таки достаточно для того, чтобы раз и навсегда уяснить себе, почему утверждения религий, относящиеся к так называемому невидимому миру, выходят на поверку несостоятельными.

Биофил. Но ты явно не станешь отрицать, что бытие нематериальных сущностей, населяющих потусторонний мир, не представляется возможным опровергнуть? В противном случае я усомнюсь в твоей интеллектуальной честности, соблюдения которой ты в свою очередь требуешь от оппонентов.

Филалет. Да, эта проблема так же трансцендентна, как и проблема нашего посмертия. Но ты либо слишком туп, либо безнадежно упрям, чтобы понять, что смещение бремени доказывания на противную сторону постыдно и предосудительно, ибо, как говорится, экстраординарные утверждения требуют экстраординарных доказательств. Даже если мы остаемся на одной только эмпирической точке зрения, не прибегая к точке зрения трансцендентальной, имеющей в виду отношение наших представлений о вещах к самим вещам, –  так вот, оставаясь на эмпирической точке зрения, мы видим, что бестелесные сущности имеют лишь мнимое, а не действительное существование. Вот почему материализм их существование безоговорочно отрицает, а скептицизм оправданно ставит под сомнение. Я же не преследую целью упражняться в отрицании или скепсисе. Суть мысли, которую я хотел донести до тебя, сводится к тому, что нет и быть не может веских оснований для того, чтобы утверждать, что бестелесные сущности имеют существование в качестве таковых, т.е. сами по себе, безотносительно нашего представления.

Биофил. Что и требовалось доказать! Не расшатать тебе мою веру.

Филалет. Да Бога ради! Я лишь хотел сказать, что вопрос о невидимом мире и его обитателях, дабы не сойти за конченого обскуранта, надлежит рассматривать не со спиритуалистической, а с идеалистической точки зрения. Дело в том, что духословие, сквозняком пронизывающее то же христианское вероучение, имеет своим шатким основанием грубый и плоский реализм, в правдивости которого усомнился еще Картезий, а ложь его самым основательным и убедительным образом была доказана великим Кантом.  Неслучайно ведь Кант именовал подобных тебе сторонников абсолютного реализма не иначе как «грезящими идеалистами», поскольку для них не существует объективно значимого различия между грезой и бодрствованием. С идеалистической же точки зрения следует рассматривать и вопрос о нашем посмертии, от которого мы, кстати говоря, ушли в сторону. Не заметил?

Биофил. Заметил. Давай к нему и вернемся. Самое главное, на что бы я хотел обратить твое внимание: без продолжения в бесконечность моей собственной личности все твое бессмертие и выеденного яйца не стоит!

Филалет. Неуемный какой… Хорошо, я постараюсь тебя урезонить, предложив тебе проделать кое-какой мысленный эксперимент. Что скажешь?

Биофил. Валяй!

Филалет. Страх смерти, вынуждающий людей рисовать в их воображении фантастические картины грядущего мира, во многом подкрепляется заблуждением, будто бы «Я» погибает, а праздник жизни продолжается и дальше, но уже без нас. Однако же если основательно вдуматься в это произвольное допущение, то становится ясным, что вместо того, чтобы мысленно устранить себя и оставить мир на подобающем ему месте, мы имеем дело не иначе как с образом в нашей голове, предполагающим сохранение нашего собственного «Я». Короче говоря, если время реально и есть нечто такое, что существует вне нас и независимо от нашего представления, то оно пожирает все то, что вместе с его неумолимым течением устремляется к своему неотвратимому финалу. Но если время идеально, а потому целиком находится в нас самих, то смерть менее всего угрожает нам абсолютным уничтожением, почему вопрос о будущей жизни отпадает сам собою как попросту неуместный, ибо он всецело зиждется на той предпосылке, ложность которой подтверждена тем, что изложено мною выше.

Биофил. А нет ли противоречия в ходе твоих рассуждений? С одной стороны, ты намереваешься таким образом уверить меня в тщетности полагания на бесконечное продолжение моего личного существования, а с другой стороны, обессмысливаешь свое намерение тем, что льешь воду на мельницу теоретического эгоизма. Право, не станешь же ты всерьез утверждать, что вместе с твоей смертью мир прекратит свое существование!

Филалет. Возражение твое справедливо, ибо, с одной стороны, одна только мнимость показывает мне течение времени, что продолжается без меня, а с другой стороны, я не могу сбросить со счетов существование других «Я», в которых время продолжит течь и дальше. Поэтому вопрос о том, продолжает ли мир свое существование после исчезновения моего «Я», трансцендентен, ибо как утвердительное, так и отрицательное разрешение этого вопроса есть не более чем видимость. Стоит же вернуться к самому началу нашей с тобой беседы, как неразрешимость данной проблемы тут же сводится к тому противоречию, что содержится в самой ее формулировке, поскольку я, задаваясь надлежащим вопросом, как бы вывожу за скобки то условие, под которым только и мыслима постановка данного вопроса, а именно свое собственное сознание. Короче говоря, вместе с моей смертью погибает и тот мир, что висел на хрупкой ниточке моего «Я», а то, что этот же мир продолжит свое существование в других «Я» – это для меня не имеет никакого значения. Тут впору упомянуть слова «подпольного человека» у Достоевского: «Пусть хоть весь мир провалится в пропасть, лишь бы мне чайку попить». Так что предложенным мною мысленным экспериментом я хотел донести до тебя банальную истину: ценность мира измеряется лишь тем, что в нем есть мы.

Биофил. Отсылка к Достоевскому тут явно не к месту…

Филалет. Ну ты же понял, о чем я!

Биофил. Так-то да, но все равно ход твоих мыслей вызывает у меня не только психологическое, но еще и физиологическое отторжение. Ладно…

Филалет. Позволь мне прервать тебя и спросить, что же именно тебя смущает? Не то ли разве, что правда глаза колет? Заметь, не я начал беседу.

Биофил. В том-то все и дело, а тебя я не смею в чем-либо винить. Просто ты любишь истину и страстно к ней стремишься, вне зависимости от того, вселяет ли она в сердце горечь или нет. Я же люблю жизнь, а потому «тьме низких истин» предпочитаю «нас возвышающий обман». В этом и все различие между нами. Мне бы вот что хотелось узнать от тебя напоследок: если вместе со смертью мы сбрасываем те маски, что носим в течение жизни, то как надлежит понимать вечность, в которую мы переходим из времени?

Филалет. Так, что вопросы «где?», «когда?» и «как?» утрачивают какой-либо смысл. Именно поэтому смерть есть не что иное, как mysterium magnum. Само по себе твое существо не знает тех барьеров, что разграничивают индивидуумов и разделяют их между собою, а также чуждо временным определениям начала и конца, хотя о нем и нельзя сказать, что оно продолжается, но при этом нельзя лишь постольку, поскольку к нему неприложимы относящиеся ко времени понятия о возникновении и прекращении. Ограниченность нашей точки зрения, которая занимается нами при жизни, делает невозможным исчерпывающее и адекватное постижение того, о чем, как я уже сказал тебе в самом начале, следует хранить молчание.

Биофил. Из всего того, что ты мне наговорил в ходе нашей беседы, я могу заключить лишь тем, что понапрасну убил лишнюю толику своего драгоценного времени. Вы, философы, народ праздный и никчемный, только и умеете забивать бедным людям головы своей ерундой. Иди-ка ты к черту!

Филалет. И ты будь здоров.