Онтологические прогулки

Так кто же русский богатырь, по Достоевскому?

Царь-император?

Клан его родственников?

Двор?

Правительство?

Церковь?

Дворянство?

Армия?

Купечество?

Духовенство?

Разночинцы?

Крестьяне?

Отдельный представитель этих кластеров или какой-нибудь их союз?

Нет!

..."свет и спасение воссияют снизу", - пишет Ф.М.

И "низ" этот – "современный Влас", "новый человек" или, обратите внимание, - "русский Мефистофель"! Тот, кто способен – "надругаться над такой святыней народною, разорвать тем со всею землёй, разрушить себя самого во веки веков..."

А на языке Л.Н.Толстого – разорвать "ограничения времени, пространства и причинности" или "привычное от вечности".

Для чего требуется великое дерзновение, способное перебороть "огромную силу", охраняющую народные святыни, - "мистический ужас":

"...Даже и это бы ничего перед вынесенным жертвою ужасом. То-то и есть, что тут должно было быть непременно на дне души и у того и у другого некоторое адское наслаждение собственной гибелью, захватывающая дыхание потребность нагнуться над пропастью и заглянуть в неё, потрясающее восхищение перед собственной дерзостью. Почти невозможно, чтобы дело было доведено до конца без этих возбуждающих и страстных ощущений. Не простые же были это баловники, мальчишки тупые и глупые, - начиная с состязания в "дерзости" и кончая отчаянием перед старцем".

Не так просто определить и удержать во внимании то, что интересует Достоевского. Привычно слышат следующее: "...Богатырь проснулся и расправляет члены; может, захочет кутнуть, махнуть через край. Говорят, уж закутил, рассказывают и печатают ужасы: пьянство, разбой, пьяные дети, пьяные матери, цинизм, нищета, бесчестность, безбожие. Соображают иные, серьёзные, но несколько торопливые люди, и соображают по фактам, что если продолжится такой "кутёж", ещё хоть только на десять лет, то и представить нельзя последствий, хотя бы только с экономической точки зрения".

 

 

Там, где других интересует моральные ценности, нигилизм, пьянство, экономика, политика и т.д., Достоевский угадывает – жизнь идей или культурных матриц, "как бы слитых с душой человека... В стремлениях к выяснению себе этих сокрытых идей и состоит вся энергия его (народа) жизни".

Это не баловство и не дело тупых и глупых. Это дело сильных, тех, кто может выдержать мистический ужас и не бросить своё дело, не завершив его. Дело проверки собственных идей, которые необходимо не только выяснить, прояснить, но и – решающее и самое трудное – проверить на устойчивость, жизненность, перспективность.

Когда-то, в далёкие времена одной из таких русских идей стала идея Христа.

"Говорят, что русский народ плохо знает Евангелие, не знает основных правил веры. Конечно, так, но Христа он знает и носит его в самом сердце искони. В этом нет никакого сомнения. Как возможно истинное представление Христа без учения о вере? Это другой вопрос. (Кстати, этот вопрос тоже требует рассмотрения, но не здесь) Но сердечное знание Христа и истинное представление о нём существуют вполне. Оно передается из поколения в поколение и слилось с сердцами людей. Может быть, единственная любовь народа русского есть Христос, и он любит образ его по-своему, то есть до страдания. Названием же православного, то есть истиннее всех исповедающего Христа, он гордится более всего. Повторю: можно очень много знать бессознательно.

И вот надругаться над такой святыней народною, разорвать тем со всею землей, разрушить себя самого во веки веков для одной лишь минуты торжества отрицаньем и гордостью, – ничего не мог выдумать русский Мефистофель дерзостнее! Возможность такого напряжения страсти, возможность таких мрачных и сложных ощущений в душе простолюдина, поражает! И заметьте, всё это возросло почти до сознательной идеи".

Если вы помните начало этих дневников Ф.М., то там есть описание блаженности Белинского, искренне верящего в идею атеистичности русского народа. По сравнению с нашим вторым Власом, Белинский – человек из бумажки, адепт бумажной идеи, то есть тот, кто не выявил свою идею, не заработал её, не проверил, или по Достоевскому – не выстрадал право быть или не быть атеистом. И при этом Белинский оставался вполне искренним и честным человеком и, если бы не умер, стал бы кем-то вроде старшего Верховенского из "Бесов".

Не так важно, какие именно обстоятельства заставляют человека решиться на дело испытания или страдания, – важно, что он сумел выдержать их напор, не струсил "разорвать со всей землею", осмелился "разрушить себя самого", но испытать себя и судьбу.

Внимательный к Ф.М.Достоевскому видит, что он затрагивает здесь самую личную для себя тему, самое важное для себя дело жизни, – не литературу, не журналистику, а тему самого себя как "страдальца идеи". Ф.М прямо указывает на то, что "страстно принял всё учение его"! Только в отличие от блаженного Белинского, он не имел такой "тёплой веры" и поэтому не мог быть "счастливейшим из людей", каким был В.Г. Белинский, не мог быть "всеблаженным человеком, обладавшим таким удивительным спокойствием совести". Потому что Белинский свою идею никоим образом не проверил, да, он некоторым образом жил ею, но что это за идея, какова она, способна ли она стать его идеей или идеей народа, тем, что делает его и других крепче, становится общим корнем, он так и не выяснил.

Не выяснял Белинский, но выяснял Достоевский – "современный Влас", "новый человек": тот, кто не видит, что в истории двух Власов Ф.М рассказывает нам о своём личном опыте, не видит ничего, кроме ни к чему не обязывающего чтения, и просто теряет время.

Достоевский действительно выяснял, является ли образ Христа идеей русского народа или, что то же самое, просто русской идеей. История двух Власов лишь материал, на котором это удобно рассматривать и рассказывать, не привлекая к себе лишнего и почти всегда нездорового любопытства. Конечно, и его самого, как и двух его героев, вели определённые обстоятельства, но ему хватило сил и смелости, как говорят, хватило духа не испугаться.

Обратите внимание, какое направление принимают размышления: стоило только удержать в памяти начало дневников, как тема атеизма и Христа, возглавившего движение, соединяется с темами власов, идей и страдания. Если при этом помнить первые произведения Ф.М., то перед нами раскрывается основная внутренняя нить, нерв его жизни – духовное насилие идеей и освобождение от него!

Кто эти два власа? Белинский и Достоевский!

Белинский – искуситель.

"Можно было выбрать для состязания что-нибудь очень дерзкое и другого рода... Самые страшные "дерзости" кажутся искусителю слишком обыкновенными. Он придумывает неслыханную дерзость, небывалую и немыслимую, и в ее выборе выразилось целое мировоззрение народное.

Немыслимую? А между тем одно уже то, что он именно остановился на ней, показывает, что он уже, может быть, и мыслил о ней. Может быть, давно уже, с детства, эта мечта заползла в душу его, потрясла ее ужасом, а вместе с тем и мучительным наслаждением. Что придумал он всё давно уже, и ружье и огород, и держал только в страшной тайне – в этом почти нет сомнения. Придумал, разумеется, не для того, чтобы исполнить, да и не посмел бы, может быть, один никогда. Просто нравилось ему это видение, проницало его душу изредка, манило его, а он робко подавался и отступал, холодея от ужаса" и т.д. И ещё:

"Ну а другой-то Влас, оставшийся, искуситель? Легенда не говорит, что он пополз за покаянием, не упоминает о нем ничего. Может, пополз и он, а может, и остался в деревне и живет себе до сих пор, опять пьет и зубоскалит по праздникам: ведь не он же видел видение. Так ли, впрочем? Очень бы желательно узнать и его историю, для сведения, для этюда.

Вот почему еще желательно бы: что, если это и впрямь настоящий нигилист деревенский, доморощенный отрицатель и мыслитель, не верующий, с высокомерною насмешкой выбравший предмет состязания, не страдавший, не трепетавший вместе с своею жертвою, как предположили мы в нашем этюде, а с холодным любопытством следивший за ее трепетаниями и корчами, из одной лишь потребности чужого страдания, человеческого унижения, - черт знает, может быть, из ученого наблюдения?"

Влас второй, Достоевский – жертва искушения, жертва идеи атеизма и "обыкновенности" сегодняшнего Христа или идеи Христа во главе "движения". Тот, кто пострадал идеей, выстрадал её. Тот, кто поэтому стал в глазах русского народа "несчастным"!

То есть Достоевский рассказывает о себе как о русском богатыре, который выявляет русские идеи, о втором власе, о том, кто прошел через испытание мистическим ужасом и выдержал его. Более того, результатом этого испытания, кульминацией страшного опыта стало – видение!

Это несколько неожиданно для меня, поэтому сделаем паузу.