Поэзия

 

Какая кара
быть жалким карликом
В стране Икаров!
Не петь, но каркать.
И по земле тащиться, шаркая,
А не летать свободно и легко, как Чкалов!

Но карма карличья – не перекраивается!
И бродят карлики, не пряча слёз.
Ведь знают карлики: среди икаров они,
Как будто кактусы среди берёз!

 

 

 

 

 

 

Голос тихий как будто мембраной дрожит,

Голод гложет бессменно с утра.

О потерянной родинке песню сложить –

Эпидермисом чую – пора.

 

Под присыпанный тальком младенческий визг

Она пряталась в складках дитя,

Сама малость родная, природы каприз,

И «глазком» её звали, шутя.

 

Тот малыш подрастал, с ним росла и она

Между ними наметилась связь.

Вот теперь уже всем она стала видна,

И «особой приметой» звалась.

 

Как он ладил с ней? Только её и берёг,

Заслоняя от солнца рукой.

И надолго запомнил жестокий урок:

Как-то родинка стала иной…

 

Покраснела, разбухла, размякла слегка.

И врачи подбирали слова:

Не взирая на то, что она велика –

Доброкачественна – знать, жива.

 

Но теперь он и сам жил тревогой о ней,

Ощущая, что ею храним.

Их немой диалог, по прошествии дней,

Завершился признаньем таким:

 

Если кто-то когда-нибудь нас разлучит,

Я клянусь, за тебя отомщу.

А потом он заплакал над нею навзрыд

И прижался щекою к плечу.

 

Вот уж минули годы, он рос, возмужал,

Стал немного стесняться её.

И по жизни шагал, избегая зеркал,

Чтоб не знать отраженье своё.

 

Но однажды под утро, очнувшись от сна,

Он поверить сначала не мог:

На том месте, где прежде сидела она,

Было пусто, как здесь между строк.

 

Он бесцельно обследовал кожный покров –

Всё напрасно… исчезла, «прошла»,

Словно прыщик какой, посрамив докторов,

Словно и никогда не была…

 

Чья вина в том? – теперь он себя изводил.

Червь сомненья точил изнутри.

Только, силясь понять, выбивался из сил,

И страдал от зари до зари.

 

Как «проспал» свою родинку? – кутаясь в плед,

Думал он, обречённый на сон.

Значит, сам виноват, не жалей, чего нет!

О такой и жалеть – не резон.

 

Только ведь, вместе с ней – понимал он и сам –

Его счастье навеки ушло.

И остались лишь боль с маятой пополам,

Да ещё и весной, как назло.

 

Понимал, что она, меланомой не став,

От старенья его берегла.

Что родную, родимую он, потеряв,

Не отыщет уже никогда.

 

Значит, только и сталось ему – доживать,

Не сберёгшему свой оберег.

Горевать, что стыдился он родинку-мать,

Коротая разменянный век.

 

Не умея внезапный побег объяснить,

Погружаться в хмельную тоску.

И разматывать жизни суровую нить,

И строгать гробовую доску.

 

 

 

 

 

 

 

 

Отпечаток пяты Достоевского

На тропе российской истории.

Здесь ремарка была бы уместна:

Свят лишь тот, кто изведывал горести.

 

«Зло-добро», бинарность культуры,

Мука-совесть запятнанная.
Это нашей – русской! – натуры

Ахиллесова Пяточка.