Проза

     Пора было опомниться, собрать чемодан и выйти на первой же станции.

     Люди в купе, его соседи, уже ничего не стеснялись. Пожилой полковник лежал на верхней полке в одних кальсонах, а молодая парочка, казах и казашка, откровенно запирались в туалете – их ждал медовый месяц в Кзыл-Орде.

     Трое суток совместного пути превратили озабоченных, настороженных попутчиков, какими они были на Казанском вокзале, в распущенных пожирателей вареных яиц, вонючего хлеба и мертвых кур.

     Ардов давно не бывал в поездах. Привычка к комфорту, к уютным двух-трех часовым рейсам в Берлин или Прагу давно вытравили у него юношеские воспоминания о прокуренных тамбурах, влажном белье и эпилептических припадках хвостового вагона.

     Обычно он летал вместе с Габи. За два часа они изрядно набирались шнапсом, затем брали такси и ехали в первый же встречный отель. Наутро Габи стремительно принимала душ, небрежно красилась и бежала по делам фирмы. У нее  всегда был горячий график, просто раскаленный – Габи поставляла в Россию что-то неслыханное, кажется термобигуди.

     Проводив Габи, Ардов любил еще немного понежиться в казенной постеле (он говорил именно так – не в постели, а в постеле), затем лениво подымался, шел к холодильнику и медленно, с наслаждением, выпивал заранее припасенную Габи баночку «гиннеса» (Ардов любил капризы, особенно изысканные). Потом он неторопливо одевался и, взяв блокнот и диктофон, шел на прогулку. Были ли это Прага, Бонн или Варшава – Ардову было все равно. И первая, и второй, и третья давно уже потеряли для него всю свою невинность. Глаз у Ардова был наметанный, злой, а перо острое. Его репортажи и путевые очерки пользовались успехом. Из ничего, из мухи, из небрежно брошенной фразы он мог сделать настоящий материал, и никто не смог бы оспорить его состоятельности. Курьезы встречались Ардову на каждом шагу, будь то сумасшедший художник, рисовавший портреты Мэрилин кончиком бороды (борода при этом отрастала с неимоверной быстротою – феномен, никак не изученный амбулаторно), или приезжий перс, предсказывающий будущее состоятельным старым девам по родинкам на ягодицах.

     Поздно вечером, когда возвращалась Габи, они шли в “Айриш-паб” и коротали вечер, до одурения слушая знакомые звуки “лайф мьюзик”. Они были любовниками уже семь лет и поэтому говорили мало.

     В тот ноябрьский день, когда случилось то, что заставило его, бросив дела, купить билет до маленькой станции Х, в ЦэДэЭле был его вечер. Ардов на бис прочел свои смешные заметки о злоключениях одного русского папарацци. Публика – знакомые все лица – изрядно подогретая фуршетом, устроила бурную овацию. Ардов читал еще и еще, пока окончательно не охрип. В баре, куда увлек его большой поклонник Бахуса – критик Разбойный, Ардов, больше всего на свете любивший легкое пиво, позволил себе расслабиться. Засиделись за полночь. Когда Разбойный совсем раскис, Ардову стало скучно. Не взирая на отчаянные попытки коллеги затащить его в гости, Ардов решительно отказался. Не смотря на то, что в голове шумело, он рискнул все же отправиться в Переделкино. Успешно одолев тяготы заснеженной дороги и протаранив по пути сугроб, Ардов, наконец добрался до простуженной, холодной дачи.

     Оказавшись в доме, он затопил камин и сделал себе крепкий кофе, решив этой ночью осилить давно от него ожидаемую рецензию на книгу французского путешественника Д.

     Внезапно кто-то сильно и настойчиво забарабанил в дверь, затем не менее властный стук раздался в окно. Ардов прикрыл абажур пледом и тихо, на цыпочках, подошел к темному стеклу.

     «Кто там?» – прокричал он в форточку, пытаясь придать голосу куда-то улетучившуюся крепость.

     В полуметре от окна, почти сливаясь с ночью, маячила какая-то невразумительная фигура.

     «Милый…милый…» – только и смог расслышать Ардов в той невнятице, что произносил незнакомец. Слегка удивило его только то, что эти сакраментальные слова произносил, кажется, мужчина.

     «Идите спать…» – грубо бросил Ардов и захлопнул форточку.

Спустя некоторое время незнакомец угомонился и прежняя, ледяная подмосковная тишина окутала дом.

     Ардову расхотелось читать. Промучившись с час, он со злобой швырнул рукопись под стол. Туда же отправилась и авторучка.

     Проклиная незваного бродягу, Ардов принял две таблетки финазепама и устроился на кушетке.

     Когда он проснулся, за окнами уже рассвело. День обещал быть светлым, солнечным. Через два дня из Мюнхена должна была вернуться Габи. Воспоминание о ее скором приезде всегда поднимало настроение Ардова, но теперь смутная тревога не покидала его.

     «В чем собственно дело?» – задался вопросом Ардов и вдруг явственно вспомнил о вчерашнем визитере.

     «Бродяга? Ну и что с того? Мало ли их шляется по дачам?» – успокаивал себя Ардов, в то время как ноги сами несли его к двери. Он повернул ключ, скинул щеколду, но дверь не поддавалась. Легкая паника охватила Ардова. Догадка, еще не обозначенная словесно, поразила его. Он, что есть силы нажал на дверь, и с трудом просунул руку в образовавшуюся щель. У самого порога он наконец нащупал то, что служило ему помехой.

     Ардов в ужасе отдернул руку. Ибо то, что он понял, действительно внушало ужас. На крыльце лежал насмерть замерзший человек. Не было сомнений, что это был тот самый, ночной… Ардов заметался по дому, совершенно не зная, что предпринять: вызвать полицию? скорую помощь? сторожа? соседа? Проведя битых полчаса в дикой беготне из угла в угол, он не придумал ничего лучшего, чем выставить раму и вылезти из окна.

     Раскаленный морозом воздух хлынул в гостиную. Ардов осторожно обогнул дом и увидел, наконец, то, в чем он уже не сомневался. На крыльце, ничком приникнув к двери, лежал человек в темном, поношенном пальто. Рыжие, с проседью волосы. Обнаженные руки закрывали лицо.

     Ардов оглянулся на калитку. Дорога превратилась в снежную пустыню. По ней никто не шел. В окрестных дачах было одиноко и тихо. Ардов понял, что никакой милиции он вызывать не будет…

     В кармане бродяги он нашел грязный, сложенный вчетверо тетрадный лист, на котором химическим карандашом был записан какой-то нелепый адрес: полустанок, улица, женское имя Багира. Кзыл-Орда.

     Больше Ардов не нашел ничего.

     Зарыв незнакомца прямо в снег возле одинокой ели на границе участка, Ардов собрал чемодан и поехал на почту. Дав телеграмму Габи, что скоро вернется, он отправился на вокзал.

     И вот теперь, оставив позади трое невыносимых суток пути, Ардов стоял в тамбуре тормозящего поезда. Он и сам не знал, зачем едет по этому адресу, и кто эта Багира, и что она сделает с ним, когда получит его скорбное известие. Но Ардов любил интригу, страх, происшествия. Он ждал чего-то тревожного, яркого, он любил  с л у ч а и.

     Ему понравилось, как ловко он спрыгнул с подножки, как мастерски поймал чемоданчик, как спокойно выпил в станционном буфете стакан липкого портвейна, как быстро разобрался с незнакомыми улицами и нашел нужный дом. Ардову нравилось, что с такою же непринужденной ловкостью и простотой человека мира он будет бродить с Габи по берлинским пивным, говорить с немцами об интерактивном искусстве и писать роман, который принесет ему мировую славу.

     Дом, в полном соответствии с интригой, находился в конце узкой, кривой улицы, падающей прямо в овраг. Но когда Ардов подошел ближе, из его груди вырвался вопль разочарования: все четыре окна дома были плотно, крест-накрест, заколочены.

     «Вот тебе и интрига» – промолвил Ардов с досадой, - «ехать трое суток к черту на рога, чтобы пять минут постоять возле сарая».

     Он смял листок с адресом.

«Так нет же» – запальчиво произнес Ардов, - «я все равно хоть что-нибудь узнаю».

     Он подошел к двери и дернул за ручку. К его великому изумлению, дверь покорно отворилась. Внутри была полная тьма.   Помедлив, Ардов достал спички и переступил порог. Он сделал несколько слепых, неверных шагов. Сердце его отчаянно билось, в висках стучало. Вдруг откуда-то сверху послышался адский свистящий звук. Ардов отчаянно вскрикнул. Жесткие, железные лопасти поглотили его. Он почувствовал, как на его голову обрушивается легион боли. «Милый, милый…» – почудилось ему…

   Спичка, выпавшая из руки Ардова, зажгла кучу ветхого тряпья и мгновенное пламя, прежде чем охватить дом, осветило и седую от пыли горницу, и человека, неестественно распростертого на полу, и лежащий прямо на его груди, с ржавыми, еще вращающимися педалями – велосипед.