Проза

Как-то раз я бродил по улицам и всматривался в лица прохожих, а лица эти были удивительно похожи на крысиные морды: и усы, торчавшие в разные стороны, и маленькие злые глазки, смотревшие исподлобья, и движения шедших – всё это мне напоминало повадки крыс; эти большие крысы передвигались по улицам, разговаривая по телефонам, жевали на ходу бутерброды, шуршали газетами, смеялись, похохатывали, тельца дергались и выгибались в разные стороны, и люди в трамваях с крысиными мордами, едущие неизвестно куда из неизвестно откуда, оживленно беседовали между собой, город в полдень был заполнен людьми, бегали в поисках съестных припасов, духовных заначек и прочих харчей, как муравьи тянули в свои дома нужное и ненужное, полезное и бесполезное, жрали на ходу, заглушая рукавом куртки звуки отрыжки, исходящие из ненасытного плотского чрева, чрево полнилось боеприпасами дальнего поражения плодоносящей артиллерии, чрево извергало разные приятные звуки: урчание, рычание, звучание, мычание, мурчание, журчание, бурчание, бычаяние, множество приятных звуков извлекала утроба, но приятны они были лишь владельцу сего бесплатного аттракциона, верно, все остальные морщились и отворачивались, особенно, когда из зада обладателя ненасытной утробы вылетали странные звуки, можно их даже было назвать очень странными, или даже страннищими, страшилищами чье-то воображение, радовалась утроба, когда в нее попадал хлеб насущный, даждь нам днесь, иже еси на небеси, люди с крысиными мордами улыбались, радовались жизни, хотя светило осеннее солнце, уже не греющее, но еще светящее, свет расстилался по городу причудливо и необычайно, светотени заявили о полных своих правах, всевышний генералитет выразил вулканическое недоумение, бегали людишки по базару, покупая харчи себе, свои близким, и ныне и присно, живот даруй мне, аминь, крысиные морды то тут, то там мелькали в толпе, это было какое-то нашествие, какая-то эпидемия, вылезли из сырых подвалов крыски, голодно им там стало, обратились в людей, но крысиные морды им не удалось скрыть, я их видел, меня не проведешь, базар, переполненный крысиным людом урчал и бурчал, изливая потоки матерной ругани на головы случайных прохожих, прохожие опасливо вжимались головенками в шею, шли боязливенькие на остановочки, чтобы укатить прочь от царящего здесь произвола, садились людишечки на автобусы, ехали далеко-далеко: за горы, за леса, за океаны, иные уже никогда и не возвращались, бегали крысы по базару, ища съестное, причем не простое, а что получше, повкуснее, понаваристей, гурманами были крыски, в хорошей физической форме, их вкусам могла удовлетворить только самая взыскательная кухня и они были этого достойны, они были лучшими, бегали крысы по рынку, выискивая что похуже лежит, красивые одежды облегали их прекрасные станы, злые глазки постоянно моргали, показывая решимость изглодать глотку первому встречному, а глодали они мастерски, даже своих сородичей, когда голодали, ненасытная утроба требовала хлеб насущный, даждь нам днесь, если очень хочется, то можно, перегрызть глотку, маленькую глоточку, укус прервет воды его жизни, какая грустная новость, какая печальная весть, и бегают крысы по рынку, выискивая съестные припасы, крадут молока они крынку, пожирая зубами мясо; я стоял и думал о крысах, почему они вышли из подземелий и обратились в людей, зачем они это сделали, что им в подвалах не сидится, время текло быстрее обыкновенного, время убыстрялось, но скоро времени уже не будет и стрелки разлетятся в разные стороны, ничего не означая, ничем не означаемые в городе, лишенном времени, как последнем прибежищем в смерти от мнимой бытийности, гвоздей событийности, лживой трагедийности, нет больше времени, труба повисла на небе, трубит кто-то в трубу, крысы по городу бродят, глаз не сводят с домов, площадей, городов, былинные витязи попрятались в лесу, а леса облысели и превратились в поля, изрыгивает что-то родная земля, вьются змеи из-под земли, вылезают в исподнем в преисподнею, растут посевы конопли с благославлением господним, ползут змеи из-под земли, из подвалов выбегают крысы, сыры плесневеют в сырости, обрастая грибками боками, люди с крысиными мордами ходят по рыночку, приценяются к товарам, ценники удовлетворяют; в кармане моей куртки лежал телефон, вдруг он начал качаться из стороны в сторону, кто-то звонил, кому-то я понадобился, звонивший сказал, что сегодня в квартире в доме на улице N. состоится концерт и будет здорово, если я приду, в ответ же мой голос пообещал, что к указанному времени я подойду, разговор на этом закончился, опустив телефон обратно в карман, я поднял глаза ввысь и увидел безоблачное небо, а небо-то было без единого облачка, скучно бабе-яге в домике на куриных ножках, зашел бы я к старой в гости, можно и к Смерти прийти в гости, рада-радохонька будет костлявая такому долгожданному визиту, пожалуй, стол накроет, самовар поставит да сто грамм поднесет, песенки будем петь со Смертью, сказочки друг друженьке сказывать, тяжело жить одному в деревянном домике, когда к тебе никто не заходит и тебя все боятся, надо бы почаще заходить к Смерти в гости, потрясем сухие кости, всех святых выноси, о хи-хи, звякают стаканы, гремят кости праведников, жаром в печи пышут, плывут по небу облака, вдалеке течет река, имеется и лесок, недалече деревянный мосток, скидываются с него людишечки, прощаются с жалкими жизнями, уже не выплыть из реченьки, быстрехоньки ее воды, стремительно уносят тело, не зарастает народная тропа к деревянному мосточку, всё сигают и сигают, песенки веселые перед погибелью распевают, сидит Смерть в своей комнате, ждет дорогих гостей, и сама комната вся прибрана, руньи по полу не валяются, убраны в ящички, сидит Смерть, обряжена, надушена, едва уловимым сладковатым запахом несет от ее белого тела, серебряные седые космы, недавно вымытые горячей водой, помазанные подсолнечным маслицем, красиво блестят на закате умирающего летнего дня, ждет Смерть гостей, ну-с, кто пожалует первым? входит особа женского пола, лет ей ни много и ни мало, так просто и не разберешься: то ли молодая, то ли уже старая, бросается к ней Смерть с распростертыми объятиями, начинают кружиться в танце, веселые пляски, последние пляски, огонек играет, пинком под зад, отправляйся в ад, тилли-вилли, загорелась особа и сгорела в огне, Смерть невредимая снова в креслице села, сидит-посиживает старушка, зла никому не желает, но творит, что неведомо, заходит молодой паренек, Смерть ему воды дает напиться: паренек умирает, радостно на душе, весело на душе, негодяй, получай нагоняй, сидел на стене, попал к сатане, у парня того была дыра в заду, получит шесть лет в аду, сидит Смерть в креслице, головка маслицем вымазана, поблескивает тихонечко при свете старой лампы, задремала Смерть, много мертвых ей снится: и парни, и девицы, краснокожие, чернокожие, с похабными рожами и лики пречистые, но все равно гниющие, воспоминания душат ее, сладко посапывает Смерть в скрипучем креслице в старой деревянной избе, стоящей неизвестно где: и тут, и там, ни там, ни тут, сбросила старуха звенья сна, наступила вечная зима, снова людишечки стали захаживать в гости, но никто не возвращался, оставались навеки неизвестно где, на луне иль на земле, наяву или во сне, на снегу иль на песке, возращения не было из неименованного места, название стерлось, забылось, просто что-то случилось с памятью, а караваны верблюдов пересекали пустыни, везя богатые товары и снедь, но что-то забылось и потерялось, и нитка истерлась, никого вокруг не оказалась, не зарастет народная тропа, всё новые и новые люди по очереди заходят в старый дом, но никто не выходит оттуда, и кажется, что нельзя зайти в сей дом: заперты двери, заколочены ставни, но люди туда проникают, верно, вместе с воздухом, которым они дышат, и пищей, которую они едят, и влагой, которую они пьют, и горел тот дом много раз, но никогда не сгорал, очередь желающих пройти туда бесконечна, всё новые поколенья скрываются в доме, из которого нет выхода, и заперты двери, и заколочены ставни; я продолжал шататься по улицам, рассматривая прохожих с крысиными мордами, их число прибавлялось с каждым часом, скоро все улицы города будут заполнены крысами, и в других городах такая же картина, башенные часы показывали три часа, но стрелок на них не было, почему же я решил, что сейчас три часа? не знаю, но эта мысль пришла мне в голову, когда я смотрел на часы без стрелок, но даже если бы и были стрелки на часах, то они вряд ли что-либо отражали, погода меняется слишком внезапно, солнце закатывается за горизонт, на город опускается ночь, хотя по всем раскладам сейчас должен был быть день, или все-таки должна быть ночь, тяжело разобраться в смене суток: сколько должен идти день и когда должна наступать ночь? но почему день должен сменять ночь, может должны следовать две ночи друг за другом, или пять ночей подряд, если все часы в городе поломаны, а людей с крысиными мордами всё прибывает, то значит есть ошибка в рассуждениях, попробуем доказать теорему “от обратного”, но и тут нас будет поджидать неудача, поскольку нельзя сказать, что ночь должна сменять день, следовательно, мы имеем дело с задачей подобно задаче о квадратуре круга, людей прибывало, ходило их во множестве по улицам, крысиные глазки поблескивали исподлобья, хитрехонько посматривали по сторонам, помаргивали, бродили крыски с пакетами, в которых лежал хлеб наш насущный, даждь нам днесь, и оставь нам грехи наши, яко же мы оставляем отпущенникам нашим, ползаем по земле во мраке, дрожит земелька, в лихорадке бьется, в лихорадочке, верхняя губка потрясывается нервно, испуганно, дрожат губки, боятся коленки в колготочках участи неизведанной, случайности неизъяснимой; на град опускался вечер, светило солнышко, подсвечивало красновато верхушечки деревьев, крепенькие деревца стояли по обочинам дорог, закатывалось солнышко, умирало в закате, чтобы через некоторое время снова вознестись на небо, освещая путь всем смертным в начале нового дня, но день не сменял ночь теперь, время текло как-то извилисто, причудливо, никто не знал: взойдет ли завтра солнце, бывало и пять ночей подряд, что солнце мирно покоилось за горизонтом, шептались тогда людичешки по уголочкам, что солнце умерло навсегда и наступила первозданная тьма, боялись люди выходить на улицы, грабили в темноте, а молоденьких девиц и насиловали, сладостно наслаждались преступники непорочным, зачастую еще неразвитым детским тельцем, груди еще не успели вырасти, насиловали и в темных закоулках, и на центральных улицах города, текло семя по бедрам некогда девицы, но ставшей теперь женщиной, хватала она ртом воздух, но воздух не давался ей в рот, все ей пихали туда продолговатые кусочки живой плоти, которые доставали из широких штанин городские весельчаки, смех был долгий и протяжный, смеялась луна, улыбались и звезды, лишь молодая женщина стонала, вышедшая по какой-то неотложной надобности из дому в сей поздний час, хотя возможно час и не был поздним, просто у часов не было стрелок, их просто не стало, а если бы и были, то все равно, стояла ночь, улыбающаяся и стенающая одновременно, и женщина уже получала неземное наслаждение, когда к ней подходили мужчины и предлагали ей отведать их семя на вкус, и она, рабыня их похоти, с радостью соглашалась, дегустируя противную белесоватую слизь, постоянно вылетающую из продолговатых кусочков живой плоти, постепенно расслабляющихся после этого; вечерело, я потихоньку брел по улицам к улице N., на которой стоял некий дом, в котором была некая квартира, где должен был состояться концерт, улицы становились все пустынней и пустынней, поднялся небольшой ветерок, приятно овевавший мои спутанные волосы, проходя по одной из улиц, я увидел странную картину: какой-то господин в плаще и с тростью бегал за целлофановым пакетом, который подхватываемый легоньким ветром постоянно уносился от него, при этом господин механически хлопал руками, словно бы ничего не видя перед собой, когда я повернул за угол, то там моему взору предстала такая же картина, хотя тот господин, виденный мной за углом и не собирался поворачивать в мою сторону, более того, шагая за свои пакетом, он уходил от меня, подивившись этой странности, я снова свернул на другую улицу, но и тут господин в плаще и с тростью бегал за своим пакетом, улицы подозрительно обезлюдели, куда-то подевались людишечки с крысиными мордами, верно, набрали товаров на рынке и теперь жадно пожирали их, а может запрятались в неприступных подвалах, обдумывая планы своего наступления на город, тут было что-то не так, хотя возможно быстро наступавшая ночь вселяла тревогу, как и в стародавние времена, когда с закатом солнца выходить куда-либо становилось не только небезопасно, но просто смертельно для жизни, постоянно насиловали и убивали: крики и стоны сопровождали весь жизненный путь человека: его зачатие, рождение и смерть, вокруг одно небытие, и так хрупка жизнь, так немощна плоть, добрые молодцы насилуют молодую красивую женщину, распалившую их воображение, раздразнившую их желание, взволновавшую их звериную похоть, хотелось лезть глубоко-глубоко, вытаскивать из широких штанин кусочки плоти и радоваться их распуханию, плоть ширилась и входила друг в друга, разгорались желания и первобытные страсти, ночь стояла над городом, люди убивали и насильничали, я прибавил шагу, так как боялся, что встречу какого-нибудь любителя молоденьких мальчиков, он спустит с себя штаны и покажет мне свой орган, а после войдет в меня, и я долго буду стонать, безнадежно опороченный и никчемный, семя стекает по телу, свое или чужое? какая разница, но смех слышится от незнакомца, он рад моему унижению, моему позору, моему поражению, я шагал по улице, где-то недалеко слышались чьи-то стоны, судя по визгу, насиловали молоденькую девицу, я пошел в направлении, откуда слышались звуки, я хотел бы принять участие в распутной ночной оргии, хотел бы поласкать груди невинной девице, впервые разделившей ложе с мужчиной, да не с одним, а с несколькими, что ж, богатый улов, но по мере моего пути в сторону неопределенных звуков, они стали затихать, хотя может я ошибся и взял чуть правее, чем было нужно, покружив еще какое-то время по близлежащим переулкам, я пришел к выводу о тщетности всех моих усилий и присел на тротуар; ночь на город опустилась слишком внезапно, а я потерял физическое ощущение времени, да и не только я, многие люди не были уверены: движется ли время вообще в такие ночи или оно стоит на месте, вокруг стояла зловещая тишина, деревья не шевелились, поднимавшийся было ветерок окончательно утих, я смотрел на звезды, лукаво светившие в равнодушно взирающем небе, небо было пусто, оно было мертво, я поднялся с остывшего тротуара и зашагал, как мне казалось, в нужном направлении, но, однако, в ночи, длящейся неизвестно долго, все улицы были изменчивы и неопределенны, я очень долго бродил по разного рода закоулкам, пытаясь выйти на широкую освещенную улицу, но мне это никак не удавалось, полностью потеряв ощущение времени, я остановился, огляделся и зашагал снова, наконец, мне повезло, проплутав еще некоторое время, удача вывела меня почти туда, куда нужно, я быстро шел, боясь встретить незнакомцев, которые стягивали с себя штаны и приступали к развлечениям, веселеньким развлечениям, с шутками и прибаутками, доставали из шириночек жизненно важные органы, единственно важные органы, даже голову не так страшно потерять, как маленький отросточек, без головы и ходить по улицам можно, а без отросточка никак не лишишь невинности молоденькую девицу, не сможешь вторгнуться в ее пределы, поласкать ее чрево, ее внутренности, а так хочется это сделать, томление, вожделение, когда я подошел к указанному дому, то моего приятеля нигде не было видно, но так как я знал номер квартиры, то решил подняться туда самостоятельно, подумав, что времени прошло неизвестно сколько, а может оно стояло на месте, эти метаморфозы нельзя было отгадать, поднимаясь по лестнице, я отметил, что вокруг стояла пугающая тишина, которая была сродни тишине, стоявшей на улице в этот час, хотя обычно затяжные ночи бывали очень шумными, то тут, то там кого-то грабили, насиловали, убивали, выходили добрые молодцы на промысел, выходили родименькие чадушки, шарили в карманчиках у непокорных граждан, ломиками им головушки проламывали, смеялись при этом долго детинушки, а матушкам родненьким обновки дорогие покупали, поднявшись до нужного этажа я поднял руку и нажал на кнопку электрического звонка, по ту сторону двери ничего не было слышно, однако она неожиданно отворилась, и молодая девушка жестом пригласила меня проходить, скинув ботинки в прихожей и пройдя по узкому коридору, я вошел в комнату, в которой находилось пятнадцать человек, среди которых, однако, не было моего приятеля, ни одного из сидевших в комнате я не знал и не встречал ранее, правила благовоспитанности заставили меня произнести несколько приветственных слов, на которые ни один из присутствовавших не ответил, мне пришла в голову мысль, что я, верно, ошибся квартирой, но девушка, впустившая меня и заметившая мое удивление, сказала, что концерт пока откладывается на неопределенное время, так как певец задерживается в пути, но тут же предложила мне занять присутствующих, исполнив несколько своих песен, я заколебался, однако счел нужным согласиться с предложением, девушка принесла гитару, и я начал петь свои песни, слушатели сидели, молча, не выражая ни удовольствия, ни раздражения моим творчеством, мне показалось через какое-то время, что они немые и вообще не умеют говорить, иначе, чем можно было объяснить их полную молчаливость, после окончания каждой песни, когда обыкновенно зрители вознаграждают исполнителя аплодисментами, повисала напряженная тишина, от которой мне становилось не по себе, я решил сократить паузы между песнями, чтобы они следовали одна за другой, но мои слушатели никак не отреагировали на такое нововведение, оставаясь все такими же молчаливыми и неподвижными, и даже та девушка, которая меня впустила в квартиру, казалось слилась с общим фоном, не проронив ни слова, не произнеся ни звука, таким образом, я пел свои песни неопределенное время, в этой ночи говорить об определенности не приходилось, после все это мне в конец надоело: какое счастье играть для застывших мумий? я решил прервать свое выступление и, окончив петь одну из своих песен, произнес слова благодарности, но мои слушатели и на это никак не отреагировали, продолжая, молча сидеть: кто в креслах, кто на диване, кто на полу, они по-прежнему оставались молчаливыми и безучастными, моего приятеля всё не было, видимо, он и не собирался приходить, а может его встретили по дороге сюда искатели ночных приключений с расстегнутыми ширинками и надругались над ним, как бы то ни было, я не стал дожидаться обещанного концерта, решив уйти по-английски, не говоря никому ни слова, однако, когда я подошел к входной двери, то заметил следующую странность: она искривилась посередине и мне пришлось протискиваться в приоткрытую щель, хорошо, что я некрупной комплекции и хоть и с трудом, но мне это удалось, выбравшись, таким образом, из замысловатой квартиры, я зашагал по ночному городу; ночь висела черная и неподвижная, стояла гнетущая тишина, деревья по обочинам дорог не шевелились.