Проза

(Начало)

(Продолжение)

(Окончание)

За дворцом Башкин и Тугулов перешли через небольшой выгнутый каменный мостик и, сойдя с дороги, стали взбираться на холм. «Что-то мы забредаем совсем в глухомань, – с беспокойством сказал Салават. – И поздно уже, почти ночь». «Ничего, достаточно светло, луна крупная и светит ярко, – сказал Тугулов. – И мы уже буквально в нескольких шагах от цели, не возвращаться же теперь».

Оказалось, что подъем выводит на широкую и почти плоскую площадку, на которой было расставлено несколько деревянных фигур – идолов, с большими горбатыми носами, длинными торчащими зубами и с руками, сложенными на животах. Перед каждым из них стояли на пнях зажженные свечи и тарелки с кусками хлеба. «Сюда мы и шли, – сказал Дабажаб. – Здесь и проводится сам ритуал». «В чем же он заключается?» – спросил Башкин.

Прежде, чем его спутник успел ответить, из теней выступил на свет белобрысый верзила, такой румяный, что краснота его щек была отчетливо видна даже при свете свечей. Салават от неожиданности остановился – однако незнакомец не обращал на него внимания: он опустился на колени перед одним из идолов и принялся биться об него головой. При этом он раскачивался всем корпусом, и чувствовалось, что он старается сделать удары насколько возможно сильными; ударяясь в очередной раз лбом об дерево, он охал и странно похрюкивал.

«Это и есть ритуал, – сказал Дабажаб. – Сейчас мы будем делать так же». «Биться головой об идолов?!» – удивился Башкин. – «Да». «Это глупости, я не буду, – отказался Салават. – Ты, наверное, издеваешься». Чтобы показать, что он не издевается, Тугулов подошел к одному из идолов и принялся повторять такие же движения, как белобрысый незнакомец, – раскачиваться и ударяться об дерево головой.

Набившись лбами всласть, оба поднялись на ноги и поздоровались. «Николай Розенкампф», – сказал незнакомец, представляясь Салавату. Выяснилось, что Тугулова он уже знал – они встречались на собраниях приверженцев странного культа, происходивших в подвале дома Салавата – и нынешний ритуал имел отношение к тому же культу.

<--- Катя Берестова. Илл. к рассказу "Салават Башкин"

«Хорошо-то как!» – сказал Розенкампф, потягиваясь, разминая плечи и богатырски зевая. Дабажаб также повеселел: было видно, что после ритуала оба чувствуют себя посвежевшими, радостными. «Но в чем смысл этого дикого ритуала? – обратился к ним обоим Салават. – Если так нужно биться головой об стену, это можно делать, например, в том же подвале под моей квартирой, да и просто у себя дома – где угодно! Но только никакой пользы от этого не будет в любом случае». «Это трудно объяснить, тут срабатывает сложный психологический эффект, – ответил Дабажаб. – Проходя весь путь по дороге и лесу, ты как бы дистанцируешься от мира с его порядками, абстрагируешься и получаешь возможность освободиться от груза одних и тех же постоянных мыслей, мнений, тем повседневной жизни. А сам ритуал непосредственно завершает это отдаление от мира, и воздействует не только психологически, но и физически. Ты буквально вытряхиваешь из головы все лишнее, все, что тебе мешает. Так что происходящее имеет самый простой, непосредственный смысл – это своего рода терапия, тут нет мистики». «Я выполнял этот ритуал десятки раз и могу подтвердить, что он отлично действует, – добавил Розенкампф. – Всякий раз я чувствую себя после этого так, словно родился заново». «Зачем рождаться столько раз?» – скептически заметил Салават. «Обыденная жизнь как бы постепенно опутывает тебя, с каждым днем оставляет все больше липкого мусора, который мешает, лишает ясности сознания, – ответил Розенкампф. – От него надо освобождаться, и этот ритуал как раз – очищающий. Я могу сказать, что работает он не просто безотказно, а даже с каждым разом все лучше. Для меня повторять его снова и снова – огромное удовольствие, чуть ли не наслаждение». «Выглядит все это как какая-то несусветная глупость», – сказал Салават. «Ну если ты не хочешь проходить ритуал, заставлять мы тебя не будем», – сказал Дабажаб, и Башкин заметил, как изменился тон его голоса: если прежде Тугулов был вспыльчивым, то и дело раздражался, то сейчас говорил спокойно и выглядел умиротворенным, отдохнувшим, словно после многочасового сна.

«Мне все это напоминает поговорку: заставь дурака богу молиться – он себе лоб расшибет», – скептически заметил Салават. «И напрасно, – сказал Розенкампф. – Мы же не расшибаем себе лбов. Хотя больнехонько, конечно, и бывает, меру тоже надо знать. Сначала нужно действовать с осторожностью, а потом привыкаешь и уже машинально рассчитываешь удары так, чтобы получить максимальный эффект, но при этом не повредить себе. Это именно пример разумного, осознанного отношения к молитве, а вовсе не глупости: мы знаем, чего именно ждем от молитвы и каким образом она действует». «Вот именно, так что ты воспринимаешь происходящее совершенно превратно, – добавил Тугулов. – Даже странно, как тебе могло прийти в голову назвать этот ритуал глупостью. Как студент-юрист, ты должен, по меньшей мере, иметь аналитический склад ума – и понимать, в чем суть происходящего. Это лежит на поверхности, чтобы это уразуметь, особенного умственного усилия не нужно – а мы еще и разжевываем все тебе. В сущности, это такая же расслабляющая процедура, как баня, массаж или контрастный душ. Только тут нужно несколько больше осторожности».

«Ну что, еще по разку?» – каким-то озорным тоном спросил Розенкампф у Тугулова. Можно было подумать, что он предлагает ему выпить водки. «А давай!» – ответил тот. Оба опустились на колени и снова принялись долбиться лбами об дерево. В таком положении они напоминали Башкину двух дятлов. Во время ударов оба отфыркивались, словно погружались в холодную воду, и приговаривали: «Эх, хорошо!» Поколотясь так несколько минут, оба участника ритуала вновь поднялись на ноги и принялись отряхиваться. Они прямо-таки сияли, Башкину даже стало завидно.

«Если бы я был медиком, то прописывал бы такую терапию всем нервнобольным, страдающим депрессией или даже просто хандрой, – сказал Розенкампф. – Да и так, просто по-человечески могу советовать. Это прекрасно!» «Да, это божественно!» – подтвердил Дабажаб. Салават в ответ на это только хмыкнул, все еще не решаясь им верить.

«Кстати, этот ритуал имеет еще и философский смысл, – заметил Розенкампф. – Ведь в сущности вся жизнь – это биение головой об стену. Когда это осознаешь, понимаешь неизбежность этого – становится легче». «Да, – с глубокомысленным видом согласился Дабажаб. – В общем, он отлично прочищает мозги. Мне кажется, это именно то, что тебе нужно, хотя настаивать я и не буду». «По-моему, вы издеваетесь, – раздраженно сказал Салават. – Или просто решили так надо мной пошутить. Во всяком случае, я поддаваться не собираюсь. Подожду, пока вы закончите – и давайте отправляться домой, очень уж поздно». «Ну как знаешь, – сказал Дабажаб. – Мы еще по одному заходу – и пойдем».

Тугулов и Розенкампф отвернулись от Салавата, как бы признавая, что разговаривать с ним дальше бесполезно, – и в этот момент Башкин вдруг почувствовал, что пожалеет, если хотя бы не попробует сам пройти ритуал. Он вспомнил свое подавленное состояние в последние дни и чувство безысходности, которое периодически его охватывало. Судя по описанию Дабажаба, тот предложил именно ту меру, какая могла помочь Башкину – а выходило, что он сам теперь от этой помощи отказывается. Салават понимал, что через несколько часов так или иначе вернется домой – и вновь останется один на один со своим болотом – и вряд ли в ближайшее время у него будет еще возможность изменить ситуацию. «Была не была! Надо пробовать», – решил он, когда Дабажаб и Николай вновь приступили к ритуалу, и последовал их примеру.

Сначала Салават бился головой об дерево совсем слабо, с опаской, – но потом почувствовал, что этот процесс затягивает его. Захотелось проверить, как изменится боль при увеличении усилий – и одновременно «испытать себя на прочность»: какую боль он сможет выдержать? В результате, войдя в раж, Башкин так долбанулся об дерево, что у него искры из глаз посыпались. «Полегче, полегче, – заметил Тугулов, даже отвлекаясь от собственного исполнения ритуала: он, видимо, испугался за Салавата. – Ты сразу очень уж усердствуешь». Башкин только отмахнулся от него.

После этого он решил действовать, как говорится, с чувством, с толком, с расстановкой – и стал ударяться головой несильно и ритмически, постепенно наращивая амплитуду размахов. Он чувствовал, что его тело боится ударов, что он сам подспудно стремится смягчить их – и воспринимал эту ситуацию как некий вызов. Ему хотелось преодолеть страх, причем не однократно, а так, чтобы совсем больше не чувствовать ограничений. Салавату казалось, что постепенно это удается: боль была не очень сильной, ее можно было терпеть, и ритмическое повторение ударов как будто вводило его в необычный транс, заставляло погружаться в ритуал, в сам процесс битья лбом об дерево.

«Ну, хватит, надо и честь знать», – шутливым тоном сказал Розенкампф, беря Башкина за плечо. Тот от неожиданности вздрогнул – и не сразу сумел очнуться и понять, кто и что именно говорит ему. «Да, пожалуй, – сконфуженно ответил Башкин. – Я увлекся». «Будем собираться?» – спросил его Дабажаб. «Нет, теперь мне нужно попробовать еще раз», – сказал Салават. «Вот видишь, а ты еще отнекивался», – ответил Дабажаб. Было видно, что он доволен эффектом, который ритуал произвел на Салавата.

                                                                                                                 Катя Берестова. Илл. к рассказу "Салават Башкин"  ---->

Передохнув, Башкин снова начал биться головой об идола. На этот раз движения его были более выверенными, и он быстрее поймал затягивающую волну ритмического движения, которая как бы «накрывала», заставляла полностью сосредоточиться на ритуале. Ему было больно – но эту боль приятно было чувствовать: казалось, что с каждым толчком из него выходит какая-то грязь, нечто лишнее и мешающее, что и нельзя было из себя исторгнуть безболезненно. Таким образом, боль была только признаком действенности ритуала, и он прислушивался к ней с удовольствием, даже как-то смаковал ее. Перед глазами его расплывались красные, желтые, синие и зеленые пятна, и в изменении их формы было нечто гипнотическое. В результате Башкин так погрузился в ритуал, что его вновь пришлось останавливать.

«Ну, на первый раз достаточно, – сказал Дабажаб. – Хорошо, что мы сейчас с тобой и вовремя можем вывести тебя из транса, в который ты погружаешься. Если ты решишь еще раз исполнить ритуал самостоятельно, я советую тебе взять с собой будильник и завести на несколько минут вперед: иначе можешь так увлечься, что набьешь себе шишку, а то и заработаешь сотрясение мозга. Все-таки тут есть опасность!»

Салават пропустил его слова мимо ушей. Он с удивлением оглядывался вокруг: мир казался ему новым, чем-то неизвестным и невиданным, требующим изучения. Башкин подумал, что прежде его восприятие было как будто засорено, замутнено – и только теперь сделалось чистым и ясным. «Эх, хорошо! – воскликнул он. – Как жить-то хорошо, братцы!» «А то!» – ответил Дабажаб с удовольствием и смешной важностью, словно то, что жить – хорошо, было его личной заслугой. Розенкампф же вместо ответа только счастливо рассмеялся.

«Теперь нужно отблагодарить идолов!» – сказал Тугулов. «Как именно?» – уточнил Салават. – «Заплатить им! Они помогли тебе – нужно уметь быть благодарным». «Но у меня с собой нет денег, только на дорогу до дома, – огорчился Салават. – Я не думал, что они понадобятся». «Ну, вот что, – сказал Дабажаб. – У меня есть с собой 500 рублей, и я оставлю их за нас обоих, то есть как бы 250 из них за тебя. А ты потом вернешь мне свою часть».

Башкин согласился; Розенкампф добавил еще 250 рублей от себя. Положив деньги в специальный ящик, стоящий у одной из статуй, участники ритуала двинулись прочь от идолов, однако, попав на дорогу, пошли не к дворцу, а в противоположную сторону. «Куда это мы?» – спросил Салават. «Не волнуйся, я знаю, куда идти, – ответил Дабажаб. – Мы сделаем полный круг, и ритуал таким образом будет завершен».

Салавату хотелось петь; ночной воздух казался ему свежим и сладким. Мир был прекрасным и таинственным. Он понял, что, уходя в себя, именно этим перекрывал себе пути к спасению из болота: освобождение заключалось в том, чтобы выходить к миру, к людям, просто-напросто забывать о болоте, дать захватить себя ярким внешним впечатлениям. А сколько их было еще! Ведь Салават практически ничего не видел, ничего не знал. Он испытывал ощущения человека, который вышел на свободу из тюрьмы и не может поверить, что вокруг него нет стен, что заключение наконец кончилось.

По пути он разговорился с Розенкампфом и осведомился, как тот сделался последователем необычного «подвального» культа. «Это простая история, – ответил тот. – Прежде мне было плохо. Просто хронически плохо, от всего: кажется, озолоти меня – и то лучше бы не сделалось! Все меня раздражало, все повергало в уныние, все казалось ненужным, мешающим, каким-то грязным. Хотелось отвернуться от всего, что я только видел. Я многое перепробовал, чтобы избавиться от этого ощущения – и вот только ритуал помог. Он буквально перевернул для меня мир. Теперь мне хорошо, все радует, все нравится; даже низшие физиологические отправления – и то чуть ли не счастье! И кто мог подумать, что для этого нужно всего лишь биться головой об дерево! Правда, в этой бочке меда есть и ложка дегтя: эффекта от ритуала хватает ненадолго, после него мир кажется ярким – а потом быстро тускнеет, мрачнеет, все возвращается на круги своя. Так что к ритуалу приходится прибегать снова и снова. Кажется, что в конце концов я-таки разобью себе лоб об одного из идолов!»

В этот момент перед приятелями вновь встала стена леса. Он казался непроходимым – но Дабажаб, вытянув руки перед собой и разгребая ветки, уверенно нырнул в самую гущу его – а Салават и Николай последовали за ним. Им пришлось недолгое время буквально «грести» по лесу – но он быстро сделался более редким, а потом и вовсе закончился.

Неожиданно Башкин понял, что они вновь оказались у той самой станции метро, от которой начинали свой путь: с тыльной ее стороны лес к ней подходил практически вплотную. Они обошли один из вестибюлей, и у входа Салават увидел ограждение, которое опрокинул несколько часов назад: люди так и продолжали перешагивать через него. «Может, оттащить его», – неуверенно сказал он, но Тугулов и Розенкампф его не поддержали. Они молча переступили через ограждение и двинулись в метро, и Башкин поступил так же.

Салават возвращался домой, чувствуя себя отдохнувшим и полным сил. По пути ему пришел в голову план, как все-таки взять верх над родителями; он почувствовал в себе решимость сделать еще одну попытку. Для него в этот день вновь был заготовлен суп, на этот раз – рассольник. Когда все собрались на кухне, Башкин, сделав вид, что хочет попробовать суп, подошел к плите; рядом с ней он заранее положил самый большой нож. Его родители сразу же почувствовали неладное; они насторожились, приблизились к сыну и как-то подобрались, словно звери, готовящиеся к прыжку. Однако Салават опередил их: резким движением он схватил огромную кастрюлю с раскаленным рассольником и выплеснул ее прямо в родителей. Они оба как-то странно хрюкнули и попытались отскочить, но было поздно: обоих ошпарило кипятком – а отца Башкина еще и ударило по плечу острым краем металлической крышки. Салават, между тем, схватил нож и, выставив его вперед, готовился отразить нападение. «Да ты очумел!» – воскликнул его отец, рыча и хрипя, как дикое животное. «Я не буду жрать, если сам не захочу, поняли? – закричал Башкин. – Не будет больше этого!» Лица его родителей вытянулись: они не ожидали такого напора и чувствовали по состоянию сына, что он готов пустить в ход нож. Это был переломный момент в их общении: родители сдались, они готовы были отступить.

«Ну ладно, что ты так распсиховался? – изобразив удивленную интонацию, сказала мать. – Не хочешь – не ешь». «Ну вот, давно бы так!» – торжествующе сказал Башкин. Швырнув кастрюлю на пол, он ушел и заперся в своей комнате.

Между тем, оставшись один, Салават почувствовал, что на самом деле хочет есть. Он прислушался: в квартире стояла тишина, словно родители после инцидента на кухне решили затаиться. «Странно, должны же они поднять кастрюлю с крышкой, вытирать с пола суп, – подумал он. – Наверное, эта тишина обманчива». Башкину хотелось выйти и тихонько стащить что-нибудь из холодильника, чтобы сжевать – но он был уверен, что не сможет остаться незамеченным. Вполне возможно, что родители именно этого и ждали – и нарочно старались не шуметь, чтобы ввести его в заблуждение и выманить. «Придется ждать до завтра», – решил Салават, приготовившись терпеть голод. Хотя он был доволен одержанной победой, но вместе с тем чувствовал себя подавленным, опустошенным. «В сущности, этот вопрос не стоил и выеденного яйца. Я бы с удовольствием ел, если бы меня не заставляли, даже еще в такой грубой и неадекватной форме», – с раздражением подумал он, вспомнив предыдущую сцену, когда мать разбила об его голову тарелку с супом.

Башкин улегся на кровать, чувствуя, что его аппетит усиливается: судя по всему, столкновение с родителями потребовало всей его энергии, и теперь организм нуждался в подпитке. Он решил обшарить комнату в надежде найти хоть что-нибудь съестное: выдвинул все ящики стола и обшарил их, тщательно осмотрел содержимое шкафа, затем отодвинул от стены диван. За диваном действительно обнаружился огрызок от яблока – но совершенно сгнивший, такой нельзя было взять в рот без отвращения. «Эх, и недогадливый же я! – подумал Салават. – Следовало заранее запастись чем-нибудь из еды». Чтобы хоть как-то утолить голод, он отломил небольшую щепку от стола и принялся жевать ее.

В этот момент в дверь его комнаты робко постучали. Башкин не хотел открывать – ведь вполне могло оказаться, что родители оправились после столкновения на кухне и сейчас решили вытащить его из комнаты и все-таки заставить есть силой. «Но ведь я и вправду голоден! – подумал он. – Зачем тогда сопротивляться! Ну и глупо же все это!» Придя к такому выводу, Салават решил отпереть.

Выяснилось, однако, что родители решили пойти на мировую; отец даже взял с собой наволочку в качестве белого флага и держал ее перед собой на вытянутых руках, показывая, что пришел для переговоров, а не для борьбы. «Сын! – сказал он. – Ты неправ, что так ведешь себя с нами. Мы тебе добра желаем». «А, все-таки он заявляет, что виноват я, а своей вины не хочет признавать!» – подумал Башкин, чувствуя, что в нем вновь закипает раздражение. «Мы только хотим, чтобы ты вкусно и сытно питался, чтобы ты хорошо себя чувствовал, – вступила в разговор мать. – Может, мы были немножко чересчур строги – но это было ради тебя же». «Ничего себе – немножко чересчур! – воскликнул Салават. – Облили меня кипятком, порезали ножом!» «Мы просто не знали, что еще можно поделать», – сказал, разведя руками, отец. Башкин уже ждал, что сейчас вновь вспыхнет конфликт, и нервно огляделся в поисках какого-нибудь оружия для защиты. «Успокойся, – сказала мать, почувствовав его настроение. – Мы только просим тебя есть горячее хотя бы дважды в день, ничего больше. Если совсем невмоготу – то в некоторые дни можно и по одному разу». «Ладно, – угрюмо сказал Салават. – Но только я буду есть в то время, когда я сам захочу, без всякого контроля и принуждения». «Может быть, поешь сейчас?» – тут же спросила мать. Башкин уже не чувствовал в себе сил пререкаться, да и смысла не было. Он согласился.

Хотя Салавату в целом удалось одержать верх в этом эпизоде, и родители предоставили ему больше свободы в выборе количества и периодичности питания – случившееся отняло у него много сил и как-то быстро расхолодило, сбило оживленное состояние, охватившее его после прохождения ритуала. Эйфория прошла. Ему было теперь неприятно вспоминать о ритуале – осталось ощущение, как будто его одурачили, словно он стал жертвой розыгрыша или мошенничества. «Уж не издевались ли надо мной, в самом деле, Тугулов и Розенкампф?» – подумал Салават. Конечно, такая выходка с их стороны была бы по меньшей мере странной: слишком много сил им пришлось потратить на то, чтобы заставить Башкина биться головой об дерево – в том числе и самим проделывать то же самое. Нет, судя по всему, они искренне верили в действенность ритуала – но все-таки Салават жалел, что поддался их уговорам, да еще и так увлекся битьем головой, что его пришлось чуть ли не силком оттаскивать от идолов.

Все произошедшее казалось ему таким странным и диким, что Башкин вообще утратил уверенность в реальности эпизода с идолами. Лучшее, что можно было сделать в данной ситуации – махнуть рукой на этот случай, не думать о нем. Но отделаться от одних и тех же повторяющихся мыслей было сложно. «Может быть, снова побиться головой об стену, хотя бы дома, чтобы очистить, «прополоскать» мозги?» – подумал было Салават, но почувствовал себя только еще более глупо.

Прошло несколько дней. Башкин чувствовал, что старое болото вновь потихоньку подступает, начинает засасывать его – и не мог придумать никаких действенных мер для защиты. Периодически он подумывал о возвращении в клинику, но решил отложить это на крайний случай, если станет совсем уж невмоготу: по динамике его состояния стало понятно, что она только дает передышку, приносит временное облегчение – и нужно было пробовать нечто новое, более эффективное.

Трудно было понять, почему – но его воображение до странности оскудело: он проводил время одинаково, практически бессмысленно, и не мог придумать себе никакого содержательного занятия, ничего, что могло бы отвлечь его, вырвать из замкнутого круга. Его затягивало в тяжелую пассивность и апатию, все валилось из рук, ничто не увлекало. Салавата не оставляло ощущение, что всюду он натыкается на глухую стену, которую никак не удавалось преодолеть. Не зная, куда податься, он продолжал слоняться по городу, возвращался домой, хватался там то за одно занятие, то за другое – и наконец в изнеможении валился на диван.

В одну из своих прогулок Салават добрался до отдаленного района города и решил воспользоваться автобусом, чтобы сократить обратный путь. Поскольку у него не было с собой денег, он пролез под входным турникетом и уже устроился было на сидении – когда увидел приближающегося контролера. Башкин поморщился, предвкушая неприятное объяснение, когда понял, что к нему подходил Розенкампф.

«Ваш билет!» – сказал тот, плотно придвигаясь к Салавату и нависая над ним, чтобы перекрыть пути к отступлению. «Здравствуй! – сказал Башкин, уверенный, что контролер узнает его. – У меня нет денег, но, я надеюсь, ты разрешишь мне проехать? Ты ведь помнишь меня? Мы вместе участвовали в ритуале с идолами около заброшенного дворца». Розенкампф с раздраженным недоумением посмотрел на Салавата, явно делая вид, что не узнает его. «Ваш билет!» – повторил он, уже явно угрожающим тоном. По злобной мине, которую скорчил Розенкампф, Башкин понял, что делать ему снисхождения тот не намерен. «У меня нет денег», – снова сказал Башкин, уже не пытаясь добавить к этой фразе каких-либо объяснений. В этот момент автобус остановился; Розенкампф взял Башкина под локоть и поволок на улицу. Салават почувствовал, что сопротивляться у него сил не хватит.

На остановке контролер заявил, что штраф за безбилетный проезд – тысяча рублей, и Салават как хочет – а должен оплатить его. Башкин вновь повторил, что с собой у него ничего нет. Тогда Розенкампф, прижав его к стене остановки, принялся обыскивать. Салават попытался вырваться, но контролер схватил его, скомкал, как вещь, поднял на вытянутых руках и размахнулся. Башкин понял, что Розенкампф сейчас швырнет его головой вперед на асфальт, так что наверняка раскроит ему череп. «Да он меня убьет!» – понял Салават и, увидев в этот момент перед собой спасительную крышу остановки, крепко схватился за ее край, рванулся – и освободился из хватки контролера. Розенкампф от неожиданности не успел прервать свой жест и резко выдвинул руки вперед, словно бросая тяжесть – но кидать ему было уже нечего. Башкин, не теряя времени, спрыгнул с остановки за ее обратную сторону, перемахнув при этом через забор и приземлившись на траву. Таким образом, он был теперь отделен от контролера преградой, и пока тот, ругаясь, искал обход, успел скрыться.

Размышляя позднее об этом случае, Башкин решил, что Розенкампф наверняка действительно швырнул и попытался бы убить его – об этом красноречиво свидетельствовал жест контролера, когда тот по инерции совершил бросок пустотой. Оставалось только догадываться, что вызвало такую ярость Розенкампфа. Салават не мог этого понять, однако отныне решил по меньшей мере носить с собой нож, чтобы иметь средство для обороны.

Отправляясь следующим утром на очередную прогулку, Башкин недалеко от подъезда столкнулся с Тугуловым. Тот стоял, прислонившись к торцу здания и глубоко задумавшись. «Наверное, он опять присутствовал на очередной церемонии, которая проходила у нас в подвале», – решил Салават. Сам он в кладовой больше не бывал, поскольку родители спрятали ключ, и у Башкина не было возможности открывать люк – и даже успел забыть об ее существовании. Однако встреча с Дабажабом вновь напомнила ему о событиях последнего времени и о приверженцах странного культа, собиравшихся в его доме.

Тугулов на этот раз имел еще более сосредоточенный вид, чем обычно; когда Салават поздоровался с ним, тот ответил с легким удивлением, словно не узнавая, и не сделал попыток продолжить разговор. Чтобы заполнить паузу, Башкин рассказал про случай с Розенкампфом. «Я его мало знаю, – сказал в ответ Дабажаб. – Я его видел всего пару раз, но практически и не разговаривал с ним. Почему он так себя повел, что у него творится в голове – бог ведает. Между прочим, ты не забыл, что должен мне 250 рублей?» Башкин, действительно, забыл о долге; к счастью, у него имелась с собой требуемая сумма, и он протянул деньги Тугулову.

После этого вновь, как бывало уже много раз, повисло молчание. Салават тщетно искал, что еще можно было бы обсудить, но ему ничего не приходило в голову. «Сказать больше нечего», – констатировал он. «Да, похоже, – ответил Тугулов. – Расходимся?» Башкин молча кивнул, они пожали руки и двинулись в противоположных направлениях.

После возвращения домой Салават какое-то время слонялся по квартире, не представляя, чем можно было бы заняться. Его охватило мучительное раздражение, от которого просто никакого спасу не было. В подобные моменты он чувствовал себя словно бы запертым и обездвиженным, находящимся в собственном теле, как в какой-то душной, тесной, мешающей клетке; Салавату хотелось содрать с себя кожу и мясо, чтобы избавиться наконец от бремени собственной телесности, как от отвратительного, осточертевшего груза. Он плотно закрыл глаза и с силой потер руками лицо, затем попробовал прыгать и выполнять различные упражнения, чтобы встряхнуться – но это не помогало.

«Как же мне дожить этот день? – подумал Салават. – И что потом делать со следующим?»

В надежде, что это принесет ему облегчение, он открыл свой дневник и записал там:

«Очень медленно, день за днем сползаю в трясину, пытаюсь ухватиться за любую попавшуюся соломинку, любую мелочь, и все-таки сантиметр за сантиметром погружаюсь в болото. Не могу придумать ничего, чтобы спастись».

Затем Башкин привычным движением перелистал старые записи – и понял, что вернулся уже к прежнему состоянию: болото затянуло его настолько, что приходилось тратить все свои силы, собрать все резервы сопротивляемости, чтобы не дать ему поглотить себя. Нужно было готовиться к длительной обороне.