Проза

 

 

 

Глава 10

 

Часовых дел мастером дед Эммы проработал почти тридцать лет. Даже в девяностые годы, когда контора едва не рухнула по причине политических и экономических потрясений, он продолжал ремонтировать часы. Сменился владелец и отныне мастерская перестала принадлежать государству, в котором стремительно менялись «правила игры». Она несколько раз переходила из рук в руки, то выплывая за счет сдачи площадей в аренду, то вновь скатываясь на дно разрухи и запустения. Так было вплоть до начала двухтысячных, когда её перекупил один из бывших арендаторов, сформировав на её базе частное предприятие. Кроме ремонта старых часов мастерская приросла цехом, производящим дорогие штучные изделия, заказы на которые поступали от нуворишей тогдашнего общества.

Дед Эммы мог мастерить так, что вскоре слава о нем, как об уникальном специалисте, распространилась по всей распавшейся на части стране и за её пределы. Однако делу этому он нигде не обучался. Свои знания и навыки приобрел, пробыв несколько месяцев в подмастерьях у старого часовщика и стремясь сохранить часы, доставшиеся ему от отца.

До этого их семья жила в небольшой деревне под Минском. Жили бедно, но о переезде в город он задумался лишь, когда умерла жена, оставив его одного с семнадцатилетним сыном. В небогатом колхозе, где он долго работал бригадиром, стали платить совсем мало и в поисках работы он отправился в столицу. На тот момент ему исполнилось уже сорок семь лет. Вот так, когда почти прожита половина жизни, начинался новый путь, растянувшийся на долгие годы.

Часовое дело увлекло его настолько сильно, что мастерская стала для него храмом. Порой, ему снилась деревня, но снилась как-то тяжело, тревожно: заросшие поля, покосившийся забор у скукожившегося деревянного дома, прогнивший обрушившийся колодец и лес, простирающийся на километры. А в лесу на поляне средь вековых сосен находится старое деревенское кладбище, где есть могила его жены, огороженная резной оградкой. Грустно взирает она с черно-белого медальона на памятнике на свое последнее пристанище и ждет того часа, когда её долгожитель-муж присоединится к ней в вечной жизни. Есть там и еще одна могилка. Над ней густо разросся куст дикой малины, а на памятнике нет фотографии. Только даты указывают на то, что умершей не было и тридцати лет. Там в лесной тишине щебечут птицы и клюют перезревшие никому ненужные ягоды.

Кропотливая работа с часами, требующая усидчивости и терпения со временем сделала угрюмого старика совсем неразговорчивым. Сутками он просиживал в мастерской, соединяя под микроскопом мелкие детали. Слушая, как тикают часы, он пропустил момент, когда сын возмужал, женился, родилась Эмма. Казалось, для старика время давно остановилось. Остановилось где-то далеко в прошлом. На дате, выгравированной на памятнике без фотографии.

Когда подросла Эмма, стала часто прибегать в мастерскую к деду. С детства ей пришлась по нраву атмосфера, царившая там. Картины, видевшиеся в зеркале напротив часов, словно оживали, а танцующие фигурки на стрелках перемещались по кругу, повторяя одни и те же движения снова и снова.

– Дед, а время когда-нибудь закончится? – спрашивала Эмма.

– Время и до нас, и после нас – не наше. Представь двух братьев близнецов. Один из них отправляется в космическое путешествие на ракете, летящей почти со скоростью света. Когда через год он возвращается домой, обнаруживает, что его брат близнец – восьмидесятилетний старик, тогда, как он сам постарел всего на один год. Знаешь почему?

– Конечно. Это же известный парадокс, описанный Эйнштейном.

– Молодец. Читаешь видно много. Но я не так начитан. Ты же знаешь, я только часовщик. Но думаю, что время, внучка, это то чего нет вовсе. Есть впечатления, события, которые мы не можем забыть. Они проходят мимо нас, как картинки, и нам кажется, что мы становимся старше. Тот брат близнец, что летел в ракете, на протяжении всего пути видел лишь одну картинку – черное пространство космоса. А вот картинки его брата менялись.

Тогда юная Эмма, любившая фантастику, видела в парадоксе сюжет для кино, но позже стала лучше понимать философию своего деда. Еще он любил говорить цитатами. Одна из них ему самому особенно нравилась: «Шумы мгновений издеваются над музыкой вечности»[1]. Шумами мгновений дед называл человеческие жизни, а «музыкой вечности» – само время.

– В этой музыке вечности есть партитура, где у каждого из нас своя партия. Мы должны исполнить её от начала до конца, чтобы не нарушить красоту произведения. На неё отведены мгновения, в которые мы должны «вписаться». Ведь, знаешь, в действительности, секунд на всех недостает, поэтому вслед за нами идет чужое время. Миг моего конца уже твоему началу принадлежит. В этом и есть суть вечности.

–Значит, мы наступаем друг другу на пятки? Стремясь продлить свой конец, мы можем украсть чужое начало?

– Это никак невозможно. Мироздание не терпит хаоса, иначе совершенная музыка вечности была бы лишь какофонией звуков. Пойми, чужие «ноты» не украсть, не позаимствовать нельзя без того, чтобы не нарушить гармонию. Никуда не денешься: каждому из нас суждено играть исключительно свою партию.

– Дед, но ты же говоришь, что времени нет. Тогда, что же такое в действительности эта музыка вечности? Из чего она состоит?

– Из множеств наших картинок.

– И из моих тоже?

– Конечно. Из твоих, в том числе.

– А какие картинки у тебя? Ты их все помнишь? Вот я, например, не помню тех, что остались в детстве. То есть, только некоторые помню.

– Неважно. Они все равно есть. Мои же картинки разные. Обо всех не расскажешь. Знаешь, что, к примеру, говорил мой отец?

– Что?

– «За годы войны я стал старше на целую жизнь». Так много картинок в нее вместилось!

Эмма вздохнула и задумалась.

– Дед, а что происходит с нашими картинками, когда мы умираем? Они исчезают?

– Не думаю. Все остается с нами, но уже где-то в другом мире.

– А если я все-таки ошибусь, не пойму, не увижу. Возьму и начну чужую партию. Ведь такое бывает. Что делать тогда?

– Будь честна с собой и с другими. Тогда твой путь найдет тебя. Ты почувствуешь его.

– Дед, знаешь, я открою тебе один секрет. Обещай, что никому скажешь.

– Не скажу.

– Когда я была еще совсем маленькой, увидела в зеркале, что танцую. Странно, да?

Старик пожал плечами:

– Вовсе нет. Ты увидела свою мечту. Так бывает.

Тайна отраженных часов казалась ему чуточку нелепой, детской. Хоть и виделось ему порой в зазеркалье, как смотрит покойная жена с укоризной и тоской, а перед мысленным взором возникала дата на памятнике над другой могилкой на деревенском кладбище. На ней закончились все его картинки. Те самые, о которых он так любил говорить внучке.

Прошли годы. Со временем у старика стало ухудшаться зрение и дрожать руки. Соединять детали часов ему становилось все труднее. Еще немного он проработал наставником, обучая молодых, а затем ушел из мастерской. Поначалу он сильно скучал по любимому делу. Подолгу мог стоять у окна, что выходило на вывеску бывшей конторы и вспоминать свой пройденный путь. Наотрез отказавшись переехать к сыну, старик согревал душу тем, что каждый день по дороге в магазин непременно заходил в мастерскую. Давал дельные советы, в которых уже давно никто не нуждался, но все тщательно скрывали это. Такой заведенный порядок не нарушался в течение многих лет.

Скорее всего, он и не нарушится до тех пор, пока дед будет жить.

 

Глава 11

 

В тишине тикали часы. Когда они пробили пять вечера, как всегда, послышалось знакомое тик-так-дон-дили-дон-тик-так. Этот звук напоминал мелодию музыкальных шкатулок, бывших в моде много лет назад. Он особенно нравился Эмме, ведь когда-то из всех имеющихся в мастерской деда часов именно этот бой создавал особенную атмосферу, в которую маленькая девочка погружалась, как в сказку. Уже тогда она видела в висевшем напротив них зеркале таинственный перевернутый мир. Пугающее отличие этого мира от реально существующего только радовало и увлекало Эмму. Её детское воображение рисовало загадочных зверей, обитающих в заколдованном лесу. А еще принцесс, запрятанных в каменных башнях злым драконом. Принцев, скачущих на своих рысаках по долинам и по взгорьям, чтобы выручить их и непременно полюбить, а полюбив, увезти в далекие чудесные края. Ведь далекие края обязательно должны быть чудесными! Как же иначе? Трудно и страшно только там, где ты находишься, но не там, куда мечтаешь попасть. Там, в будущей жизни кружилась девочка, которой маленькой Эмме так хотелось стать!

«Die Zeit geht auch, wenn die Uhr stehen. Hans Urban» – прочитала она, отражавшуюся в зеркале надпись на циферблате. – Время идет даже, когда часы стоят. Ганс Урбан.

Эту фразу Эмма знала наизусть, но только раскрытое Сергеем обозначение петроглифа позволило понять её истинный смысл. Вообще теперь, когда стала известна история их семьи, она смотрела на часы чуточку иначе. Их особенность являть в зеркале, вытянутые из подсознания образы, давно стала привычной, а вот то, что век спустя благодаря им выяснилось, что где-то там, в далекой Мексике, живут потомки рода Добролюбовых, к которым принадлежит она сама, стало для Эммы открытием. Но еще большим открытием для нее оказалось, что история с часами может приобрести криминальный оттенок. До того момента, пока Сергей не позвонил ей из Петербурга, ей такое даже не могло прийти в голову. Но вчера разговаривая с ним по скайпу, Эмма видела, что он был встревожен. В общем, неудивительно, если учесть, что ему довелось узнать о внезапной смерти Шишкина. Сергей сказал, что это очень подозрительно, несмотря на то, что следов убийства не обнаружено. Но если это в самом деле так, разве тут есть что-то подозрительное? Наверняка Шишкин был уже немолодой и наверняка не особенно здоровый. Почему он не мог умереть? К примеру, сердце или еще что-то возрастное. Правда, иметь антикварный магазин дело, наверно, непростое. Сказал же Сергей, что сын Шишкина пытался сам провести расследование смерти отца, не согласившись с официальными выводами о ненасильственной смерти.

– В последний вечер в магазин заходил человек. Человека этого якобы видел случайный покупатель. Правда, описать его он не смог, так как у того был наброшен на голову капюшон, и он все время стоял спиной, уставившись в монитор. Зато этот случайный покупатель, уходя, обратил внимание на трость, лежащую на стуле у окна.

– Ты думаешь, что этот человек убил Шишкина? – спросила Эмма.

– Не я так думаю, а сын покойного. Между этим посетителем и Шишкиным явно что-то произошло, но поскольку нет следов насильственной смерти, он оказывается вне подозрений. Собственно, подозревать не в чем. Разве, что в краже не очень большой суммы денег. Впрочем, и её доказать пока не смогли. Однако этот гость Шишкина знает о том вечере больше, чем удалось выяснить следствию. Хорошо бы попытаться найти его и расспросить. И еще родная, пока я не вернусь, постарайся после выписки больше времени быть дома. Вообще, будь осторожнее.

– Почему? Ты что-то еще узнал? Что?

– Пока конкретики нет. Только в магазине сын Шишкина обнаружил журнал с твоей фотографией на фоне часов. Прошу тебя будь осторожнее. Я вернусь через пару дней. Просто побудь дома. Желательно не одна.

– Неужели эти старые часы кому-то могут еще понадобиться, кроме моего мексиканского родственника?

– Они – дорогая, антикварная вещь. На них можно заработать. Кроме того, мне кажется, я могу предположить, кто приходил в магазин. Это, скорее всего, человек, которого Шишкин сам позвал в экспедицию в Новогрудок. Он работает в историческом архиве, и помог антиквару в поиске нужной информации о твоем предке ювелире Добролюбове. Он так заинтересовался тогда этой историей, что его визит выглядит весьма вероятным. Более того, он ведь хромает! И пользуется тростью. Сын Шишкина говорит, что было бы просто установить его личность, если бы за день до случившегося в магазине не вышли из строя камеры видеонаблюдения. Они ждали мастера.

Еще Сергей тогда сказал о кусочке, оторванном от одной из страниц журнала. Обычно люди так делают, когда нужно что-то записать, а под рукой не оказывается бумаги. Это мог сделать Шишкин, а мог и его гость. Ведь если Сергей сопоставил рисунок петроглифа с изображением циферблата в журнальном снимке, то это же могли сделать и они. Наверняка так и было. Теперь один из них мертв. Есть ли между всеми этими событиями связь? Может быть.

В том разговоре Эмма не упомянула о новом знакомом, хотя и подумала о нем. Всё явно указывало на то, что её хромой и хромой, о котором рассказал Сергей – один и тот же человек. Вот эта явность и вызывала наибольшие сомнения. Вернее, была той успокоительной мыслью, за которую Эмма уцепилась.

«Ведь следствие не обнаружило следов насильственной смерти – думала она. – Почему Сергей решил, что хромой человек опасен? Даже если это и он. Но скорее всего они совершенно разные люди. Её хромой никогда не говорил о часах, потому что он ничего не может знать об этой истории».

Почему Эмма сделала такой однозначный вывод она едва ли смогла бы объяснить убедительно. Для него имелось мало оснований, но в ушах звучал ответ хромого на ее слова: «Ваши взгляды опасны. Вы строите их на том, что в человеке нет ничего хорошего. Но ведь это не так!».  На это он сказал следующее: «Есть. Конечно, есть. Но оно исчезает, ибо ведет слишком неравный бой, в котором не одержать победу». В его взгляде в тот момент было столько боли, что Эмма ощутила острый приступ жалости. Ей хотелось помочь хромому.

Именно поэтому она постаралась унять тревогу, вызванную информацией Сергея. Ведь сегодня она пригласила хромого на ужин.

 Эмма не сразу расслышала стук в дверь. Дед впустил гостя в дом и в полумраке она увидела знакомый силуэт и ковыляющую походку. Его щуплое телосложение, поникшие плечи и нерешительность, с которой он топтался у дверей, еще больше усыпили бдительность Эммы. Ведь этот человек очень устал быть неприкаянным и отвергнутым. Со своим увечьем ему особенно трудно в обществе сильных.

– Сейчас свечу принесу – тем временем говорил дед. – У нас сегодня света нет. Ремонтники утверждают, что на линии серьезная поломка. Уже долгое время не могут её устранить. Да, вы проходите.

 «Чёрт! – тем временем думал хромой. – Как впотьмах быстро сориентироваться? Где здесь часы?»

Но удача сегодня была на его стороне, потому что как только он зашел в комнату, сразу увидел их. Туда-сюда двигался маятник. Хромой почувствовал, как в такт этому движению заколотилось сердце.

«Наконец, оно пришло – моё время» – ликовал он, пытаясь в полумраке разглядеть циферблат с древними руническими символами. Эти символы он не раз изучал на фотографиях. Они даже снились ему во сне. Каждый из них раскрывал представление древних о времени. Стрелки часов Ганс Урбан смастерил в виде двух танцующих фигурок, а цепи маятника покрыл золотым напылением.

– Будем пить чай – гостеприимно предложил дед.

На небольшом столе, сервированном для вечернего чаепития, горели свечи. Они стояли в больших бокалах, а также плавали в миске, заполненной водой. От дрожащих язычков пламени на чашках и чайнике прыгали веселые блики.

Голос старика дошел до хромого не сразу. О нем, ровно, как и об Эмме, хромой на мгновение забыл. Никаких церемоний он устраивать не собирался, поэтому быстро оценив обстановку, нащупал в кармане пистолет. Снимать пальто он отказался сразу, сославшись на то, что сильно продрог. В мерцающем свете хромой прекрасно видел часы. Унести их будет непросто: они большие и наверняка тяжелые. Но другого шанса может не представиться. Да и привлекать к делу кого-то еще он не хотел. Хромой уже готов был вскинуть руку с пистолетом, чтобы двумя выстрелами покончить с дедом и внучкой, как бросив случайный взгляд на большое зеркало, увидел собственное отражение. Он выпрямился, почувствовав, как его начинает бить сильный озноб. Человек из зазеркалья целился прямо в него. Хромой, все еще не вытянувший руку из кармана, нащупал пистолет. Его пальцы свела судорога, а в глазах потемнело. Он чуть пошатнулся, начиная понимать, что вот-вот потеряет сознание. Прилагая невероятные усилия, хромой медленно опустился на стул. Несколько секунд он смотрел прямо перед собой, опасаясь снова взглянуть в зеркало. Откуда эта галлюцинация?

«Отражение не может убить! – тупо подумал он. – Я схожу с ума. Дьявольские часы! Die Uhr läuft, und die Zeit ist nicht mehr. Часы идут, а времени больше нет. Что за ерунда? Чей это голос? Я сошел с ума?! Всего этого не может быть! Зеркала лишь отражают, а не создают. У меня жар, я брежу. Эти часы только старьё, за которое можно получить большие деньги. А мне нужны деньги!!! Нужны! Нужны».

 Потной ладонью хромой потер горячий лоб и с опаской снова посмотрел в зеркало. Отраженный в нем циферблат казался размытым. Видение целящегося из пистолета человека исчезло, но туманная муть зазеркалья показалась хромому жуткой. Она словно втягивала в черную бездну, где немецкое выражение Ганса Урбана, читаемое наоборот, вдруг превращалось в разорванную нить с нанизанными на неё бусинками латинских букв. Хромой закрыл глаза, приписав все галлюцинации сильному напряжению, в котором находился долгое время. Всё из-за Маши.

 Мери, как он её звал, была единственным человеком, любившим его. Само её существование наделяло жизнь хромого смыслом и светом. Привыкший к насмешкам, к жалости, к вежливой отстранённости он давно принял свое одиночество. Принял и не ждал от людей ничего. Кто же может полюбить его, если даже собственная мать отказалась от него в роддоме, узнав о врожденном увечье? А Мери полюбила! Поначалу он боялся верить в это, ибо самообман стал бы жестоким ударом. Однако Мери терпеливо и настойчиво убеждала хромого в том, что он достоин любви не меньше всех людей. С ней он научился радоваться жизни, почувствовав себя нужным, умным, красивым, сильным, добрым, щедрым. Она видела в нем человека. Настоящего человека. Как и он, Мери была тогда студенткой исторического факультета, поэтому им почти не приходилось расставаться. Вместе они проводили дни и ночи напролет. Вместе окончили университет. Поженились. Хромой очень старался, чтобы начавшаяся семейная жизнь складывалась счастливо. И так и было в течение пятнадцати лет. Мери стала частью его души. Самой светлой, самой возвышенной частью. Детей у них не было, но любовь связала их слишком крепко, чтобы этот брак мог распасться. Кроме того, Мери обожала свою племянницу. Она баловала свою крестницу подарками, водила по театрам и кино, читала книги. В конечном счете, она была единственным человеком, занимавшимся формированием вкуса девочки, старавшимся заложить основы хорошего воспитания. Хромой не раз задумывался о том, что его жена могла бы стать прекрасной матерью, распорядись судьба иначе.

А потом Мери заболела. Хромой никогда бы не пошел на преступление, если бы на ее лечение не нужны были деньги. Огромная сумма, которой у него не могло быть. Откуда? Он много лет работал в историческом архиве, чуть-чуть преподавал, немного писал статьи. А Мери необходима операция и последующее дорогостоящее лечение. Он метался, как раненый зверь и глядел, как она угасает. В момент, когда его отчаяние достигло наивысшей точки, появился антиквар Шишкин. Тогда хромой уже осатанел от безрезультатного хождения по разным инстанциям, будь то государственные учреждения, медицинские и благотворительные фонды или частные компании. Казалось, сама судьба послала Шишкина и хромой решил, что не имеет права упустить этот единственный для Мери шанс выжить. Мотаясь в поисках необходимой суммы, он вообще перестал верить людям. Себя он ненавидел тоже. Ненавидел за беспомощность, за свою злую судьбу, за погоню за деньгами. Ведь он понимал: деньги могут все, ибо они спасут не только Мери, но и его самого! И он гонялся за ними словно одержимый, готовый на любую мерзость. Даже на убийство, как выяснилось. Умирающий от сердечного приступа Шишкин долго стоял у него перед глазами. Совесть грызла его по ночам, но стоны любимой жены заглушали её, поэтому хромой вновь шел в больничный парк, чтобы выполнять свою чудовищную миссию. Он мучил Эмму изощрённо и долго, наблюдая за тем, как его натиск убаюкивает несчастную состраданием и жалостью. А потом он даже стал получать от этого удовольствие. Успешная богатая кукла! Кому, как ни ей расплачиваться за страдания Мери?

«Я заберу эти часы – думал он. – Чего бы мне это не стоило. Если Бог несправедлив, то придется взять на себя его роль».

В глазах хромого блеснул недобрый огонь. Он вновь хотел достать из кармана пистолет, чтобы быстро покончить с Эммой и дедом, но пальцы все еще не отпускала судорога. В зеркале мутно отражались часы. Казалось, перевернутый мир в нем распадался на мелкие осколки, сверкающие в мерцающем свете свечей. Хромой вдруг почувствовал, что начинает задыхаться, словно из комнаты разом выкачали весь воздух. Побледнев, он сделал несколько судорожных вдохов.

– Вам нехорошо? – послышался ему старческий голос.

Он не ответил, но неожиданно быстро покинул комнату. В необъяснимой спешке хромой наткнулся на сервированный чайным сервизом стол и сбросил на пол чашки. Какая-то сила погнала его прочь.

Потом хромой долго будет обдумывать, что же произошло. Почему он так нелепо сбежал? Чего испугался? Почему не завершил начатое дело? Почему не использовал свой шанс похитить часы?

Еще не раз он придет в эту квартиру, но так и не сумеет совершить задуманное преступление. Всегда хромой будет убегать отсюда, а потом ругать себя за собственную глупость. Часы унести он так и не сможет, ибо Черный Человек из зазеркалья будет мерещиться ему вновь и вновь. Каждый раз хромой будет видеть в зеркале отражение своей души.

 

Глава 12

 

Мери почувствовала, что в груди сильно сдавило. Дрожащей рукой она нащупала выключатель ночника, стоявшего на прикроватной тумбочке. Небольшое пятно света вырвало из темноты гору таблеток и стакан с водой. С трудом приподнявшись, Мери проглотила одну из них и снова откинулась на подушку. Еще несколько минут она дышала тяжело, продолжая судорожно хватать воздух, но когда лекарство начало действовать дыхание постепенно выровнялось. Резкая боль в груди отступила, становясь привычно ноющей. Она не так опасна, так как к ней Мери давно приспособилась. Придя в себя после очередного тяжелого приступа, она вдруг почувствовала, как со всей силой на неё накатывает отчаяние. Повернув голову, она взглянула на заправленную кровать мужа и расплакалась. Слезы катились по щекам, но на рыдание у Мери не хватало сил, отчего горло сдавил спазм.

Сегодня она была одна. Обычно, когда Петр уезжал на заработки, с ней ночевала сестра, но в этот раз той пришлось остаться дома с простудившейся дочкой. Проплакав некоторое время, Мери уставилась в потолок. Свет ночника выхватывал из темноты обсыпающуюся штукатурку в правом углу над дверью и желтое пятно возле люстры. В их квартире ремонта не было уже много лет, поскольку почти все заработанные Петром деньги уходили на лекарства. Видя, как то в одном месте, то в другом отклеиваются давно выцветшие обои и облупливается краска на батареях и подоконниках, Мери неоднократно пыталась собрать хоть небольшую сумму. Но, в конечном итоге, эти попытки оказывались тщетными, поскольку потом нечем было оплачивать коммунальные услуги и приходилось сильно экономить на питании. Социальное пособие, которое она получала по болезни, хоть и прибавляло к семейному бюджету определенную сумму, положение, конечно, изменить не могло. Иногда им немного помогала родная сестра Мери, но та и сама с трудом сводила концы с концами, поэтому эта помощь была мизерной. Несколько лет назад Мери еще пробовала устроиться на работу, но вести уроки в школе, куда её из сочувствия приняли учительницей истории, оказалось невозможной для её больного сердца нагрузкой. Пришлось уволиться. Потом она писала статьи и работы для студентов, но когда ее состояние ухудшилось, пришлось отказаться и от этого.

Много раз думала Мери о том, что с ними стало бы, если бы не эта родительская однокомнатная квартира в старой панельной хрущевке. Почти десять лет они ютились в ней вчетвером. Вначале не стало мамы, а за ней и отца. Петру, как воспитаннику детского дома в Беларуси, дали квартиру от государства в районном центре Минщины, но еще студентом он перевелся в Петербург, а когда они повстречались, решил не возвращаться на Родину. Тогда то и продали её. Но деньги разошлись быстро. Уже в те годы Мери стала чувствовать боль в сердце, поэтому он старался обеспечивать её всеми необходимыми лекарствами. Однако тогда еще они оба не могли знать, насколько серьёзным окажется её положение уже несколько лет спустя. В то время их семейная жизнь только началась, еще жили они в однокомнатной квартире с родителями Мери, в которой, как казалось тогда, вполне хватало места всем.

Петр всегда был нелюдим. Работая в государственном историческом архиве, предпочитал с головой уйти в какие-нибудь документы, нежели налаживать отношения с коллегами. Единственным человеком на земле, перед которым он раскрылся, была Мери. Даже от своих тестя и тещи он всегда держался чуточку на расстоянии, стараясь не затевать долгих бесед. Ведь порой казалось ему, что в глубине души они не рады тому, что Мери так незавидно вышла замуж за нищего искалеченного сироту. И хоть ни разу не слышал он от них ни одного слова упрека, эту стену отчуждения не смогла сломать ни их вежливость, ни внимание, ни терпение. Хромой не верил людям и не любил людей. Всех, кроме Мери. Её он боготворил, считая, что весь этот сумасшедший мир преображает своим существованием она одна. Без неё в нем вообще не было бы никакого смысла. Собственно, в течение долгих лет их брака хромой и не замечал его вовсе, будучи вполне счастливым на этих нескольких квадратных метрах рядом с Мери. Когда-то он, шутя, назвал её так, по-французски, и позже совершенно не хотел возвращаться к её русскому имени. В те годы их жизнь еще была проще, еще хватало на лекарства и на все другие потребности, но ситуация начала стремительно меняться, когда один за другим умерли родители Мери. Горе подкосило её настолько, что боль в сердце значительно усилилась. Словно оно надорвало какую-то пружинку, заставлявшую до этих пор сопротивляться зародившейся тяжелой болезни. Отныне Мери были нужны еще лекарства, так как врачи в унисон твердили о серьезном ухудшении её состояния. Денег, вырученных от продажи квартиры уже к тому времени не осталось, поэтому хромой пытался заработать где-то еще, кроме архива. Он занимался всем, чем придется, начиная с лекций и статей и заканчивая кладкой кирпичей на стройках. Невзирая на своё увечье, он брался за всё, что только мог потянуть. Зачастую его не хотели нанимать на ту или иную работу, обосновывая хромотой, но он упрямо боролся за возможность заработать лишний рубль. Однако лекарства «съедали» почти все деньги и это приводило его в отчаяние. Сколько бы он не старался, этого всегда было недостаточно. Порой, ему казалось, что его борьба за жизнь Мери похожа на бег по кругу и вырваться из него не суждено. Окончательный удар нанесли ему врачи пять лет назад, заявив, что спасти Мери может только операция. Без нее шансов на жизнь нет. Стоимость такой операция прозвучала для хромого чудовищной цифрой, сравнимой с космической бесконечностью. В тот день, вернувшись из больницы, он долго стоял у окна, за которым впервые для него возник тот мир, которого раньше не было. С ним отныне ему придется иметь дело, чтобы вырвать Мери из цепких объятий смерти.

«Операция – её шанс – думал хромой. – Весь вопрос в деньгах на её проведение. И на этот вопрос нужно дать ответ. Любой ценой».

Но тогда он не помышлял о том, чтобы совершить преступление. Он стал искать фонды, программы, благотворителей, скрупулёзно изучая ситуацию. Он стучался со своей бедой во все двери. За долгие месяцы хождения по кабинетам надежда то появлялась, то пропадала вновь. Но со временем он стал чувствовать себя обманутым. Это чувство начало преследовать его еще в детстве, когда однажды в детском доме хромой поверил одному мальчишке, с улыбкой протянувшему ему конфету. Тогда в красочной обертке он нашел кусок глины. Сейчас Петр чувствовал себя также, ведь за всеми этим якобы существующими возможностями помощи, он обнаружил пустоту. С ним говорили, ему сочувствовали, ему обещали, его поставили на очередь, но реально ничем не помогли. Не могли помочь. Он приходил домой, видел, как угасает Мери и понимал, что все, что он делает, не принесет результата, пока у него нет денег на операцию. В те месяцы он стал острее понимать свое плачевное положение и впервые обращать внимание на дорогие автомобили на улицах города, на билборды с рекламой швейцарских часов и золотых украшений. Всё то, чего он раньше попросту не замечал, теперь виделось хромому на каждом углу. Разность того мира, в котором они жили с Мери, с этим недавно обнаруженным миром благополучия рождала в нем ненависть. И чем хуже было её состояние, тем сильнее была его ненависть. Именно она стала первым толчком к тому, чтобы совершить преступление. Исчерпав все честные возможности исправить положение, он стал планировать кражу. Применив к её обдумыванию весь свой ум, хромой разработал схему нападения на ближайшее отделение банка. Это только поначалу казалось сумасшествием, ибо, чем больше он изучал собственную схему, тем больше становилось в нем уверенности. Однако все изменилось за день до осуществления плана, когда в архив пришел Шишкин и неудачно обратился за помощью именно к Петру, который внимательно выслушав историю про старинные часы, тут же сообразил, что это дело может оказаться для него более выгодным и безопасным.

Когда муж уезжал в экспедицию в Новогрудок, Мери, конечно, не знала, куда и зачем он отправляется на самом деле. Все свои преступные планы он держал в строгой тайне от своей правильной и впечатлительной супруги. Петр сказал ей только, что будет отсутствовать недели две. Но к его частым отъездам она уже стала привыкать, ведь он уезжал на заработки в самые разные места. Однако на этот раз муж вернулся в Петербург раньше, чем обещал, хотя и пробыл здесь недолго. Уже вскоре он снова уехал. На этот раз в Минск.

В тот вечер, когда сердечный приступ убил несчастного Шишкина, хромой вернулся домой очень поздно. Его сильно трясло. Хриплым голосом он попросил горячего чая и стянув с себя мокрое пальто, лег в кровать. Мери села рядом и притронувшись к его лбу, поняла, что у мужа высокая температура. Она дала ему таблетку от простуды. Дрожащими руками он обхватил чашку с горячим чаем и пил маленькими глотками, стараясь согреть болевшее горло.

– Возьми в кармане пальто деньги – проскрипел он перед тем, как забыться тяжелым сном. – Там должно хватить ненадолго.

Мери накрыла мужа еще одним одеялом и тихонько вышла из комнаты. Она, действительно, нашла деньги. Пересчитав их, очень обрадовалась.

«О, я куплю в этот раз меньшую упаковку таблеток, а на оставшуюся сумму смогу побаловать Петра вкусненьким, а племяшку игрушкой».

Разумеется, о том, что эти деньги украдены из антикварного магазина, она никогда не узнает. Как не узнает для чего её муж на следующий день уехал в Минск.

Мери тяжело вздохнула, прижимая левую руку к груди. Она чувствовала себя виноватой в том, что их жизнь превратилась в ад. А ведь всё начиналось совсем неплохо. Да, у неё всегда было слабое сердце, а у Петра – его врожденная хромота. Но они как-то сразу приняли эти проблемы друг друга и пока её состояние не ухудшилось до такой тяжелой формы, их семейная жизнь шла довольно складно. Ведь с самой первой встречи Мери чувствовала его любовь. Правда, сама взаимностью ответила не сразу. В те годы она еще была молоденькой девушкой. Её легкий нрав, способность не заострять внимание на трудных вещах и увлекаться интересными людьми позволили ей спустя некоторое время разглядеть Петра. Ведь он, несомненно, был интересен. Во всяком случае, Мери очень скоро поняла, что хромой кавалер вытеснил из её мыслей всех других поклонников. И она вышла замуж именно за него.

Когда позже врачи запретили ей рожать, то только такой человек, как Петр, сумел найти нужные слова и убедить Мери в том, что не нужно рисковать жизнью. Все свои нереализованные материнские чувства Мери перенесла на племянницу.

Взглянув на портрет, висевший над его кроватью, она вдруг подумала о том, что когда-то неплохо рисовала. В детстве Мери немного училась в художественной школе, но потом бросила это занятие. В течение многих лет она не брала в руки ни кисти, ни карандаши. Лишь однажды, увидев, как задумчиво её муж смотрит в окно, Мери решила написать его портрет. Тогда он сидел над листом бумаги и водил по губам простым карандашом. У него было красивое лицо, хотя во взгляде недоставало мягкости. Позже когда Мери показала рисунок, он сказал:

– Велика сила искусства! Никогда бы не подумал, что с меня можно написать такой шедевр. Я всегда считал, что страшен, как черт!

Она засмеялась и ответила, что нужно повесить его на стену в рамочке. Её он сделал сам. В то время Мери пообещала себе, что вновь начнет писать картины. Но, к сожалению, это обещание она не сдержала: портрет её мужа так и остался первой и последней картиной за долгие годы.

«Почему?» – спросила она себя сейчас и вспомнила, как Петр не раз старался снова увлечь её рисованием. Он то и дело доставал из ящика стола краски и кисти, а из старой тумбочки покойного тестя сам смастерил мольберт. Он установил его напротив окна, из которого открывался хороший вид на городской парк. Однако Мери так и не написала ни одной картины. Слишком уж непростой становилась их жизнь. Проблемы одна за другой завладевали её сознанием и душой, не оставляя места на творчество. Они постепенно замыкали её в своем круге страха и боли так, что вырваться из него с каждым годом становилось все труднее. Но все они рождались из двух нерешенных вопросов: как наскрести на лекарства и на что жить дальше.

Со временем состояние Мери стало настолько тяжелым, что ей всё чаще приходилось ложиться в больницу, чтобы при помощи поддерживающих процедур восстанавливать затрудненное дыхание и уменьшать боль в сердце. В эту ночь она снова стала чувствовать такую необходимость, хотя с прошлого раза прошло не так много времени. Когда Петр вернется, надо будет пойти на прием к врачу. Она вновь посмотрела на его заправленную постель. Вот уже несколько месяцев они спят раздельно, потому что Мери так легче. Ради неё он научился сдерживать свои желания. Ради нее он вообще многому научился: стирать, убирать, готовить обед. Как он умудрялся всё успевать, когда практически всегда был на работе, оставалось для Мери загадкой. Но, так или иначе, она знала, что ни один из её бывших поклонников не сделал бы больше, чем Петр.

– Как же мне жаль, что я ничего не могу дать тебе взамен – сокрушалась она, обнимая его.

– Ты спасла меня тем, что живешь. Тем, что ты со мной. Странно, что ты сама до сих пор этого не поняла.

Эти слова Мери вспомнила сейчас. Они были последнее, о чем она подумала перед тем, как уснуть. Они вытеснили из головы все прочие мысли о несделанном ремонте, о лекарствах, которых хватит лишь на полмесяца и о больнице, в которую ей скоро предстоит лечь на долгий срок.

Остаток ночи Мери будет спать спокойным сном, а на ее лице до самого утра сохранится нежная улыбка.

 

Глава 13

 

В народе говорят, не было счастья, да несчастье помогло. Через несколько дней старик почувствовал себя плохо. От госпитализации он категорически отказался, поэтому Эмма, которой еще трудно было ухаживать за ним одной, настояла на их переезде в квартиру родителей. К тому моменту частые визиты хромого стали по-настоящему пугать ее. И хоть о часах он так и не заговорил, Сергей, возвратившийся в Минск, развеял последние иллюзии на его счет, если таковые еще оставались.

– Сын Шишкина отдал мне всю переписку своего отца с твоим мексиканским родственником – сказал он, протягивая Эмме папку.

Открыв её, она сразу наткнулась на фотографию хромого. Сергей заметил, как в этот миг изменилось выражение её лица. Тогда же она решила, что нужно рассказать историю знакомства со своим хромым, который, действительно, оказался тем, с кем пришлось иметь дело несчастному Шишкину. Не было никакого совпадения, а подозрения оказались верны. Слушая ее, Сергей взялся за голову. Все это время Эмма ходила по краю, а он даже не подозревал об этом!

– Я же просил тебя быть осторожнее! – вспылил он. – Ты хоть понимаешь, что ты сделала? Возможно, привела в дом человека, который может оказаться преступником?

– С чего ты взял это? Ты сам говорил, что Шишкин умер от сердечного приступа, а из магазина почти ничего не украдено!

– Тогда ответь мне, зачем хромому напрашиваться к тебе в друзья? Пойми, ни к кому-то другому, а именно к тебе! Неужели ты думаешь, что он ищет твоего участия или пытается дать тебе свое? Нет! Все, чего он хочет – заполучить часы! Я еще в экспедиции заметил его нездоровую заинтересованность всей этой историей. Неудивительно, что потом он оказался в магазине Шишкина, а теперь крутится возле тебя.

Эмма не ответила, но вспомнила, как хромой смотрел в зеркало на отражение часов. Порой ей казалось, что он готов ударить по нему кулаком, только чтобы зазеркалье перестало являть страшные образы.

Сергей обнял её и погладил по голове:

– Моя добрая девочка. Ты просто пожалела не того человека. Не одна ты ошиблась в нем. Знаешь, что я обнаружил в бумагах Шишкина?

– Что?

– Личность хромого почему-то заинтересовала его больше, чем того следовало ожидать. Он наводил справки о нем. Правда, судя по всему, выяснил немного. Наверно, просто не успел. Скажу так: ты очень правильно поступила, что перевезла деда к родителям, и сама переехала. Необходимо забрать и часы. Других адресов, надеюсь, ты хромому не давала?

Эмма отрицательно покачала головой.

– Часы я уже тоже перевезла – сказала она. – В какой-то момент я стала понимать, что так будет лучше. Я просто подумала, что не нужно оставлять их в пустой квартире. Это как-то интуитивно.

– Прекрасно. Значит, женская интуиция действительно может сработать.

 В тот момент ни она, ни Сергей не подозревали, что хромой вновь пришел в квартиру деда. Он твердо решил, что в этот раз не станет поддаваться нелепым страхам и унесет часы. Наткнувшись на запертую дверь, он внутренне возликовал. Ведь его задача значительно упрощалась, ибо на этот случай у него были заготовлены отмычки. Подобрав подходящую отмычку, он проникает в квартиру и уносит часы. Всё!

От волнения дрожали руки, но хромой старался действовать быстро и бесшумно, опасаясь переполошить соседей. Он чувствовал прилив сил, так как знал, что уже сегодня напишет потомку ювелира Добролюбова и потребует вознаграждение за часы. На эти деньги он вылечит Мери! Это главное. И только потом он подумает о том, как использовать неожиданное совпадение, открывшееся ему еще в то время, когда Шишкин обратился за помощью.

Попав в квартиру, хромой не мешкая вошел в комнату, где, как он был уверен, висят часы. Вошел и обомлел: на стене не было часов! От ужаса его начал бить озноб. Горло сдавил спазм, а лоб покрылся испариной. В истерике он заметался по квартире, на ходу задевая стулья и столы. Не заботясь о конспирации и собственной безопасности, хромой выкрикивал проклятия: куда увезла их Эмма и почему вдруг?!

«Чертова кукла» – в остервенении процедил он сквозь зубы и неожиданно взглянул в злополучное зеркало. Теперь оно просто отражало комнату. Отражение сейчас не казалось хромому пугающе-нереальным. Словно не было никаких видений Черного Человека. Вообще ничего не было. Это окончательно лишило его равновесия и хромой выстрелил в зеркало. Оно треснуло и вокруг застрявшей пули образовалось несколько осколков, напоминающих лепестки цветка. Некоторое время он напряженно всматривался во множество отражений, разбивших одну большую картину на несколько несвязанных между собой фрагментов. Эти фрагменты перепутались, как пазлы. В каждом из них по отдельности больше не было смысла. Но ему казалось, что не разбитое зеркало виновато в исковерканных отражениях мира, а напротив он теперь приобретает свое, скрытое за правильностью форм, истинное содержание.

Покинув квартиру, хромой отправился на вокзал. В Минске ему больше делать нечего. Он трясся в вагоне всю ночь, уткнувшись в стенку лицом.

«Придется искать новый выход – с отчаянием думал он. – А Мери всё хуже. Время- то идет. Это я виноват во всем. Только я. Откуда взялись те нелепые страхи? Чертовщина с отражениями? Неужели и впрямь плохо у меня с рассудком?»

Накинув капюшон, хромой втянул голову в плечи и постепенно забылся тяжелым сном, в котором ему виделись осколки разбитого зеркала. В них туманно отражались стрелки часов. Две танцующие фигуры корчились от боли, принимая неестественные позиции, и сквозь сон слышался равномерный стук колес.

А в это же время на семейном ужине Эмма и Сергей объявили о своей помолвке. Её глаза заблестели от счастья, когда он сказал, что собирается увезти её в Петербург.

– Там моя работа – лекции, статьи и незаконченная книга. Мне пора возвращаться, и я хочу, чтобы ты поехала со мной.

С того вечера, когда Эмма упала на сцене, Сергей почти все время был с ней, забросив все свои дела. Он никак не мог закончить книгу о древнем храме Новогрудской крепости, хотя в его ноутбуке имелся весь необходимый материал. Рукопись была почти готова. Однако точку ставить пока было рано. Найденный петроглиф дополнил существующие каталоги, и сравнивая сейчас его с изображением циферблата, он видел, что немецкий мастер не погрешил против истины. Разве, что в центр поместил надпись Die Zeit geht auch, wenn die Uhr stehen – Время идет даже тогда, когда часы стоят. Символы, соответствующие нужным цифрам, раскрывали представления древних о времени. Верившие в магическую силу ритуалов, они считали, что если расположить символы по кругу, то ход времени никогда не прервется: по окончании зимнего периода, когда по их представлениям умирает мир, он родится вновь. Последнее мгновение жизни снова становится первым и так всегда. Просматривая некоторые теории современных ученых, Сергей обратил внимание на то, что существует определенная схожесть новых идей с представлениями древних людей. И прежде всего, это нелинейность. Философия древних заключалась в том, что они понимали время совсем иначе: они видели его, как последовательность необходимых повседневных дел. Заметив частую повторяемость их изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, они замкнули свои ритуальные символы в круг. Современный же человек «выпрямил время в линию», чтобы рано или поздно вновь задаться вопросами нелинейности, бесконечности. Ведь конечность человека и даже его мира совсем не означает конечность времени. Die Zeit geht auch, wenn die Uhr stehen – Время идет даже тогда, когда часы стоят. Возможно, этой фразой Ганс Урбан сформулировал подобную философию.

Сергей вырос в интеллигентной семье. Его отец был искусствоведом, а мать – учительницей русского языка и литературы. В детстве его часто водили по музеям, театрам и библиотекам. В доме имелись репродукции лучших картин великих художников и подписные издания, включающие собрания сочинений самых значимых для мировой литературы писателей. С ранних лет он хорошо знал, кто есть Дюрер или Донателло, Ян Ван Эйк или Джулиано да Сангалло, Сальвадор Дали или неразгаданный и по сей день Хиеронимус Босх. Картины последнего поразили юного Сергея больше других. Тогда он вглядывался в необычные образы и детское воображение рисовало фантастические миры. Только повзрослев, он осознал горькую правду его творчества. До него художники представляли мир царством гармонии, порядка и красоты. Босх же внес в него отрицание, разочарование и скепсис. Его картины – отражения мира в разбитом зеркале.

Тогда родители думали, что заинтересованность Сергея живописью непременно поведет его по стопам отца. Но в старших классах он увлекся изучением истории древних цивилизаций. Тут и загадочная Атлантида, и легенды острова Пасхи с его каменными идолами, и тайна древнего Иерихона, и цивилизация этрусков, и хитросплетения странствий арийского народа по миру, реалистичность поэм Гомера о Троянской войне, загадка строительства египетских пирамид, тайна тринадцати хрустальных черепов и еще многие другие загадки древней истории человечества. На эти темы он написал десятки статей и несколько книг.

Вернувшись из экспедиции в Новогрудок, Сергей навестил родителей. В тот вечер мама разбирала старые журналы об искусстве, коих наряду с книгами в доме всегда было много. Некоторые из них она собиралась подарить библиотекам, а все остальные аккуратно расставить по книжным полкам, чтобы перечитывать зимними вечерами. Один из таких журналов был посвящен балету. Он случайно попал Сергею в руки. Листая его в ожидании ужина, он увидел ту самую фотографию Эммы, где за её спиной висели разыскиваемые Шишкиным часы. Вот эта случайность и предопределила их будущую встречу.

В тот момент, когда Эмма появилась в дверях театрального буфета, Сергею показалось, что в помещении стало светлее, люди за столиками красивее, а музыка возвышенней. Она своим присутствием словно преобразовала мир вокруг. С того вечера он не смог просто уйти и забыть её. Он побывал на её выступлении в Мариинке, после чего разыскал некоторые записи спектаклей с её участием и перечитал немногие интервью. Эмма снилась ему по ночам. Воспоминания о тех редких встречах в Питере, когда они долго гуляли по набережной Невы, согревали его в течение долгих месяцев разлуки. Он с надеждой ждал своего приезда в Минск. Тогда он не мог даже предположить, что это выступление Эммы станет последним. Очень вдохновенно танцевала она в тот вечер. Она даже упала так, что Сергей в первый момент решил, что это ни падение вовсе. Вернее, падение, являющееся частью представления. И только когда зал ахнул, и музыка внезапно прервалась, он понял, что произошло на самом деле. С трудом пробившись за кулисы, Сергей увидел её лежащую без сознания у кого-то на руках. Тогда её уносили в гримерку. Немалого труда ему стоило попасть туда! Но с того момента Сергей уже практически не отходил от нее.

Когда врач после операции сказал ему, что Эмма никогда не будет больше танцевать, он понял, что единственным спасением для неё станет любовь. Только она сумеет вновь наполнить смыслом и надеждой жизнь, внезапно лишившуюся точки опоры.