Проза

В середине дня я, как правило, спускаюсь в кафе, сажусь за столик у окна и, выпив чашку чая с теплой булочкой, принимаюсь делать наброски своих будущих иллюстраций. В такие минуты шумный город за стеклом кажется театром: по сцене туда-сюда снуют машины, мигают светофоры, бегут, толкая друг друга люди-актеры. Однако у этого спектакля один единственный зритель — я. Остальные предпочитают быть его участниками, не догадываясь или не имея времени и желания посмотреть его из «зала». Так я считала до тех пор, пока не увидела Пьеро.

Он стоял в витрине большого магазина и грустно смотрел на мир за стеклом.  Казалось, в толпе проходящих мимо людей он пытается отыскать взглядом девочку с голубыми волосами. Но не найти участия пластиковой кукле у людей, поэтому, вместо Мальвины, они дали ей большой красный зонт с закругленной ручкой. В этом образе манекен простоял в витрине несколько дней, после чего я увидела его нищим в лохмотьях. Он сидел на земле и держал над головой раскрытый зонт, оформленный кусочками разноцветной ткани, имитирующей заплаты на порванной одежде. Такова была задумка дизайнера. Мне тогда хотелось протянуть кукле булочку. Смешно.  А недавно в короткий срок манекен превратился из нищего в английского джентльмена.  С куклами так бывает, с людьми нет. Теперь он стоял в витрине в черном фраке, высоко держал голову, расправив плечи. На этот раз он демонстрировал черный зонт.  Но кем бы не был манекен, я называла его Пьеро, ибо таким впервые увидела. В моих набросках он присутствовал не раз.  Множество образов, придуманных и взятых из разных источников дизайнером, было запечатлено на рисунках. Я никому их не показывала. Более того, думаю, что и не покажу. Со временем набросков накопилось много; сделав очередной, я ставлю в уголке дату и убираю его в папку.

Происходило это в начале октября. Те дни принесли городу дождливую ветреную погоду, а в долгих вечерах притаилась тихая грусть. Она — дитя осени. Спряталась в серых тучах, в последних желто-красных листьях, в нитях дождя.  Она как-будто ждала момента, когда трепыхнется, наконец, моя замерзшая душа. Растревожит её музыка, звучавшая в наушниках? Или тонкие штрихи набросков?  В них постепенно проявляются образы случайных прохожих. В пойманном карандашом мгновении они застывают в нем навсегда. Здесь и красивая женщина шагает прямо в лужу, разбивая отраженный в ней мир острым каблуком; разлетается на крупицы небо, рушатся дома, ломаются деревья и переворачивается в воде красный кленовый лист, словно корабль терпящий крушение в бурю. И здесь же маленький мальчик стоит на светофоре, дергает за руку маму, стремясь обратить её внимание на уличного музыканта. У крыльца магазина тот играет на скрипке: летят нарисованные нотки ввысь, вплетаясь в нити дождя, как в нотный стан. А мимо проходят люди с понурыми лицами и поднятыми над головой зонтами. Нарисованные нотки ударяются о них и скатываясь по ткани, падают на землю. Никто, кроме мальчика, не слышит музыку.  А вот среди набросков — изображения Пьеро. Их несколько, но на одном из них манекен, разбив витрину, делает шаг на тротуар. Прохожие в ужасе шарахаются в сторону, укрываясь от летящих осколков. Они стараются закрыть лица — кто руками, кто сумками, кто раскрытыми зонтами. Застывшие на рисунке в неестественных позах, люди становятся похожими на манекенов с замершими на лицах гримасами и навечно приговоренными к ужасу в глазах, тогда как шагнувший из витрины Пьеро, мило улыбается и размахивает сложенным красным зонтом, как тростью.  Её кончик как раз направлен в сторону наблюдателя.  На него я и наткнулась: душа как-будто встрепенулась, заныла от нежданной боли, напомнив о себе. Повесив набросок в рамочке над компьютерным столом, я каждый вечер видела его перед глазами, ведь рисунок пластикового манекена тогда представлялся мне изображением существа более живого, чем образы многих запечатленных мною людей.  В суматохе большого города они казались похожими на заводных кукол, механически совершающих изо дня в день один и тот же круг. Возвращаясь в свои дома, одни замыкали его вечером, а другие ночью или утром. Но те и другие, делили наш огромный мир на миллионы одиночеств. Кто-то неведомый, непостижимый играет в нас, как в куклы. Этот кто-то властен дать нам зонтик с заплатами, красный не к месту или дорогой черный. Может быть, мы не более живые, чем этот манекен?

...Пока я создаю свои наброски, сидя в уютном кафе за столиком у окна, во мне есть душа. Пьеро еще не раз потревожит её, демонстрируя зонтики в витрине магазина напротив.