Проза

 

 

 

 

 

«Дальше – болото. Идеальное место. Главное, все заранее рассчитать и действовать строго по плану. И, конечно, иметь запасной план. Охота – чем не повод заманить его сюда? Но он, гад, охотится только на людей, животных ему жалко. Когда вижу, говорит, на экране, как охотник целится в зайца или косулю, тут же выключаю телевизор. Сентиментальная гнида. А если грибная охота? Тоже дело. Вот только не грибник он, как назло. Этой падле и грибов жалко, или просто лень… предпочитает в магазине покупать. Остается пикник. “Пикник на болоте”. Ни один черт его здесь не отыщет. Бросить труп в трясину, и делу конец. Шито-крыто. Лучше местечка не найти. А зори здесь, как говорится, тихие. Тишь да гладь, да вечный покой. Вернусь в город, сам свечку поставлю».

Он не додумал эти темные и сладостные думы о предстоящей вендетте, ибо то, что вдруг начало происходить за пределами головы, ужаснуло его невероятным сходством с недавно виденным странным сном. Накануне ему приснилось, будто он стоит у кромки леса, и к нему из чащи выходит бесформенный кусок болота в человеческий рост. Терпеливо поливая водой из шланга (непонятно, откуда взявшегося в лесу), сновидец высвобождает из болотной жижи голую девушку. А затем, закутав незнакомку в белую материю, везет ее на своем любимом спорткаре марки Porsche в город. «Зачем мне эта кикимора?» – недоумевал наш безымянный пока герой после пробуждения, а теперь чувствовал, как кожа холодеет от страха и морщится у него на затылке при виде как будто реальной обнаженной девушки, что с перепуганным и одновременно умоляющим лицом приближалась к нему из глубины лесной чащи. Она прикрыла чресла куском сорванной с дерева трухлявой коры, а полную грудь – распущенными золотистыми волосами. Так белотелые пастозные натурщицы позировали Рубенсу и Ренуару: молочная белизна плоти под сияющей россыпью кудрей. Знай он получше мифологию, поверил бы ее сказкам и решил бы, что вышла к нему нимфа, охранительница священной рощи.

Девушка вытянула вперед руку, одновременно защищаясь и удерживая его от бегства, призывая таким жестом выслушать. Резкое движение обнажило обе груди, и он почувствовал, как клокочущая волна поднялась из самых низин и обожгла его изнутри.

– Помогите мне, пожалуйста! – взмолилась она. – Я в полном дерьме! Один подонок развел меня, как последнюю идиотку, и бросил здесь! Это не изнасилование, не бойтесь, это просто подлый розыгрыш!

И, уловив на его лице тень сомнения, добавила:

– Куда я такая пойду? Надежда только на вас.

«Это еще что за напасть?! Только таких историй мне не хватало! Что я буду делать с этой голой бабой в машине? Вдруг кто-нибудь из знакомых увидит или гаишники остановят? Отмывайся потом. А если аферистка? Не-е, это вряд ли. Просто попалась, лохушка. Они все теперь, как на подбор, безмозглые, думают не тем местом. Кто-то развел глупую курицу. Вот тебе и тихие зори!

Тем временем незнакомка, будучи не так глупа, как могло показаться, смекнула, что добиться своего, только давя на жалость, шансов у нее, мягко говоря, маловато, и приступила к беззастенчивой лести.

– Я наблюдала за вами из тех вон кустов и почему-то поняла, что вам можно доверять, вы человек приличный…

– С чего это ты так решила?

– Не знаю… вы стояли такой… как бы сказать… наивный, что ли? И природой любовались. Плохой человек не станет забираться в такую глушь, чтобы на сосны поглазеть... вы, наверное, романтик?

«Так-то ты и попалась, простодырка. В мужиках разбираешься, как я в Мерлезонском балете», – подумал названный романтик и тут же стал прикидывать про себя, во что можно было бы завернуть это постыдно обнаженное белокожее тело, чтобы спрятать дразнящую глаз срамоту. В багажнике лежали палатка и спальный мешок, а на заднем сидении – плед, в который еще вчера куталась мерзлячка Верочка.

Смешанный лес. Разноголосица больших и малых птиц, чем-то встревоженных, резонерствующих, деловитых. Скомканные клочья света, разбросанные тут и там по зарослям, длинные острые лучи, рассекающие затхлый полумрак. Кое-где сухостойные деревья. Дикий малинник. Когтистая цепкая ежевика. На отдалении – величавые сосны, поднявшиеся над лесной суетой. Зола недавнего костра, в которую вступила, переминаясь с ноги на ногу, нимфа и запачкала правую ступню.

– Ладно, непутевая твоя душа, подброшу тебя. Ты ведь явно не далеко от дома забрела со своим хахалем, который так погано с тобой обошелся. Только не говори мне, что вы сюда притопали аж из Липецка. Я терпеть не могу липецкую трассу.

– Нет, нет, всего минут сорок езды отсюда, – обнадежено заверила она.

– Сорок? Что ж, так и быть, изменю своим принципам и сделаю глупое доброе дело…

– Почему же глупое?

– Да потому, что, когда моя подруга увидит в машине, в которой я вожу ее на моря, незнакомую голую бабу, весь наш лямур мигом кончится. И кофе в постель она мне после такого свинства подавать не станет, даже если я расскажу ей о своем баснословном милосердии!

Говоря это, он взял с заднего сидения плед и небрежно бросил его съежившейся жертве чьего-то коварства.

– Позвольте, я объясню, что же со мной приключилось. Будьте уверены, я не какая-нибудь капризная шлюха низкой квалификации, которую решили проучить недовольные клиенты. С любой женщиной может случиться такое дерьмо! Ваша подруга защищена от этого лишь потому, что ей достался такой достойный кавалер, как вы.

– Хорошо, валяй, если хочешь. Но я не настаиваю. Не любитель я, знаешь ли, душераздирающих историй. Да и так догадаться несложно, что за казус с тобой приключился.

– Со мной так подло обошелся мой парень, – начала она, уже закутавшись в плед и забравшись на заднее сидение спорткара. – Я долго обижала его грубыми отказами. Унижала, ноги, что называется, вытирала об него, а потом вдруг втюрилась, сама не знаю, почему. И тогда он решил поквитаться со мной. Согласитесь, изощренную месть придумал. Привез меня сюда. Хочу с тобой на природе потрахаться, говорит. Мы убедились, что нет поблизости никого, донага разделись, ну и… вы понимаете. Он получил все, чего добивался. Я уже начала мерзнуть, одеться хочу и домой, но он  не дал мне одеться – велел зажмуриться. Я, как дура, послушно закрыла глаза, решив, что он приготовил сюрприз для меня. Стою, идиотка, жду. А этот мерзавец схватил свою и мою одежду, забросил в машину, не теряя времени, запрыгнул, в чём мать родила, за руль и умчался. Бросил меня голой в этой чаще! Я бежала за ним, умоляла забрать меня отсюда, но он только показал мне оттопыренный средний палец и подбавил скорости. До вас мне пришлось слоняться здесь, шарахаясь по кустам, три часа, а то и больше. Хоть и тепло, а я продрогла, зуб на зуб не попадал, так что отдельное мерси за плед.

Он завел мотор и представил, как из-под пледа выныривает то одно гладкое колено, то другое.

«Будь я самую малость смелее и подлее, трахнул бы тебя на заднем сидении. В качестве оплаты за рискованный проезд. Уж, по крайней мере, облапал бы, помял бы твои спелые сиськи… но нет же, не так меня воспитывали мамка с папкой, детский сад и комсомол… а жаль».

– Зря ты мне все это рассказала.

– Почему? – удивилась она.

– Еще спрашиваешь! Да ведь из рассказа твоего ясно, что получила ты на орехи по заслугам. Нечего над мужиками издеваться, они тоже люди.

– Что же мне теперь давать каждому, кто попросит, с первого раза?!

– Нет, ты будь гордой, но и мужику голову зря не морочь, он ведь и озвереть может.

Она плотнее закуталась в плед и уставилась за окно. С обеих сторон мелькали густо растущие деревья лесополосы: сосны, осины, березы.

– Зовут-то тебя как? – смягчился он.

– Валя.

– А меня Степан.

Он обернулся и добродушно подмигнул нечаянной пассажирке.

«Кажется, это все начинает напоминать низкосортный российский кинофильм 90-х годов», – подумал в этот самый момент автор рассказа. Но история уже пошла своим чередом, и он не стал менять ее направление, решив посмотреть, что же в результате из этого получится.

Водитель вдруг резко затормозил и свернул на обочину.

– Смотри туда! Там, там! Видишь? Олени. Самец и самка.

– Никаких оленей я не вижу, – нахмурилась она.

– Ну как же! Они же были там! Неужели, мне показалось?! Нет, точно были. Просто мы вспугнули их.

– Вы тоже решили разыграть меня?

Она резким движением распахнула дверцу машины и вырвалась наружу. Плед тут же соскользнул с ее тела, и заложница собственной наготы замерла в растерянности, опасаясь двигаться дальше, прочь от только что обретенного ею убежища. Возвращаться в лес явно не хотелось.

– Да ты чего?! На молоке обожглась, дуешь на воду? Я нормальный мужик, а не сволочь какая-нибудь. Довезу тебя, как положено, не бойся. Просто хотел тебе оленя показать.

– Так одного оленя или двух? – поймала она его на слове и усмехнулась.

– Какая разница?! Ты ни одного не увидела.

– Знаю я ваши уловки. Голая баба подвернулась, как не воспользоваться случаем.

– Можно подумать, что я охотился на тебя. По-моему, все было как раз наоборот. Если ты такая умная, можешь вернуться в чащу и подождать там кого-нибудь получше. Вдруг к тебе рыцарь на белом коне приедет.

Обрисованная им перспектива, понятное дело, не улыбалась ей. Валя прикусила губу и села обратно в машину.

– С такой фигурой ты легко могла бы в любой порнухе сниматься, – довершил он торжество. Они продолжили путь. – Это так, дружеский комплимент, не вздумай обижаться.

– Обижаться тут не на что, – парировала Валя с достоинством. – Я и сама знаю, что фигура у меня ничего. Мне многие и до вас об этом говорили.

– Правильно говорили, не врали, – поддакнул Степан.

– Только мне мое тело не нравится. – Она брезгливо поморщилась. – Смотрю в зеркало и вижу, как из меня прет баба. Не хочу этого.

– Что же в этом плохого?

– Это тупо. Так каждая может.

– Не скажи. Многие бьются, чтобы так выглядеть, силиконом себя накачивают, а все без толку.

– Нет, это не мое тело, не для меня оно такое. Я хочу переделать его на свой вкус, чтобы не мужикам, а мне самой на него приятно поглядеть было. Я долго прикидывала, что могло бы улучшить его, сделать менее тупым и бабским. И недавно поняла: татуировка. Даже рисунок сама придумала. На бёдрах – по оленю с ветвистыми рогами, на попе крылья бабочки, а на спине будет девушка, пришпиленная к скале шипами роз, вьющихся вокруг ее голого тела.

– Зачем же на голом теле изображать еще одно голое тело? Это уже избыток какой-то. Ты лучше не торопись, татуировки въедаются, потом никаким лазером не выведешь эту гадость.

– А я и не буду выводить. Если уж сделаю, так навсегда.

– Двух оленей, говоришь, на бедра?

– Точно. По бокам. Они будут выглядывать, как будто из-за поворота, и смотреть друг на друга.

– Самец и самка?

– Может быть.

– Вот их-то я и увидел там, в зарослях, а ты проморгала, потому что не поверила мне. Ускользнула от тебя только что твоя татуировка!

– Все-то вы сочиняете, сказочник, – на сей раз она улыбнулась.

– Пусть даже и сочинил, зато в самую точку попал. Как почувствовал, что олени тебе нравятся.

– Да, олень – очень красивое животное.

Машину подбросило. Лесополоса вдруг оборвалась, за бортами спорткара замаячили поля, а вдалеке показались частные дома, огороженные заборами или сеткой-рабицей садовые участки, заправочная станция, мотель, придорожная забегаловка. Сумерки сгущались или, лучше сказать, настаивались, как заварка в чайнике: небо сперва побледнело, а затем стало медленно набирать насыщенный темный цвет, которому предстояло раствориться во мраке…

Степан ощутил неприятную резь в глазах. Веки отяжелели и поползли вниз, и захотелось подпереть их обломками спичек, а дорога, которая только что неслась на него, теперь ускользала от внимания и контроля. Он потряс головой, пытаясь встряхнуться. Ущипнул себя за бедро. И странный страх овладел им: если он закроет глаза хоть на мгновение, если невольно моргнет, то уже не сможет вновь открыть их и вылетит на встречную или в кювет. При этом на лобовом стекле ему почудился силуэт оленя. Он смыл его дворниками. Следом проступила контурная роза, Степан и от нее отмахнулся. Затрепетали крылья бабочки, замерцали неясные формы обнаженного женского тела, сквозь стекло на него таращились лиловые сосцы, словно крохотная выбоина от камушка, темнел пупок с похожей на трещину дорожкой, спускавшейся к черному треугольнику, что конкурировал, оттягивая взгляд, с дорожными знаками. Встревоженный водитель попытался было затормозить, но машина ему не подчинилась. И тогда за его спиной совсем по-другому зазвучал голос еще недавно испуганной пассажирки.

– В детстве у меня иногда возникало смутное ощущение, что стоит мне моргнуть, и мир вокруг меня перестанет быть настоящим. За один миг превратится в пыльную картонную коробку, которую невозможно отыскать на чердаке среди прочего хлама. А вдруг мир и есть на самом деле такая забытая кем-то отсыревшая и серая от пыли картонная коробка?

«Черт возьми, да она ведьма! – пронеслось в голове у Степана. – Она пытается меня заговорить! Только зачем? Ведь я вот-вот врежусь в какой-нибудь встречный камаз, и она погибнет со мной заодно. Сумасшедшая! Может, ей жизнь надоела? Но я-то здесь причем?»

– А еще мне казалось, что, если я плотно-плотно закрою глаза, мир исчезнет без следа, как зыбкий мираж. С вами бывало такое?

– Перестань задавать мне дурацкие вопросы! С машиной какое-то дерьмо, я не справляюсь с управлением…

И тут же наваждение прошло, как не бывало. И вправду ведьма?

– Извините, что отвлекаю вас от дороги своей болтовней, – она поджала губы, но без обиды, скорее с чувством неловкости.

– У меня от твоих слов глаза слипаются. Я и сам боюсь моргнуть и врезаться во что-нибудь. Не знаю, что на меня нашло. Кажется, в любую минуту вырубиться могу!

«Ведьма, отбившаяся от шабаша. Там, в глубине чащи, среди зарослей они всем скопом затеяли свое паскудство: пляски нагишом, целование задницы козла или еще какую-нибудь чертовщину в этом роде. А тут я, как на беду, подвернулся. Вот ее и послали выманивать меня из леса, чтобы их банда смогла сохранить конспирацию. Хитрый отвлекающий маневр с дешевой инсценировкой… Что за чушь лезет мне в голову? Да так назойливо!»

– Вы, наверное, не выспались сегодня ночью… или дорога вас укачала, – произнесла она с ласковой интонацией, в которой он почему-то уловил лисье лукавство.

– А тебе говорили раньше, что ты похожа на ведьму? Что ты говоришь, как будто ворожишь? Дай тебе в руки помело, и ты полетишь на Лысую гору.

– Опять вы за свое, – в ее голосе прозвучал усталый упрек. – Теперь с другого боку подбираетесь. Никакая я вам не ведьма, просто вы как добрый человек вызвались подвезти меня до дому. Сохраните до конца благородство помысла, недолго терпеть осталось…

– Да ты не поняла, – начал бестолково разъяснять Степан. – Твоя речь звучит, как ворожба. Ты говоришь, словно гипнотизируешь меня, как колдунья какая-то…

– Разве я виновата, что у меня от природы такой голос? Послушать вас, так женщина непременно либо жертва, либо стерва, либо ведьма, либо тупая овца. По-вашему, другие экземпляры в природе не встречаются…

«Так она тебе и признается, что ведьма. Не будь простаком. Нечисть так просто не выведешь на чистую воду. Раньше их пытали на дыбе, чтобы они сознались в своем гнусном промысле. И многие упорствовали, даже на костре не сознавались. Кто-то писал, что одержимые боятся щекотки. Может, пощекотать ее? Но это она точно примет за домогательство и потом, еще чего доброго, обвинит меня в попытке изнасилования! Вот ведь чертовщина! Я сам в щекотливом положении: везу голую бабу, а где уверенность, что она не какая-нибудь подлая дрянь, что не гадюка подколодная? Как бы не влипнуть в историю! Вдруг шантажистка? Довезу ее до хаты, а она нагонит своих чушканов, дескать, хватайте его, скрутите, свяжите, он хотел снасильничать надо мной. Кто из этих поселковых кретинов разбираться станет в сути дела? К тому же, они могут быть с ней заодно. Потом доказывай, что не козел, откупайся… Надо бы между делом ее припугнуть, чтобы даже в голове не держала никаких таких пакостей…»

– Не хочу отвлекать вас от дороги, но позвольте задать вам только один вопрос, – она подалась вперед, осененная запоздалой заинтересованностью.

– Валяй, мне не жалко.

– А что вы делали там, в чаще? Неужели просто любовались соснами?

– Вам правду сказать? – уточнил Степан.

– А врать-то зачем?

– Хорошо, отвечу, как есть. Я осматривал место задуманного мной убийства и прикидывал, как и где лучше спрятать труп.

«О, идиот! Что ты несешь! Кто тебя за язык тянет! Она же сдаст тебя с потрохами! Еще дела не сделал, а уже проболтался! Как она смогла вытянуть из тебя признание, колдунья проклятая!»

– У вас своеобразное чувство юмора… – он увидел в зеркале ее озадаченное лицо – она в свою очередь всматривалась в его отражение.

«Что я несу?! Почему бы мне не заткнуться! Так и прет из меня, каналья, так и хлещет! Я как будто не говорю, а с бодуна блюю словами!»

– Я вовсе не шучу, – с изумлением услышал Степан собственный голос. – Я действительно представлял убийство, которое мне не хватит духу совершить. Чтобы пофантазировать вдоволь, все вообразить в мельчайших деталях и тем облегчить душу, нашел подходящее глухое местечко, где вы и застукали меня… или я вас.

– Кого же вы задумали убить? – встревожено спросила Валя.

– Одну сволочь, которая не так давно убила мою мать…

Он подавил внезапный всхлип, но за первым приступом тут же последовал второй, разразившийся постыдным клокотанием.

Степан остановил машину, вышел из нее и дал волю стиснутому рыданию. Его мутило. За спиной у него хлопнула задняя дверь – Валя вышла вслед за ним и, подойдя сзади, участливо взяла его за локоть.

– Это все равно, что втихую ублажать себя, когда не можешь оттрахать крутую телку, которая тебе не по зубам, – пояснил он ей, глотая слезы. – Месть, как и похоть, требует разрядки. Я уже третий раз распаляю себя в этой долбанной чаще, не решаясь на то, что давно должен сделать, как любой нормальный сын.

– Кто убил вашу мать? – голос Вали опять переменился, обнаружив новые оттенки своего звучания.

– Один журналюга. С его легкой руки началась травля, которую мать так и не смогла пережить. Она была известна и очень уважаема в городе. Двадцать лет подряд занимала солидный пост, почти каждую неделю светилась на местном телевидении. Любила давать интервью в красивых дорогих костюмах. А этот шакал собрал на нее липовый компромат и напечатал разоблачительную статью, после которой жизнь ее пошла, что называется, ослу под хвост. Мать лишилась всего и просто сгорела за полгода. Помню, как, прочитав этот пасквиль, она сказала: «Меня словно раздели и пригвоздили к позорному столбу. Вот увидишь, теперь каждый сочтет своим долгом швырнуть в меня комок грязи!»

Мимо с грохотом проносились фуры: одна, другая, третья. Кто-то, поравнявшись, высунулся из кабины и о чем-то спросил, но, не получив ответа, выругался и покатил дальше.

– Ты наверняка считаешь меня трусом, не способным отомстить за позор и смерть собственной матери…

– Если бы вы могли найти в себе силы, то уже давно, не задумываясь, сделали бы это. Не лучше ли передоверить возмездие той Силе, что гораздо больше и выше вас?

– Легко сказать. Со стороны всегда кажется, что самое лучшее – смириться, а то и простить негодяя. Нас этому религия учит, и все такое… но, если дело касается тебя самого и твоих близких, – без вариантов: только око за око. Ты не можешь судить об этом, Валя.

– Почему же? Могу. Я тоже не сумела отомстить за позор и смерть матери, – возразила она спокойно.

Степан взял Валину руку – та очутилась в лодке его сведенных потных ладоней. Покачалась на волнах. Через минуту выскользнула.

– Что случилось с твоей матерью? – спросил он.

«А хочу ли я услышать это?» – тут же спросил он себя.

– Давно это было. Не знаю, стоит ли рассказывать.

Валя съежилась от вечерней прохлады и вернулась в машину. Степан снова сел за руль, но не стал заводить мотор, показывая спиной и затылком, что готов слушать.

– Так вот, давно это было, – продолжила она. – Мне тогда двенадцать стукнуло. Или тринадцать. Середина девяностых. Девяносто четвертый, кажется, год. Мы с родителями жили в другом поселке. Отец давно потерял работу, пил. Выходя из запоев, пытался зарабатывать и однажды спутался с очень нехорошими людьми. То были настоящие уголовники. Не знаю, что там у них стряслось, только подсадили они его на крупный долг. А он запил, и месяц ничего не предпринимал. Его поставили на счетчик. Когда отцу напомнили о долге, сумма набежала просто астрономическая. И он не придумал ничего лучше, как пуститься в бега. Стояла морозная зима. Как-то под вечер к нам с мамой постучали двое. Как оказалось, отцовские кредиторы. Мать не открыла. Они через дверь объяснили ей, что пришло время возвращать долг. «У нас нет денег», – сказала мать. «Тогда придется отрабатывать по полной», – пояснили они и тут же предупредили, показав в окно канистру с бензином, что подожгут дом. Мать спрятала меня и велела, дождавшись утра, тайком перебраться к бабушке, все объяснить ей и первым же автобусом уехать из поселка в город к родственникам. Затем она вышла к ним. Я слышала, как они требовали, чтобы я тоже вышла, но мама сказала, что меня нет в доме, да и в поселке, со вчерашнего дня. И они ее увели. Соседка потом мне рассказывала, что под утро мать видели полуголую и совсем замерзшую, она куталась в грязный кусок полиэтилена, стучала в окна поселковых домов, но ей никто не открыл – все боялись. Через пару недель мама умерла от пневмонии. Расследовать это дело никто не стал, просто закопали в землю, а еще через год туда же подхоронили бабушку; отец так и не объявился, и меня взяла на попечение мамина сестра. Сама она бездетная, живет с мужем в городе, а мне от нее достался небольшой домик в соседнем поселке, куда мы с вами и едем теперь… – добавила зачем-то: с вынужденными остановками.

Машина тронулась. Оставшаяся часть пути прошла в полном молчании.

«Надо бы что-то сказать, поддержать… да что тут скажешь?» – Степан онемел, во рту стало сухо и горько. – “Выходи за меня. И давай вместе отомстим этим ублюдкам, если они еще живы и не порешили друг друга. Потом отыщем гниду-журналюгу и ему кишки выпустим. И будем, как Бонни и Клайд, носиться по российским дорогам, пока нас не отловят. Сделаемся новыми Робин Гудами”. Что за дрянь тебе лезет в голову? Дребедень! Насмотрелся боевиков, и теперь вместо мозгов помойка! А что если она и вправду не прочь отомстить за мать твоими руками? Ищет сообщника? Для того и рассказала? Ах, какой же ты дурак! Ей ведь как пить дать ясно, что ты трус и ни на что не способен! Хотя тема общей мести может очень даже сблизить вас. До дела, разумеется, не дойдет, а вот до секса… почему бы нет?» – Валя увидела в зеркале, как гримаса отвращения исказила лицо напряженно молчавшего Степана. – Сколько же в тебе гнильцы! Урод ты, урод недоношенный, презираю тебя!»

«Зря я ему рассказала. Он сразу замкнулся. Не всем по сердцу такие истории. Да и не каждый найдется, что ответить. И зачем я нагрузила его своими бедами? Как же это глупо с моей стороны! Только настроение испортила человеку, который так меня выручил. Дура я бестолковая!»

Машина остановилась возле одноэтажного дома с металлической крышей, рифленым забором и воротами, краска на которых успела облупиться, обнажив ржавчину. Валя выскочила и, не попрощавшись, скрылась за воротами, забежала в дом, накинула на себя первое подвернувшееся под руку платье и уже хотела вернуться к Степану, но, как и положено женщине, задержалась у зеркала в прихожей и принялась судорожно расчесывать перепутавшиеся волосы. Когда же она вышла к машине, чтобы вернуть плед и пригласить своего спасителя на чай, Степан отъехал уже слишком далеко, чтобы можно было до него докричаться.

«Плед оставил на память? Или избавился от улики?»

21 – 22 июля 2007