Во тьме, когда окрест не видно \ ни рук, ни ног, ни дрожи век, \ к нам пробирается неслитно \ сверхзвучный вечный человек. \\ Перебирает струны сердца \ арабской вязью нотный стан, \ ребристым кругом пышет меццо, \ пасётся ангелом баран.\\ (...) Ушная раковина ловит \ бессмертный трёп. Замри, пиит! \ Путь начинается с коровы, \ которая аят мычит. \ Планета в месяц завернулась, \ согрелся псом скрипичный ключ.\ Да-да, аула нет. Скрип стула \ тридцатилетний помнит путч. Оцепеневшими руками мир правит пробужденный слух, чтоб различать, где твёрдый amen, а где его беззубый звук. Заре навстречу, шагом мерным, с привычной дрожью тёплых век уходит утром нераздельно прикрытый ухом человек.

…и лежит она – руки раскиданы – моя родина пра-пра-пращуров! \ Как на запад взгляну, то равнины там, на восток взгляну – дебри, чащи там! \ Реки Волга, Ока, Кама, Белая, между ними костры да лежбища. \ Что они в сих болотах делали? Рвали ягоды с сыроежками. \ Белке в глаз попадал прадед издали, шкуры лис освежали ножичком! \ И сама я стреляла сызмала из рогатки камнями с прожигом! \ Рукодельницы, пряжу скущие, половик из тряпья скуделили. \ И куда же Камо грядёши ты, если Камою шли артелями!

...Стол, стул, кровать. Сюжет-людоед пожирает мои вечера. Гнать пером по листу стаи неукротимых фраз. Свирепость писательства. А чуть забрезжит в окне скучный городской рассвет... какое бессилие! какая опустошённость! Люди, машины. Город тревожен. Что там – в промежутках? Водосточные трубы, смесь шагов и шин, угроза наводнения, ночью хлестал дождь. Вот и сейчас... Уткнув перо в сентябре, я очнулся от пьянства чернил сереющим, как грифель, ноябрьским утром. На столе толстая рукопись. Что с ней делать?..

Благодарю изгнание-чужбину. \ Я ей дышал, как мать свою любя: \ Здесь лучшую я встретил половину, \ Здесь сросся с ней – и здесь забыл себя. \\ Здесь возносил её в мечтах, как Данте; \ Катился камнем с дивной высоты – \ В долины фиолетовой лаванды, \ Где расцветают души и цветы.