Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Публикация романа продолжается.

Внимание! Стиль и тон повествования меняются. Философия поэзии
подождет. Подождут и друзья с поклонниками. Нас ждет острая, если
не сказать — злобная, сатира.

Выбор и универсальность. Об этом, в частности, ведется разговор
в интервью
с автором.

Отчаянный звук дверного звонка разбудил меня в девятом часу прекрасного
апрельского субботнего утра. Мама, неизменно встававшая очень
рано из-за бабушки, открыла калитку, и я из своей комнаты услышал
громогласное:

— Давайте знакомиться, соседка. Меня зовут Петер Вайнмайстер,
а это супруга моя Хильда, и дети есть у нас, трое, все девчонки,
как на грех. Зовите ваших мужчин, пусть помогут по-соседски носить
вещи.

Какие милые соседи будут у нас,— подумал я спросонья, а мама отвечала:

— Польщена, господин Вайнмайстер, но всех мужчин у меня — мальчик
десяти лет, Петер, ваш тезка, так что покорно прошу извинить.

Юный Публий весело облаивал визитера и тому ничего не оставалось,
как ретироваться с недовольным ворчанием.

Днем, поглядывая поверх разлапистых кустов, которые мама называла
«более чем живой изгородью», я разглядел все семейство. Патриарх
оказался рослым молодым мужчиной крепкого сложения, щекастым,
толстошеим, с надбровьями австралопитека, сальной русой шевелюрой,
мелкими колючими глазками и замечательной величины мясистым красно-синим
носом.

— Рабочий,— пробормотала мама себе под нос, тоже глядя поверх
изгороди,— склонен к Бахусу, туп, упрям, невоспитан, лучший тип
соседа.

Супруга вышеописанного джентльмена была приземистой коротконогой
теткой — возрождаю свои десятилетние впечатления, теперь мне пришлось
бы звать ее молодухой — с дурнозавитыми растрепанными волосами
неопределенного оттенка, собранными сзади в прическу, которую
принято называть «конский хвост», но достойно всяческого сочувствия
то благородное животное, хвост которого хотя бы отдаленно напоминал
куаферный шедевр госпожи Вайнмайстер. Указанная госпожа была не
тонка и не толста, но лицо ее выглядело странно худым и изможденным,
как будто принадлежало донельзя тощей особе, и фундаментально
выпирал из этого мелкого личика нос столь же выдающейся величины,
сколь и у супруга его обладательницы, но тонкий и горбатый.

— Вот тебе и римский нос,— вздыхала мама из-за изгороди.

В тот же день, прогуливаясь по новоявленному поселку, я познакомился
с дочерьми уважаемой четы: двенадцатилетней Хайке, черты которой
довольно достоверно воспроизводили черты ее матушки, моей ровесницей
Гертрудой или Труди, удавшейся в отца, и четырехлетней Сандрой.

Госпожа Хильда Вайнмайстер, оказавшись особой чрезвычайно болтливой,
забежала к нам по-соседски, и вскоре мы уже знали, что ей тридцать
один год, а господину Вайнмайстеру — тридцать два, что женаты
они уже тринадцать лет, что господин Вайнмайстер убит горем от
того, что ему не удалось произвести сына, что ему не нравится
имя его младшей дочери, которое он считает слишком новомодным,
а не участвовал он в выборе имени, потому что запил с горя, когда
родилась эта последняя дочь, и имя выбрала сама госпожа Вайнмайстер,
поскольку так звали дочку соседки по прежней квартире.

— Простые люди рано начинают размножаться,— сказала мама, когда
гостья, наконец, удалилась,— рано размножаться и рано стареть.
Присмотрись, у нее все лицо в морщинах и руки тоже. Мне кажется,
я выгляжу моложе, а я ведь значительно старше ее.

Господин Вайнмайстер не выглядел убитым горем, вопреки заявлению
его подруги жизни, но некоторую свою ущербность он, безусловно
ощущал, не умея скрыть этого. Когда мы натыкались на него на улице,—
господина Вайнмайстера нельзя было встретить, на него можно было
только наткнуться как на большую чугунную тумбу, которую постоянно
для чего-то перетаскивают с места на место,— то в его взгляде
на мою маму, я читал не только неприкрытые злость и презрение,
но также зависть и невольное почтение: как-никак у нее был сын.

Господин Вайнмайстер не удостаивал нас визитами, зато госпожа
Вайнмайстер крутилась в нашем доме почти каждый день. Я не мог
понять, почему мама уделяет соседке столько времени и внимания,
почему она позволяет ей так часто приходить к нам и одарять нас
беспредельными количествами непроходимой чуши.

— Это обязанность высших сословий перед низшими,— объясняла мама,—
если необразованный, глупый человек приходит с вопросом или просьбой,
то нужно помочь ему, нужно объяснить ему то, что ему непонятно,
как-то направить его. И ты не бойся беседовать с этими девочками
и давать им книги, мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы
способствовать их развитию.

— Ах, мама, они, все эти Вайнмайстеры, вовсе не считают, что принадлежат
к низшему сословию, они, напротив, чувствуют себя хозяевами, и
они станут хозяевами, если еще не стали,— мне было лет около двенадцати,
когда я впервые понял это,— а ходит она к тебе, как ходила бы
к любой другой ближайшей соседке.

Кого следует развивать, а кого нет, я тогда еще не знал и книги
сестрам Вайнмайстер все-таки давал, мне их быстро возвращали омерзительно
аккуратно упакованными в неновые пластиковые мешки. Не читают,
полагал я, не горя желанием получить подтверждение своих гипотез.

— Нам повезло,— грустно сказала мама, оглядев остальных жителей
новорожденного поселка и кое с кем познакомившись,— наши ближайшие
соседи колоритнее всех других.

Поселок, приютивший немалое количество рабочих и мелких клерков,
втягивался в предстоящую сонную жизнь. Высаживались деревья, цветы,
и все принималось, все цвело.

— Под линейку сажают,— ворчала мама, глядя на ровные цветники,—
и все всходит у них, не ушло еще крестьянское чутье.

Вскоре по поселку были развешены объявления, выписанные от руки
некрасивым школярским почерком моей новой одноклассницы Хайке
и размноженные на копировальной машине, в которую забыли подсыпать
угля. Объявления призывали жителей поселка-младенца явиться в
назначенное время на главную и единственную площадь поселка для
обсуждения какого-то чрезвычайно важного вопроса. Мама не пошла,
а я отправился наблюдать жизнь.

— Это безобразие, что в нашем поселке до сих пор нет детского
сада,— разглагольствовал господин Вайнмайстер,— городским службам
наплевать на нас и наш поселок. Но я сделаю все, чтобы добиться
открытия детского сада в нашем поселке.

— Какой хороший человек,— слышалось в толпе,— ведь не для себя
же старается, его младшей дочери вот-вот в школу.

Через пару месяцев детский сад в деревне открыли, в первом этаже
многоэтажного дома, а после выстроили и отдельное здание. Но вскоре
появились новые объявления.

— Это безобразие,— громогласно вещал господин Вайнмайстер, что
в нашем поселке до сих пор нет аптеки, среди нас есть много пожилых,
больных людей, женщин с маленькими детьми, а городским службам
наплевать на нас, и они запрещают открывать в жилом поселке коммерческие
предприятия. Ну какое же аптека коммерческое предприятие? Мы сделаем
все, что от нас зависит, чтобы открыть аптеку в нашем поселке.

— Да-да, как правильно,— слышалось в толпе.

«Мы» в исполнении господина Вайнмайстера значило его самого, господина
Вайнмайстера, и еще двух клерков, которые именовались теперь комитетом
жителей поселка, или, для краткости, просто комитетом. Вошедшее
в обычай собрание жителей поселка лаконично называлось общим собранием.
Через два месяца после означенной речи в поселке появился аптечный
ларек.

— Это безобразие, уважаемые господа соседи и сограждане, что в
поселке до сих пор нет школы, или хотя бы школьного автобуса,
и ваши дети должны ходить в школу по опасному для жизни дрянному
мостику, проложенному в допотопные времена через гнилую канаву.
И вам приходится сопровождать ваших детей, теряя свое драгоценное
время. А городским службам наплевать на нас!

— Да-да,— радовалась толпа,— ведь не за себя человек болеет: его-то
собственная старшая дочь уже достаточно велика, чтобы отвести
в школу младших.

Нужно ли говорить, что вскоре в деревню стал заезжать школьный
автобус и, признаться, я и сам время от времени им пользовался.
А мама поморщилась-поморщилась, да и вывесила на нашем доме табличку
«Уроки музыки». Учеников прибавилось.

— К счастью, Вайнмайстерам не приходит в голову учить дочерей
музыке, еще не привыкли к новому статусу,— говорила мама, отчасти
переменив мнение по поводу народного образования,— мне было бы
неловко брать деньги с ближайших соседей, а времени бы это отняло
убийственно много.

Вскоре в поселке появились две устрашающего вида церкви: католическая
и протестантская, детская игровая площадка, врачебный кабинет
и супермаркет.

— Это безобразие, что в нашем поселке до сих пор нет кладбища,—
пародировал я господина Вайнмайстера для мамы, не посещавшей,
разумеется, общих собраний,— может быть, кто-нибудь из вас, дорогие
сограждане, пожелает окочуриться, а городским службам наплевать
на ваши трупы.

— Да-да,— жужжал я за толпу,— какой замечательный человек господин
Вайнмайстер, уж он-то нипочем не захочет окочуриться.

— Что же делать? — ужасалась мама,— уезжать отсюда, пока он не
выстроил здесь космодром, больницу для душевнобольных, сафари-клуб,
мечеть, театр теней и турецкие бани? Опять перевозить бабушку?

Прошло с полгода. Общие собрания перестали развлекать меня, и
я захаживал на них все реже. Поселок-младенец тем временем самозабвенно
поигрывал строительными кубиками, врученными ему заботливым гувернером
Вайнмайстером.

— Ты — черный пророк,— иронически вздыхала мама, поскольку возводился
крематорий, а участок земли неподалеку от него расчищали под кладбище.

Примерно к этому времени относится важнейшее событие в жизни семьи
Вайнмайстеров. Госпожа Вайнмайстер, которая продолжала бывать
у нас, но делала это все реже: как-никак ее супруг стал важной
шишкой — председателем комитета,— вдруг ворвалась к нам с обезображенным,
сказал бы старый романист, от ужаса лицом, но разве было, прошу
прощения, что обезображивать? Итак, госпожа Вайнмайстер ворвалась
к нам и принялась причитать громким шепотом. Разумеется, я все
слышал. Выяснилось следующее. Воодушевясь успехом своей очередной
речи и пребывая по этому поводу под немалым градусом, господин
Вайнмайстер предложил жене предпринять последнюю попытку завести
наследного принца. Госпожа Вайнмайстер, желая угодить мужу, наутро
отправилась к доктору, который в периоды до и после Сандры успешно
избавлял ее от новых Сандр. Доктор сделал, что надо, и теперь,
когда она, госпожа Вайнмайстер, уже, извините, в положении, не
сказав, впрочем, об этом мужу, она услышала от этого самого мужа,
что он не желает иметь новых детей, хватит, мол, с него уродливых
дур-девок. Он напрочь, оказывается, забыл о ночном пьяном разговоре.

— Да, ваши дочери, конечно не Аспазии,— давно перестав церемониться
с соседями, задумчиво отвечала мама насторожившейся от незнакомого
слова собеседнице,— потяните, сколько можете, с признанием, а
потом поставьте перед фактом, сошлитесь на успех карьеры. Председателю
поселкового комитета не пристало колотить жену или выгонять ее
из дому.

Частично успокоенная будущая опять-мать удалилась, а через некоторое
время явилась с потрясающей новостью. Доктор, просветив ей, извините,
брюхо какой-то новомодной штукой, высказал мнение о том, что предполагается
мальчик. Она очень рада, но не знает, говорить ли об этом господину
Вайнмайстеру, который все еще пребывает в неведении. А если будет
опять девочка? — он же убьет и ее, и новую девочку, и доктора
заодно.

— Скажите,— устало отвечала мама,— скажите как есть, предполагается
мальчик, но гарантий нет.

Мальчик все-таки родился.

— Быть может, он теперь займется сыном и прекратит свои безобразия,—
обольщалась мама.

Но рождение сына вдохнуло в господина Вайнмайстера новые силы.
Следующее — экстренное — собрание было назначено в душный хмурый
день, который без сомнения должен был разразиться грозой.

— Это безобразие, что мы с вами, уважаемые соседи и сограждане
должны собираться в таких условиях,— говорил господин Вайнмайстер,
освещаемый вспышками молний, и по его честному открытому челу
стекали обильные потоки воды,— а городским службам наплевать на
нас!

— Да-да, вот именно,— одобряли жавшиеся под зонтиками сограждане,—
давно пора выстроить здание для собраний.

Поселок вошел в возраст дитяти, свежеприученного к горшку, когда
оба мы с мамой почувствовали, что происходит что-то неладное.
Какое-то неприятное сверхобычное шевеление происходило в поселке
и исходило оно, разумеется, от господина Вайнмайстера, который
основательной походкой ходил от дома к дому, от квартиры к квартире
и о чем-то подолгу беседовал с людьми.

И однажды, теплым июльским днем, сидя с книгой перед открытым
окном, я увидел, как через сад к нашему дому направляется моя
одноклассница Хайке с какими-то казенного вида бумагами в руках,
так же, как и ее мать, не потрудившись нажать звонок на калитке.
Она уже подняла руку, намереваясь постучать в дверь, но встретившись
со мной взглядом, тут же руку эту опустила и стояла теперь на
крыльце, всем своим видом демонстрируя, что мне следует поторопиться
с открыванием двери.

— Пусть твоя мать подпишет,— выпалила она, когда я распахнул перед
ней дверь.

— Здравствуй, Хайке,— произнес я тоном, в котором любой собеседник
мог бы уловить укоризненные интонации. Любой — но не Хайке Вайнмайстер.

— А, здравствуй, позови мать, пусть подпишет.

На шум разговора вышла мама, сопровождаемая Публием. Хайке отстранилась
и стала разыгрывать брезгливый испуг.

— Здравствуй, Хайке,— строго сказала мама,— ты же знаешь, что
Публий совершенно безопасен и не тронет тебя. Что там у тебя?

— Вот, подпишите,— Хайке, еще не вполне выйдя из роли насмерть
перепуганной благородной дамы, томно протянула маме бумаги над
головой Публия, весело поднявшего нос к незнакомому предмету.

Хайке опять отстранилась и опять брезгливо поежилась. Мама, пренебрежительно
взглянув на нее, сухо распрощалась и пошла в глубину дома, Публий
остался сидеть на месте, все еще заинтригованно глядя на бумаги.
Колбасу, что ли, заворачивали? — подумал я.

— Постойте,— испугалась Хайке.

— Так что тебе? — повернулась к ней мама.

Хайке снова протянула бумаги, на этот раз смело и уверенно. Мама
одобрительно кивнула, и, пригласила нас с Хайке сесть к столу,
на который выставила большую миску с черешней. Хайке, решив, что
сидеть придется недолго, на всякий случай, набила полный рот черешни.
Мама, чье лицо и прежде не было излишне веселым, по мере чтения
документа, предварявшего — теперь я разглядел это — список жителей
деревни с подписями возле большинства фамилий, и вовсе помрачнела.

— Я не подпишу этого, Хайке,— холодно произнесла мама, откладывая
бумаги в сторону,— а за бумагами пусть придет твой отец. С его
стороны форменное свинство делать политику руками ребенка.

В ответ раздался оглушительный кашель — Хайке подавилась черешней.
Когда тяжелыми хлопками по спине и стаканом воды удалось унять
приступ, Хайке с усилием выдавила:

— Почему это вы не хотите подписывать? Все подписывают. Отдайте
бумаги! Что я скажу отцу? — перепугалась она.

— Отцу передашь то, что я тебе сказала, Хайке, а сейчас иди домой,—
произнесла мама тоном, не допускающим возражений, и Хайке подчинилась.

— Ты понимаешь, что он задумал? — сказала мама, когда Хайке ушла,—
ловкость этого человека достойна всяческих восторгов. Он намерен
отделить поселок от города и превратить его в административно
независимую деревню, для чего сейчас и собирает подписи под петицией
в городской совет. Почему бы уж сразу княжество не образовать?
Кто предполагается правителем новой деревни, понятно и так...
Что мне с этим делать? Сжечь в камине? — продолжала мама, бросая
брезгливые взгляды на изъятые бумаги,— сейчас явится грозный Вайнмайстер
и потребует свою дрянь назад, а то и в драку полезет. Как предусмотрительно
мы завели Публия! О, я знаю, что я с этим сделаю,— решила наконец
мама и, взяв красный карандаш, прошлась им по петиции, как проходится
требовательный учитель по тетради нерадивого ученика, а в заключение
жирным росчерком того же красного карандаша вычеркнула нашу фамилию
из списка доблестных сепаратистов.

— Я всего лишь исправила ошибки,— сказала мама,— но в таком виде
он не сможет подать это в муниципалитет, придется перепечатать
и подписи собрать заново. Хочет быть политиком — пусть поработает.

— А, дорогой сосед,— деланно заулыбалась мама шумно отфыркивающемуся
от злости и быстрой ходьбы непрошенному, но ожидаемому гостю,—
наконец, вы и к нам заглянули, а то все мимо проходите. Дело,
которое вы затеяли,— очень важное дело, и чтобы оно прошло гладко
и справедливость восторжествовала, каждый из вассалов, пардон,
жителей нового княжества должен приложить все усилия. Я сделала,
что могла,— завершила мама свою речь, возвращая господину Вайнмайстеру
его сокровище,— а малолетних атташе не посылайте, это подрывает
доверие к предприятию.

Господин Вайнмайстер позеленел от злости, увидев исчерканную красным
петицию, но Публий сидел улыбчивым Цербером, отделяя маму от визитера,
и обошлось без жертв.

Сепаратистским планам нашего соседа не суждено было осуществиться,
но его редкие способности мутить воду, которая обильно выплескивалась
грязной пеной на первые страницы местных газет, нашли наилучшее
применение. Поселок продолжал административно подчиняться городу,
но не позднее, чем через год после подачи достопамятной петиции
господин Вайнмайстер уже сменил ставший ему слишком тесным рабочий
комбинезон на просторный костюм служащего муниципалитета.

— Он перешел уровень компетентности,— не теряла надежды мама,—
быть может, теперь успокоится.

Господин Вайнмайстер не успокоился. Его восхождение было стремительным.
Госпожа Вайнмайстер стала захаживать к нам еще реже, только в
отсутствие мужа, который, видимо, научил ее тому, что ее болтливые
визиты к соседям роняют его, господина Вайнмайстера начальственное
достоинство. Но новости переполняли достойную даму. Для успеха
карьеры,— следовало из беспорядочной болтовни нашей уважаемой
соседки,— необходим университетский диплом, и господину Вайнмайстеру
пришлось на старости лет податься в студенты, и вся эта наука,
будь она неладна, вгонит в гроб и его, и ее. Какой из факультетов
почтил своим вниманием достойный джентльмен, его не менее достойная
супруга сказать затруднялась. И знать она этого не хочет, но ее
саму господин Вайнмайстер тоже собирается устроить в какую-то
контору при муниципалитете, что же и ей придется податься в ученицы?
Соседи засмеют и собственные дочери тоже. Мама печально кивала,
кивки эти воспринимались как понимание и одобрение, и удовлетворенная
гостья удалялась.

— Таких людей надо бы не замечать, не обращать на них внимания,
не думать о них, вести себя так, как будто их нет,— говорила мама,—
но попробуй не заметить господина Вайнмайстера.

Госпожа Вайнмайстер вскоре и в самом деле засела в какой-то конторе
и заходить к нам почти перестала. Откомандированная мужем к стилисту,
она весьма переменилась внешне, и перемену эту мама откомментировала
следующим образом:

— Каковы клиенты, такие и стилисты,— и, через несколько мгновений,—
каковы стилисты, такие и клиенты, что вернее?

Неожиданный инцидент чуть не сорвал великолепную карьеру. Увенчанная
остатками покупного стиля госпожа Вайнмайстер ворвалась к нам
с крайне озабоченным видом, и убедившись, что мама одна в гостиной,
тут же стала излагать свои проблемы. Почему она стала скрывать
что-то от меня,— недоумевал я, сидя в соседней комнате и прекрасно
все слыша.

— Господин Вайнмайстер, понятно, уже начал присматривать потихоньку
женихов своим дочкам, в приличных семьях, понятно, при помощи
браков, понятно, можно многое решить,— всплескивала руками зареванная
от собственного рассказа матрона.

— Да, да,— невозмутимо поддакивала мама,— так всегда поступают
высокие особы.

Но господин Вайнмайстер опоздал, безнадежно опоздал,— явствовало
из дальнейшего. Хайке тайком от всех завела себе кавалера, увы,
здесь, в поселке, у всех на виду, и если не принять меры, то быть
ей, госпоже Вайнмайстер бабкой в тридцать пять лет. А меры принимать,
вообще говоря, поздно, Хайке долго таилась, и что теперь делать,
совершенно непонятно: ну какую политическую карьеру может сделать
человек, ставший дедушкой в тридцать пять, ну или там в тридцать
шесть лет? Если он собственную дочь не смог удержать от непотребства,
то кто доверит ему судьбы нации?

История получила огласку, и новоявленную Джульетту в конце концов
выдали замуж за ее Ромео — нелепого долговязого парня семнадцати
лет от роду, нашего соседа через три дома. Господин Вайнмайстер,
еще в бытность пролетарием предусмотрительно вступивший в партию,
в длинное название которой среди прочих заманчивых эпитетов входило
слово «либеральная», в дальнейшем комментировал вышеизложенную
историю как покровительственное нежелание нежного отца грубым
воздействием ломать судьбу впечатлительной влюбленной юной дочери.

— Она совершенно готова для брака,— сказала мама, глядя на округлившуюся
Хайке, чинно шествовавшую мимо нашего дома,— она в состоянии произвести
потомство, остальное для этих сфер излишне.

На беду муж Хайке оказался парнем норовистым и, заявив, что терпеть
не может канцелярщины и политики, не пожелал сидеть в конторе,
куда пытался пристроить его тесть, и отправился учиться на шофера.
Несмотря на первоначальные раздоры, тесть и зять, как будто, подружились.

Вскоре мы заметили, что соседи Вайнмайстеров по двухквартирному
дому собираются переезжать.

— Отец купил эту половину для Хайке,— буркнула допрошенная мной
Труди.

Для этой Труди — хамоватой но, кажется, не злой девочки — отец
стал подыскивать женихов года, как минимум за четыре до достижения
той брачного возраста, как видно, матримониальная самостоятельность
старшей дочери подвигла его на превентивные меры. К нашему немалому
удивлению, мы с мамой узнали, что, невзирая на нескрываемое к
нам презрение, господин Вайнмайстер не исключает меня из списка
женихов своей средней дочери.

— Ты что-нибудь шестой из десяти,— обреченно сообщила мама, выпровадив
в очередной раз обычную гостью,— Хайке уже вне игры, да ты и молод
был бы для нее, а для Труди, так и быть, годишься как очень запасной
вариант, но вот для Сандры ты, увы, безнадежно стар.

Продолжение следует.

Оглавление романа Viva Fati:

• Via Fati. Часть 1. Глава 16. Счастливчик
• Via Fati. Часть 1. Глава 15. Фабиан
• Via Fati. Часть 1. Глава 14. Монастырь
• Via Fati. Часть 1. Глава 13. Конец
• Via Fati. Часть 1. Глава 12. Тилли
• Via Fati. Часть 1. Глава 11. Праведник и блудница
• Via Fati. Часть 1. Глава 10. Измена
• Via Fati. Часть 1. Глава 9. Единственная
• Via Fati. Часть 1. Глава 8. Лиза
• Via Fati. Часть 1. Глава 7. Неожиданные открытия
• Via Fati. Часть 1. Глава 6. Триумвират
• Via Fati. Часть 1. Глава 5. Солнце прекрасного дня
• Via Fati. Часть 1. Глава 4. Греция
• Via Fati. Часть 1. Глава 3. К истокам того, чего никогда не было
• Via Fati. Часть 1. Глава 2. Что-то переменилось
• Via Fati. Часть 1. Глава 1. Поэт и его возлюбленная