Онтологические прогулки

Базель — старинный, прелестнейший,
веял особой
тоской.
А. Белый

Базель более всех городов в Швейцарии, но кроме двух огромных домов
банкира Саразеня, не заметил я здесь никаких хороших зданий,
и улицы чрезмерно худо вымощены.
Н. М.
Карамзин

История русского Базеля, по всей видимости, начинается в Твери, 17
мая 1789 г. Именно тогда и оттуда отправился в путешествие по
Европе 23-летний Николай Карамзин. Мнение юного писателя о
Базеле довольно оригинально. Не грех повторить: Базель — не
просто красивый город, а очень красивый.
Впрочем, он не нуждается в защите. Он привычно распускает
чары-флюиды, окутывает волшебством, и вот уже совсем другие
строки льются из-под пера задиры-сентименталиста. Катарсис
настиг писателя в т. н. кабинете Феша, с его богатейшей
художественной коллекцией и окнами, к тому же, на Рейн. «Тут Франция,
Швейцария и Германия представляются глазам в разнообразной
картине, под голубым сводом неба — и я мог бы целый день
неподвижно простоять в сем магическом кабинете, смотреть и тихо
в душе восхищаться, если бы не побоялся быть в тягость
господину Фешу».

«Возросший на Карамзине» Достоевский приезжает в Базель специально,
чтобы увидеть полотно Ганса Гольбейна «Христос в гробу». По
воспоминаниям жены, Достоевский был под столь сильным
впечатлением, что она всерьез опасалась эпилептического припадка.
«...Он тогда сказал мне, что „от такой картины вера может
пропасть“». Эпизод упомянут в
«Идиоте». «Я в Базеле недавно
одну такую картину видел. Мне очень хочется вам рассказать...
Я когда-нибудь расскажу... очень меня поразила».

О Гольбейне еще придет время сказать подробнее, а пока приведем
описание картины Карамзиным, которое, собственно, и привело
Достоевского в Базель. «В Христе, снятом со креста, не видно
ничего божественного, но как умерший человек изображен он
весьма естественно. По преданию рассказывают, что Гольбеин писал
его с одного утопшего жида». Ну что же, утонуть в Базеле
довольно легко. Одна из народных базельских забав — плавание по
течению Рейна с надутым пластиковым мешком, куда сложена
одежда, чтобы не промокала. Во времена Гольбейна, да и
Карамзина, стало быть, утонуть было еще проще, по причине
еще-не-существования пластиковых мешков.

Впечатление Карамзина вполне вписывается в жанр путевых заметок, т.
е. оно бегло и несколько поверхностно, хотя в самой картине
удается разглядеть что угодно, но не плоскость. Это
trompe l’oeil, посягательство на дополнительное
измерение, но совершенное на холсте-ленте, чуть ли не в
одномерности. Это взгляд de profundis, сквозь
стенку гроба. Это проникновение в мертвую зону, в те именно 3
дня, что отделяли Голгофу от воскресения. В те именно 3 дня,
когда Его никто не видел. Картина поражает,
но сам Достоевский, воскресший, дважды воскресший (ибо и
тюрьма есть смерть), бесконечно воскресающий (ибо падучая
хворь) не может (или не хочет) сказать ничего, кроме того, что
картина поражает. Возможно, оттого, что тайна жизни и смерти,
тайна Божества если и разрешимы средствами художественной
литературы, то не литературы по моде XIX в., пусть и в
наилучшем исполнении.

Ответы на вечные и (зло)вещие вопросы даются в тех сферах, где уже
не имеют никакого значения маленькие куколки-персонажи с их
лорнетами, сюртуками, топорами, веревочными петлями и
кантоном Ури. В начале XX века в Европе имелись два человека,
которые чувствовали себя свободно чуть ли не во всех сферах
гуманитарного знания и умели ответить на очень многие вопросы.
Европа переживала расцвет, и собственными силами, без
Вивекананды, умея кое в чем разобраться. Глубоко и широко
образованных людей хватало, но на полюсах универсального духовного
знания все-таки находились эти двое. Рудольф Штайнер и Вячеслав
Иванов, два великих мистика начала XX в., и Маргарита
Сабашникова как неизбежное и изящнейшее звено связи между ними.

Деятели такого ранга иногда стремятся познакомиться друг с другом
(хотя бы, чтобы разделить сферы влияния), иногда — нет.
Подобную встречу, если ей суждено состояться, принято проводить на
нейтральной почве. Почва, на которой так и не произошла
встреча, с одной стороны, вполне нейтральна — Швейцария. А с
другой — это все-таки территория одной из сторон. Именно по
Базелю (в ипостаси окрестности Дорнаха) наматывал круги Вяч.
Иванов, не зная, примет его Штайнер, или нет, и примешиваясь,
таким образом, к живописным и пестрым толпам антропософов,
кишмя кишевших в предместиях своей столицы.

Русские (конечно, их хватало там) обладают странным свойством
выделяться даже в космополитических толпах. Цитируем Маргариту
Сабашникову: «Русские — хотят они того или нет — почти всегда
выглядят несколько странно». Поэт Эллис в черной хламиде и с
бескровным отрешенным лицом, Андрей Белый в кудрях и с
прозрачными глазами, глядящими сквозь предметы, зевсоподобный
Макс Волошин, да и сама египетская принцесса Сабашникова —
базельским и околобазельским бюргерам хватало материала для
недоумений.

Там, на базельских улицах, решались судьбы символизма. Андрей Белый:
«Он [Иванов] понимал весь размах дела Штейнера; он понимал,
что пришли не случайно к нему мы. Но будучи убежденнейшим
символистом, поставил вопрос мне: как быть с символизмом? Мое
подхождение к Штейнеру не меняет ли трио,
которое возглавляло течение символизма, в дуэт? ... Дни
пребывания Иванова в Базеле напоминали военный совет; наша
комната мне казалась штабом, в котором подробнейшим образом
обсуждались возможные судьбы для символизма в России: а в прочее
время,— гуляли по Базелю; и провели в кабачке один вечер».

Штайнер не только не принял Иванова, но и не позволил прочесть
записи курсов, предназначенных для ближайших учеников.
«Внутренних» и «внутреннейших», как называл их А. Белый, причастный к
таинствам. Итак, дорнахский доктор (Белый пристально
любуется аллитерациями) отверг протянутую руку коллеги-конкурента.
«Я не думаю, чтобы господину Иванову были полезны мои
курсы».

Объяснение этому, видимо, в том, что Штайнер не очень хотел являть
уму критическому нечто предназначенное для ума
апологетического, воспитанного степенями послушничества. У Иванова на
Башне прислуге казалось, что хозяева и их гости говорят не
по-русски. Штайнер же был, в известном смысле, демократом: что
кухарка, что профессор — все определялись в приготовительный
класс. Белый явился к нему не просвещенным гением, а просто
учеником, в сущности — пустым местом, способным, впрочем,
наполняться идеями Доктора. «Да, потрудитесь-ка, будучи автором
тринадцати книг, идеологом символизма, здесь выглядеть
учеником,.. у которого нет никаких достижений, идей, и которого
функция — догматически выучить теософский катехизис».

Походя вульгаризировать учение Доктора не хочется. Вовсе без
упрощений не обойтись. Все области знания и двести типографских
томов — сколько томов могут занять комментарии? Попытаемся
все-таки сохранить свежий взгляд извне и не увязнуть в этих
тоннах бумаги и бетона.

Возможны два типа «прикладной», поучающей (в первую очередь — устной
и лишь во вторую — книжной) мудрости: позитивная
(примирительная) и негативная (деструктивная). Первая позволяет
человеку смириться с привычной ему средой, ничего не меняя. (К
этому типу относится любая психотерапия, любая устоявшаяся
религия.) Вторая — пророческий вопль на тему: все брось, иди за
мной.

Не даром Белый сравнивает Штайнера с апостолом Павлом. Прижизненная
мудрость Штайнера относится ко второму типу. Апостолу
необходим свой мессия. Штайнер сохранил прежнего. Бесконечные
представления мистерий в народном духе и концепция Голгофы как
кульминации мировой истории.

Штайнер post mortem — это стопки томов, не вопиющие
в пустыне, а тишайшим образом расположившиеся в кабинетах и
не располагающие кабинетных обитателей ни к чему, кроме
уютного осмысленного чтения. Конечно, все продолжается. Метут
по траве дорнахского холма длинные антропософские юбки, а в
движениях их обладательниц видна эвритмическая выучка. Любая
религия, любое духовное учение заставляют гореть невыносимым
светом прежде всего женские глаза. Мужчины как-то
неприметнее.

Итак, Штайнер как артефакт культуры — явление примиряющее. Уже никто
не всучивает долота и молотки всем подряд адептам и не
занимает их театром в театре в театре, чтобы потом, пред их
слезливым взором, принести в жертву всесожжения деревянного
троянского слона. Безусловно, абсурд — в XX веке возводить
огромное строение из дерева. Однако в процессе строительства
выбор материала казался естественным, лишь форма —
революционной. Меж тем, круглый дом — в известном смысле, возврат к
истокам, наследие троглодитов, которые вовсе не сразу пришли к
идее угла. Революционным был двойной купол, в особенности —
соединение его неравных половин. Теперь, несмотря на то, что
сохранились макеты и фотографические изображения, трудно
представить, как все выглядело. Над «новым», бетонным зданием
носятся духи пустоты. Этот холм, с его аппендиксом-Базелем —
больше не омфалос, не духовная столица мира. Не бывает
духовных демократий, исключительно — монархии. Царству необходим
царь, а он давно умер, так и не породив наследника.

Почему все-таки сгорел Гетеанум? Опять цитируем Маргариту
Сабашникову. «Гетеанум горит? Как это возможно? Там есть ночные
сторожа, есть пожарная команда в Арлесхейме. Беды не может
случиться». Но сгорел, вместе со всеми beaux-arts'ными (произносить
с русским акцентом) экзерсисами мировой интеллектуальной
элиты.

Мое собственное отношение к антропософии иллюстрируется хронологией
поездок. Году, примерно, в 1996 было специально совершено
путешествие в Дорнах из Цюриха. (Из Базеля в Дорнах ходит
трамвай, а из Цюриха нужно сначала доехать в Базель на поезде.)
Через год, два, три, в продолжение всей базельской жизни,
случалось неоднократно проходить мимо: швейцарская народная
забава, Wanderungen — пешие прогулки. Желание
подойти к зданию, вернее — Зданию, Bau, не
пришло ни разу. Что есть знак не более и не менее, чем
кабинетных продолжений.

Н. М. Карамзин, Письма русского путешественника.
Повести.
Вступ. ст. Н. Н. Акоповой; предисл. Г. П. Макогоненко; прим.
М. Б. Иванова
М.: Правда, 1982

А. Белый, Собрание сочинений. Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении
современности. Воспоминания о Штейнере. /Общ. ред. В. М.
Пискунова; Сост., коммент. и послесл. И. Н.
Лагутиной.
М.: Республика, 2000, ISBN 5-250-02736-9

М. Волошина (М. В. Сабашникова), Зеленая змея.
Перевод с
немецкого М. Н. Жемчужниковой.
М.: Энигма, 1993, ISBN
5-85747-001-3

М. Шишкин, Русская Швейцария
Цюрих, Pano Verlag,
2000
(фрагменты в журнале «Дружба Народов»)