Онтологические прогулки

Элевсинские сатиры № 20.

Жак Деррида: Post mortem, послание смерти, эллипсис

Смерть – это вдохновляющий гений или мусагет философии.


А. Шопенгауэр, «Мир как воля и представление», XLI

Когда человек умирает, его тексты не изменяются. Более того, не
изменятся никогда. Теперь они завершены. Они не будут авторским
предисловием к новым трудам того же автора. А если и будут
предисловием или эпиграфом, то имена авторов будут другими.
Этого может не случиться. Текстам, даже выдающимся, угрожает
забвение. Мода приходит и уходит. Иногда возвращается.
Возникнет ли какой-нибудь нео-пост-структурализм, покажет время.
Оно же сделает записи (поставит рекорды) о количестве
приставок. «Эллипс» – последняя глава, и именно в ней больше всего
о смерти. «Возвращение к книге возвещает (...) форму
вечного возвращения.» (стр. 371)

Тексты читаются большей частью потому, что кто-то рекомендует их
прочесть. Тексты не читаются не только потому, что о них не
забывают. Антирекоммендацией может служить априорная критика по
типу: «Дерриду не читал, и не буду, и вам не советую:
умствования одни.» Читатель рад отстраниться: кто же хочет, чтобы
его долго и изощренно водили за нос, дабы привести в итоге
в никуда. Смысл цели – путь, но об этом не принято говорить
вслух. Как видим, причин для нечтения больше, чем для
чтения.

Самыми скептическими некрологами разразились, по опыту прошедших
двух недель, политические журналисты. Острая ругань (в
частности, по поводу текста) начинается там, где интересы толпы (или
стоящих за ней псевдо-одиночек) сталкиваются с интересами
истинного одиночки. Чтение и письмо – уединенные занятия,
мешающие социальной активности и бодрым политическим
убеждениям. В Деррида есть благородство одиночки. Навешивать на него
ярлыки каких-нибудь -измов, по меньшей мере, глупо.
Политические пристрастия на фоне философии ничем не интереснее
гастрономических. Грубые, ни от чего не зависящие альтернативы.
Борщ или щи VS республиканцы или демократы – все выглядит
безобидной игрой. Борщ или щи или колбаса VS республиканцы или
демократы или фашисты – это уже серьезно, вот здесь
начинается настоящая ненависть. На место фашизма можно подставить
воинствующую религию или любое сектантство. Живой писатель (или
недавно умерший) опаснее умершего давно. Деррида опаснее
Шопенгауэра. Читатель жаждет свежих слов.

Растолковать гения так, чтобы он стал неинтересен – вот наихудшая
услуга, которую ему можно оказать. Усредненный такой могильный
камень, со стертой надписью, не выбивающийся из общих
скверно-мраморных рядов: Он был таким же как все. Он был ничем не
лучше вас.

Книга может

1) заставить думать;

2) заставить действовать (политические манифесты, житейские
рекомендации, критика пункта 1);

3) позволить забыться (развлекательная литература).

Деление зыбко, безусловно. Признак первого пункта – целительный
эгоцентризм: писать больше для себя, чем для читателя,
разобраться самому, дойти до предела познания. Интересен центр.
Политика порочна уже на этимологическом уровне, ибо уводит от
центра, вправо или влево. За эгоцентризм приходится
расплачиваться. Те, кто продуцирует тексты первого типа, должны быть
готовы ко всему. Литература третьего типа – туалетная бумага,
второго – газета (со всеми ее применениями), первого –
знаки, рисуемые пальцем по песку. Пока не накрыла волна. Жить
мгновением – вот способ достичь вечности. Умирать, глядя, как
волна все-таки приближается.

Корень «центр», наконец, прозвучал. Эллипс(ис) есть и правильная
замкнутая кривая, и пропуск, разрыв. Магический круг выглядит
кругом только строго сверху и строго снизу. Если смотреть со
стороны, он эллипс, а не круг. По определению разомкнутый.
«Для совершенства круга чего-то не хватает.» (стр. 370)
Размыкание и центр эллипса – человек. Пропуск, очуранный
замкнутой линией. Неизвестное в известном. Нужно локализовать его и
обнести забором. В идеале могильной оградой.

В книге, посредством двойных цитат, дано много других определений
центра: центр – это порог; центр – это провал; центр – это
траур; Бог – это центр. «Того, что вне закрытости книги, не
нужно ни ждать, ни вновь обретать.» (стр. 374) С одной стороны,
книга закрыта, завершена. С другой – в ней содержится все,
что способен углядеть читатель. Прекраснейшее из
противоречий. Мы думаем о разном, но произносим почему-то те же слова.

«Смерть – на рассвете, поскольку все началось с повторения.» (стр.
374) Если скруглить углы, могила – эллипс. И человек,
опускаемый в могилу, – эллипс: иудеи хоронят без гробов. Раввины
тянут свое поминальное на языке, склонном к аббревиатурам.
Аббревиатуры становятся новыми корнями, ужимаются опять, опять
прорастают корнями.

«То тут, то там выявили мы письмо: несимметричное разбиение
выделило, с одной стороны, закрытие книги, с другой – раскрытость
текста. С одной стороны, теологическая энциклопедия и, по ее
модели, книга человека. С другой, сеть следов, отмечающая
исчезновение измученного Бога или обезличенного человека.»
(стр. 369) Что же касается человека, лицо которого удалось
запомнить, ему не так легко исчезнуть совсем. RIP и VIP – эти
аббревиатуры пока несовместимы.