Проза

Лева пообещал мне, что на сей раз рыбалка будет особенная. Конечно,
не как в прошлые годы, когда рыбы в Дону было много, но все-таки
настоящая. В реке до сих пор плавает знаменитая на всю округу
рыба по прозвищу Жилец. Целые поколения рыбаков не могут его выловить!
Лева два раза видел это громадное речное существо. «Русалкин муж»!

Так рыбаки поговаривают, судаку этому лет двести. Если положить
Жильца на стол, хвост рыбины будет свешиваться до пола. Но как
его поймать!

Под вечер добрались до деревни, расположенной над кручей Дона.
Нас поджидал старик, местный перевозчик дед Проня по фамилии Харин.
Присели в его низенькой хате, выпили по стопке-другой для оживления
и азарта, закусили кильками в томате. Затем быстро собрались,
выбрали в сарае подходящую острогу. Река после сентябрьских похолоданий
посветлела, ветра совсем не было, в небе проступили первые слабые
звезды, почти не отражавшиеся в воде. Блестела рябь на быстрине.
Берега пахли засыхающей травой, горькой листвой лозин, ежевикой,
или «куманикой», как называют ее здешние жители. Влажным холодом
тянуло от ключей, булькающих у подножия меловой горы по местному
названию Крутая.

Спускались к воде по крутому склону. Я осмыгнулся на крошках глины,
но старик ухитрился меня удержать крепкой костистой рукой. Движение
речного потока угадывалось по шевелящимся взад-вперед веткам лозин,
свесившимся чуть ли не до самого дна. От близости к воде лозины
казались темными, пушистыми, загадочными...

Мы с Левой несли аккумулятор, держа его за тонкие, врезающиеся
в ладонь рукоятки.

Возле берега покачивалась привязанная лодка. Отцепив железную
цепь от деревянного столбика, Лева подтянул лодку ближе, и один,
кряхтя от тяжести, занес в нее аккумулятор. Лодка от тяжести качнулась,
плюхнула днищем.

Старик тяжело дышал, почти невидимый в темноте, и нес на плече
багор. Луна еще не всходила, и в сумерках едва раздался серое
древко и бурое от ржавчины острие багра.

Лева накинул проволочную петлю на клемму аккумулятора, щелкнули
искры, ярко вспыхнула автомобильная фара с отражателем. Ослепляющий
луч заиграл пятном на глянцевых шевелящихся лозинах. Листва пышно
заиграла золотистыми живыми бликами. Лева водил лучом по реке,
любуясь игрой волн на перекатах.

Дон вблизи казался широким и гладким, как черное стекло. Он широко
лился мимо нас огромным, тускло поблескивающим в темноте полукругом,
сливаясь с ночным простором. Отраженный от воды луч, хорошо заметный
в прохладных испарениях, под углом устремлялся в небо. При свете
фары тьма вокруг казалась еще непрогляднее. Светились вдалеке
огни деревушки, ниточкой мерцали среди покатых холмов, на вершинах
которых все еще лежал розовый отблеск заката.

Зато отчетливо было видно речное дно, изрезанное песчаными барханчиками,
нанесенными течением, отчего здешний подводный мирок выглядел
миниатюрной пустыней. На песке лежали ракушки, и течение медленно
размывало бороздки, оставшиеся после их движения. То и дело мелькали
серые спины рыбешек. Они казались такими близкими, что хотелось
потрогать их рукой.

– Гляди туда! – воскликнул Лева свистящим шепотом, нащупав лучом
темный предмет на дне. – Видишь, дед?

– Вижу, не слепой, – проворчал Проня. Прищурив глаза, он неотрывно
смотрел на световое пятно, в котором неподвижной черной палкой
чуть заметно шевелилась рыбина.

– Судак! Матерый... Неужто сам Жилец? – Лева был очень взволнован.
Приподняв острогу, весь напрягся. – Давай, дед, правь туда, только
не спугни.

Чем ближе подплывали к рыбе, тем крупнее она казалась. Колыхались
широкие, работающие против течения плавники. Хобот почти не изгибался,
но как бы вибрировал.

Глаза рыбы, отражая огонь фары, светились двумя рубиновыми огоньками.
Судак млел, дремал, убаюканный нежным серебристым течением, пьянящим
потоком света. И все-таки насторожился, почуяв опасность, исходящую
от ласкового луча. Хвост и плавники заработали медленнее, рыба
словно прислушивалась. Кажется, она начинала соображать, что приближается
лодка с охотниками, и надо быть начеку, но, полоненная светом,
будто заколдованная, не могла сдвинуться с места.

Лева осторожно приподнял острогу, без бульканья опустил ее в воду.
Рука его напряженно сжимала древко.

Темный силуэт рыбы вырастал, приближался. Чувствовались осторожные
толчки багра, которым Проня отпихивался с кормы от дна. Острие
багра впивалось в донный песок, доносился едва заметный скрип.
Мне со средней скамьи отчетливо была видна синего оттенка толстая
спина с расплывчатыми седыми крапинками. Рука Левы еще сильнее
напряглась, на оголенных руках взбухли вены. Глаза моего друга
широко открылись, таким я его никогда не видел. Казалось, от одного
только следующего удара зависит вся его будущая судьба. Он с таким
напряжением всматривался в воду, словно собирался нырнуть в нее.
Однако в самый решающий момент лодка качнулась, плюхнула днищем.
Луч фары на секунду сдвинулся с места – вся большая рыбина словно
омылась темнотой, вздрогнула, очнулась. Теперь и она увидела нас.

Наверное, это был тот самый матерый судак, которого местные жители
называли Жильцом. Он вырвался из ослепительного светового круга
и плавно двинулся во мрак речного простора, похожий на притопленное
бревно. Блеснули и исчезли насмешливые рубиновые глаза, словно
на пульте управления погасли лампочки.

– Ушел, зараза! – страдальчески воскликнул Лева. Во тьме, над
речным овалом, расходились широкие круги. Внезапно Лева обернулся,
направил свет фары прямо в лицо старику, ослепив его. Проня зажмурился,
замахал свободной тощей рукой, словно отгонял муху.

– Ты чего, паренек?..

Лодка остановилась, разворачиваясь против течения. Струи плескали
в дощатый борт, лодку ощутимо качало.

– Не называй меня пареньком!.. – Лева распрямился на носу лодки
– и от этого казался высоким. – Из-за тебя Жильца упустили!

Голос его строгим эхом отзывался над гладью быстротекущей реки.

– Жилец!.. Разве его поймаешь? – оправдывался старик. И непонятно
было, кого он больше боится – Леву или Жильца, который, говорят,
понимает больше человека.

Вскоре луч прожектора нащупал еще одного судака. Даже издали было
видно, что он намного меньше того, которого Проня называл Жильцом.

– Давай, перевозчик, жми! – Лева поднял повыше левую руку с фарой,
пронзая черный простор лучом. Правой рукой подбросил и перехватил
ловчее острогу.

Проня, торопливо пыхтя, резкими движениями толкал лодку багром.
Когда до рыбы оставалось метра два-три, он и вовсе перестал грести
– лодку разворачивало течением прямо на судака. Стало совсем тихо.
Было слышно, как журчит вода на свалах, как далеко в деревне брешут
собаки, а с железного наконечника багра срываются одна за другой
прозрачные капли, тюкают по воде.

Судак, убаюканный светом, дремал в прозрачных струях. На желтом
песчаном дне четко обрисовалась его неподвижная живая тень. Выпуклыми
лиловыми глазами он ошалело смотрел вдаль, словно видел там что-то
интересное.

Лева резко ткнул острогой, Вода взмутилась, закипела. Тонкие прутья
остроги пронзили толстую судачью спину пониже головы. Есть! Судак
запоздало замолотил мощным хвостом, брызгая в борт лодки и в наши
склонившиеся лица.

Напрягая мышцы правой руки, Лева вытащил на воздух трепыхающуюся
рыбу, направил на нее с близкого расстояния свет. Заблестела мокрая
окровавленная чешуя. Судак широко открывал большой перламутровый
рот, гневно сверкал розовыми, с фиолетинкой, глазами. Дергаясь,
извиваясь всем телом, он пытался соскользнуть с острых стальных
крючков.

– Хорош, ничего не скажешь!.. – налюбовавшись трепещущим, разбрызгивающим
слизь и водяную пыль судаком, Лева прижал тело рыбы к скамье,
с хрустом сдернул добычу с остроги.

Трепыхаясь, высоко подпрыгивая, судак заскакал, завертелся по
днищу лодки. На спине его яростно вздыбился острый игольчатый
плавник. Мне вздумалось потрогать эти иглы, и я неловко наткнулся
на них всей ладонью. Мякоть среднего пальца пронзилась острой
болью. Выступила капелька крови, похожая на черный шарик. Крохотная
болезненная ранка огнем горела, словно на кончике плавника имелся
яд. Я сунул палец в рот – кровь припахивала живой солоноватой
рыбой, боль постепенно стихала.

Судак тяжело ворочался на дне лодки и уже не прыгал, Из темных
сжавшихся ранок сочилась светло-розовая холодная рыбья кровь.
Он часто дышал, растопыривая полностью жабры, открывая и закрывая
хищный влажный рот, усеянный мелкими острыми зубами. Глаза, горевшие
минуту назад неоновыми лампочками, тускнели, словно сирень, увядающая
посреди июньской ночи.

– Да, глазки у него особенные! – вздохнул Проня. – Издалека по
отражению глаз его можно приметить. Как сверкнет своими фонариками,
так держи острогу наготове... – Перевозчик привычным взглядом
смотрел на текущую воду, на мелькание световых бликов. -Ну-ка,
Лева, светани вон туда, правее...Ага! Лежит, дьявол, кольцом свернулся,
думает, не видят его.

– Налим! – Лева тоже заметил, обрадовался. – Неужто тот самый,
которого в прошлом году упустили?

– Нет... – кашлянул старик в рукав. – Этот поменьше будет.

Налим, развернув длинное тело, змеился по дну, пытаясь улизнуть
в спасительную глубину. Но и лодка также стремительно неслась
вниз по течению. Жилистый Проня, стараясь не плескать, умело рулил
багром. Было слышно, как под острием багра, касающегося дна, шуршит
и поскрипывает слежавшийся твердый песок.

Лева хищно выгнулся вперед, перехватил острогу с такой изощренной
ловкостью, словно всю жизнь провел не за редакционным столом,
но в ежедневной охоте за налимами. В глазах его, неподвижно раскрытых,
мерцал свет, отражаясь, в свою очередь, от колеблющееся воды,
булькающей под качающимся носом лодки и журчащей меж зубьев остроги,
осторожно опускаемой в воду.

Налима подбили на ходу. Хрустнуло под острогой жирное налимье
мясо. Очутившись на дне лодки, налим, в отличие от судака, сразу
перестал дергаться и смирно лежал на мокром решетчатом настиле,
изваляв в грязи гладкое пятнистое тело. Он сразу стал неподвижный,
как мертвый, и черные ранки в его круглой широкой спине почти
не кровили.

После налима ничего уже не попадалось, хотя Лева раззадорился
и держал острогу наготове.

– Давай, Проня, жми! Авось сумеем Жильца твоего поймать? А то
насочиняли про него басен...

– Ды-к разве его выловишь? – отвечал задумчиво перевозчик. – Он
еще поплавает по реке, на то он и Жилец. Мужики в старые времена
с факелами за ним гонялись, не единожды в него метили. Бывалоча
ткнешь в него пикой, а Жильца будто и нету, растворился...

Старик толкал лодку против течения, преодолевая сопротивление
воды. Он о чем-то задумался, и неожиданно лодка ткнулась в мель.

Лева, не удержавшись на ногах, плюхнулся задом на дно, в лужицу
насочившейся воды, заругался, отряхивая штаны. Острога, вывалившись
из его рук, громыхнула в борт.

Проня, виновато бормоча, вылез из лодки. Резиновые сапоги с высокими
голенищами чавкали, засасывались донным песком. Упершись в нос
лодки, он с усилием столкнул ее на глубину, и она опять стала
легкой, закачалась на темной воде.

– От света в глазах зарябило, – продолжал оправдываться старик.
– А потом, ведь, река! Она каждый день меняется. Нынче тут мель,
а завтра, глядишь, рассосется…

Он снова забрался в лодку, взял багор, оттолкнулся, и лодка о
легким плеском двинулась дальше.

С наступлением ночи на реку с окрестных холмов скатывался невидимой
тяжестью холод. Сидя без дела, я продрог, и теперь жалел, что
согласился поехать не рыбалку.

Зато старому перевозчику холод, казалось, был нипочем. В тонком
залоснившемся пиджачке, из-под которого выглядывала серая, неопределенного
цвета рубашка, в мятой кепке со сломанным козырьком, он неутомимыми
рывками продвигал лодку против сильного в этом месте течения.

Я пытался подменить его, брал багор, становился не корму. Однако,
при всем старении, дело у меня не ладилось – лодка крутилась на
месте, упрямо заворачивая вниз по течению.

Звезда в небе стали ярче. Тьма над рекой сгустилась, и теперь
вода уже не казалась черной и глянцевой, как жидкая смола, – она
выделялась среди окрестных холмов светлой спокойной лентой, медленно
двигалась, словно остывающий металл.

Я вернул багор Проне, и лодка опять пошла вверх по течению. Я
сидел на скамье, глядел в небо, и мне казалось, что мы не плывем,
а стоим на месте. И только покачивание, легкий плеск воды, сильные
толчки привычных стариковских рук, потрескивание дощатой лодки
напоминали о нашем медленном продвижении вперед.

– Правь к берегу, дед, – сказал со вздохом Лева. – Прячется рыба,
словно взаправду ее заколдовали.

Он сдернул провод с клеммы аккумулятора. Протлела в лампе оранжевая
нить, и всё вокруг окуталось непроглядной мглой.