Литературная критика

Герой литературного произведения в наши дни вытеснен из психологии
читателя – он не может в нее, при всем умении автора,
вписаться. Персонаж оставлен (в соответствии с духом эпохи) жить
своей жизнью, которую автор наблюдает, в силу разных причин,
лишь поверхностно, сюжетно, не делая из событий глубоких,
основанных на какой-либо идее, выводов. Причина – отсутствие
самих идей, как в обществе, так и внутри человека.

В классических произведениях осталось нечто загадочное, «вечное»,
что как-то особенно воспринимается подсознанием современного
читателя, классика еще впускает в себя остаточное понимание,
вынесенное поколениями из 20 века... Из него в новое
тысячелетие переместились ужасные лица, воплощающие в себя
Преступление и Насилие во всех его уровнях и формах. Хотя остатки
Большого Духа, которым обладали художники прежних времен, еще
живы, они похожи на далекие затихающие голоса.

Души людей стали разъединяться на рубеже 19-20 столетий, хотя
некоторые художники успели войти в классическую традицию, как
пассажир вскакивает в последний вагон уходящего поезда. Но
большинство признанных и даже великих, как, к примеру, Андрей
Платонов, уже полвека тому назад брели своим «одиноким»
путем...

Слово оторвалось от предания, от всего, что с ним связано,
разорвалась оболочка магичности, защищавшая его – так слетают пушинки
с одуванчика. Ожидая от литературы чего-то неведомого,
Джойс искал потерянную душу человека, однако нашел в «Улиссе»
лишь «духовную» мумию. Но вначале у него был «Портрет
художника в юности» – угасание реализма, терпкая, до головокружения,
плесень «старой» жизни. В ее запахах и темный мрачных
картинках запечатлелось последнее усилие реалиста.

Литература – существо ранимое, ей необходимо прятаться в глубину
десятилетий, там она находит себе защиту. Потом она снова
показывается. В том же облике, но как бы уже совсем другая.
Во все времена много всего пишется. Кто-то, неотделимый от
настроений века, вкладывает в руку мастерство и умение.
Современный писатель – творец литературных смыслов, для него любая
эпоха просто материал.

Автор нового века, считающий себя «серьезным», проснувшись однажды
ранним утром, вдруг ощущает себя чем-то вроде кафкианского
чудовища (у Грегора Замзы было хоть какое-то признание со
стороны родственников, он наблюдал их отвращение к себе)… Куда
двигаться «писателю»-мутанту, если даже слово такое исчезает
из культурного обихода, особенно в провинции? «Ты никому не
нужен со своей писаниной!..» Однако, набравшись мужества,
литературное насекомое продолжает медленно ползет по своим
«потолкам», собирая факты размытой действительности. Пишущее
«насекомое» не затаптывают лишь по старой привычке
брезгливости.

Время заставляет всех переделываться. Сегодня уже нет времени и
возможности смотреть через стеклышки чеховского пенсне, все реже
звучат фразы классиков. А ведь всего несколько десятков лет
назад письменное слово конкурировало с радио и телевизором.

Традиционный «старый» писатель пока еще не превратился в
синтетического урода, ему нужна художественная правда, существующая
теперь уже как бы сама по себе, отдельно от всех видов
искусств. На старую литературу он смотрит так же, как Грегор Замза
смотрел на свою прошлую жизнь. Новое с каждым днем становится
все новее – вереницы сериалов, бытовые и производственные
ситуации, фразы, эмоции общения превратились в многоликого
коллективного Шекспира.

Ситуации начавшегося века мощны, громки, они влезают в душу, без
чернил и бумаги. «Грамотный» человек, накупив насмотревшись
новостей и рекламы, думает, что он знает все на свете. Сериалы
– духовное зеркало общества: «мыльные», документальные,
исторические. В книгах психологических тайн тоже нет, их
заменили сюжетные перипетии, новое «технологическое» будущее
готовит много других сюрпризов.

Что, значит, быть писателем в 2006-м или в каком-то последующем
году? Сам он не виртуальная ли реальность? И как запечатлеть на
бумаге сон окружающей жизни?

Приватизация литературы началась в девятнадцатом веке с появлением
синематографа, когда потребовалось сырье для сценариев.
Синематограф отщипнул от литературного пирога самую поджаристую
корочку, а затем и весь пирог подъел. Не насытившись,
синематограф потребовал душу зрителя, теперь он не только сам
показывает, но и толкует в сюжетах жизнь. Жадный многоречивый
кадр стремится вместить в себя всё.

Вот кадры старинной хроники, запечатлевшие из поместья выход Льва
Толстого во главе семейства, они словно бы говорят: да вот же
он, «зеркало русской революции», – обыкновенный маленький
старичок в длинной, до колен, рубахе, подпоясанной тонким
ремешком. Толстой семенит по утоптанной тропинке в ритме
скоростного черно-белого кадра. Внешнее изображение «съело»
внутреннюю суть мыслителя, тщась заменить внутренний космос
похожестью облика. Таковое всё кино, каким бы «сложным» оно себя ни
называло.

Что же остается сегодняшним литераторам, не без основания считающими
себя «серьёзными»? Встать за соху или тачать сапоги за
печкой, (что мы, в основном, и делаем, но не из принципа, как
Толстой, а чтобы прокормиться). Живем, работаем в газетах или
еще где-то, но в подсознании еще что-то тлеет, вскипает
волнением, и все оставшиеся силы мы, пишущие о душе, тратим на
то, что запечатлеть это нечто ускользающее.

Удаляя текст с экрана, с привычным удивлением смотрю, как исчезают
«лишние» вычеркнутые строки, хотя на бумаге возвращаюсь
именно к зачеркнутому: строчки, а порой и абзацы опять становятся
нужными, становятся как бы вновь обретенными и еще более
дорогими от этого. Блудные мои дети! Компьютер же не
возвращает ничего…

Но бумага, бумага! Какой же в ней таинственный смысл, сколько
бездонного фактурного обаяния! Документы, найденные в архиве,
пьянят запахом прошлого, оно опять становится настоящим. Чем
желтее, древнее и рассыпчатее бумага, тем ярче вспыхивает
угасшая жизнь.

Компьютер, в свою очередь, гарантирует смерть и отсев «ненужных»
фраз и заключенных в них смыслов, к которым никогда не будет
возврата. Машина, высветив на экране монитора табличку,
предложит сохранить обновленный текст. Педантичный беспощадный
слуга, делающий вид, что выполняет прихоть хозяина, он, тем не
менее, по-своему дышит и смотрит, стараясь «прогнуть»,
сделать своего хозяина быстрым и «умным» в его машинном
понимании.

Древний человек водил прутиком по песку, набегавшая волна смывала
рисунок… Разве современный автор очень уж далеко ушел от него
в принципе увековечивания своих мыслей? «Непротивление»
словам и образам, которых в действительности нет, современное
настроение духа настигает меня «здесь и сейчас». Кажется,
действительность сама не прочь стать виртуальной, иначе бы она
не создала эту ситуацию, приблизив к сознанию людей
«параллельные миры», выставляя на телеэкран «тему тем» – убийство,
величие и гордость Каина, ницшеанское уничтожение лишних и
слабых.

Настоящую ненависть во все времена вызывает не искусство, а
политика, подлость во всех ее проявлениях. И нужно собрать все свое
личное (а в глубине души оно всегда «общественное»)
мужество, чтобы быть к этому если не «равнодушным», то «привычным».
Политика пытается оседлать монстра «повторного факта», и
чудовище это, подобно Сфинксу, мчится на металлических крыльях
в глубины непрояснённых смыслов.

Дописываю статью пузатой, заправленной чернилами, авторучкой.

Настроения прошлых лет грузом виснут на кончике пера, и словно бы
шепчут: «Это нужно! Покажи этот сюжет именно т а к !»

Старый писчий инструмент не в силах уловить эмоции сегодняшнего
времени. Они слабы, их трудно уловить. Будь ты хоть императором
– дневник твоих личных переживаний сейчас мало кого
интересует. На полках библиотек тысячи книг, написанных «на полном
серьёзе», они не хотят превращаться в кирпичи для постройки
еще одной хитроумной башни.

Возникает желание начать все сначала, тяга к словесности
гомеровского простора, где острова, моря, корабли, благородные и
мужественные герои:

«Трижды вскричал Одиссей, как смогла голова человека».

«Голова», «Одиссей», и я, читатель, отделены друг от друга не
временем, но проклятием полузабытых богов, отчаявшихся и
постаревших, ожидающих Того, Кто примирит всех и вся.

Будьте стойкими, книжные строки, побеждайте новые искушения, как
греческие фаланги побеждали варваров! Держите строй букв, этих
бессловесных солдат, смыкающих строй для создания новой
мысли.