Проза

Расслабленными со сна руками Вик толкнул резиновые шины колес,
– пыльные и липкие, давно их не протирал. Механизм с мягким стуком
сдвинулся с места. Колеса зачмокали по крашеному полу, выкатились
на балкон, глухо уткнулись в перила.

Он видел деревья сада, умытые росой, яркие поля за окраиной города.
В утреннем тумане над молодым парком плыло колесо обозрения. С
похмелья все запахи кажутся острыми, пряными, словно бы ты очутился
на другой планете. Город сверкает, искрится, как чужой в серебристых
утренних красках. Он еще погружен в себя, в свои большие серые
сны, наполненные бетонными миражами. Парк вдали колышется, будто
зеленое озеро.

Прошлая двадцатилетняя жизнь кажется Вику пропастью, из глубины
которой страшно смотреть в яркое небо. На открытом воздухе свежо,
как и на горном пятачке, где стояла батарея. Одна из мин, пущенная
боевиками, разорвалась рядом с Виком… Очнулся в госпитале, не
в силах пошевелиться…

Теперь все приказы, атаки, холод и лишения остались позади. Иногда
Вику кажется, что он заснул на этом балконе, а проснулся совсем
в другие времена.

Отец умер несколько лет назад, они с матерью остались вдвоем.
Мама не теряет надежды, что рано или поздно Вик найдет себе подругу
жизни, что у него будет семья, дети…

Иногда он отвечает на письма боевых друзей. Несколько раз ребята
приезжали к нему в гости, вспоминали бои в горах… Нынешней весной
впервые не собрались – каждого затянула своя жизнь. Многие обзавелись
женами и детьми. Короче становились письма – жив-здоров и, слава
Богу…

Над городскими микрорайонами все выше поднималось солнце. Бетонный
панели домов приобретали желтый полуденный оттенок. Звенел трамвай,
огибающий молодой парк, посаженный над глинистым склоном оврага.
Застыло колесо обозрения, словно бы наехавшее на зеленый массив.
Кончилось веселье державы, потерпевшей поражение…Что впереди?

Начатая бутылка водки стояла на прежнем месте – за ящиком с яблоками.
Вик взял ее, отпил несколько глотков. В голове тотчас зазвенели
колокольчики: «Мертвое зарыто, черное свято».

Чтобы отогнать наваждение, Вик сделал еще несколько глотков из
нахолодившегося за ночь стеклянного горлышка. Поглядел вдаль:
застывшее колесо обозрения вращалось над маковыми зернами людских
голов, и каждая голова виделась на фоне воображаемого крестика
прицела… Вик, взъерошив волосы на голове, смотрел на тихий солнечный
город, словно бы затаивший свое огорчение. Доносился отдаленный
шум транспорта, звенели голоса детворы.

От водки на душе стало просторнее и как-то отчетливее. Горе каждого
отдельного человека растаяло в панораме города. Солнце поднималось
все выше, прояснилась зелень дворов.

Сейчас мать на работе, но по вечерам Вику слышно через открытую
форточку, как она плачет на кухне. Ему нечем утешить ее.

Под балконом, в прохладной глубине девяти этажей, дышит газон
с полузатоптанной травой. Там дыхание земли, и Вик ощущает её.
Она тянет к себе, как говорят в народе. Упасть, прилипнуть всей
телом к мягкой прохладе…

Вик поставил бутылку на бетонный пол. Донышко ополовиненой посуды
привычно тумкнуло.

За плетеной корзиной Вик вдруг заметил гнездо, свитое из сухих
травинок. Луч солнца, отвесно падающий на него, высветил три голубиных
яйца.

Он удивился. Птицы и прежде подлетали к его балкону, но, завидев
калеку, улетали прочь. И вот вдруг гнездо!.. Для него это было
настоящим событием.

Вскоре он впал в забытье, уронив голову на грудь. Во сне он видел
большую птицу с жемчужным оперением и красивым женским лицом золотистого
оттенка. Его отвлек шум крыльев. Открыв глаза, Вик увидел голубку,
усевшуюся в свое гнездо. Обыкновенная сизая дикарка с белыми крапинками
на маленькой, поворачивающейся туда-сюда головке. При каждом движении
перышки на ее гладкой шее тускло поблескивали. Коричневый зрачок
глаза ярко смотрит. Иногда голубка моргала. Внутри глаза звездочка
горела – будто в дымчатом космосе.

Вик улыбнулся и помахал птице рукой: я рад, что ты здесь поселилась!
Вдвоем нам будет веселее. Ему нравилось оперение с блестками цвета
ночного неба. Перышки, будто смазанные, аккуратно прилегали друг
к другу. Вик наклонился, – рука дотягивалась до птицы, и он осторожно
погладил ее. Перья голубки гладко скользнули под пальцами. Она
встрепенула крыльями, но не улетела. Прохладные перья ее напомнили
Вику гладкий и живой металл войны.

На соседнем балконе показалась круглая лысая голова соседа. Леонид.
Мужик в годах, одинокий бабник. Часто выходит на балкон покурить
и разговаривает с Виком. Неоценим насчет сходить за водкой. В
этом смысле он настоящий друг. Женщины, которые его навещают,
все разного возраста. Они тоже иногда появляются на балконе, с
жалостью смотрят, пытаются погладить по голове, а некоторые, пьяненькие,
норовят перегнуться через перила и поцеловать несчастненького
бывшего солдатика в губы.

Сегодня Леонид один, дама еще не пришла… Это
словно бы написано на его лице. Будучи с крепкого похмелья, с
надеждой подмигивает: слышь, сосед, дай глотнуть!..

Вик улыбается своей странной послевоенной улыбкой. Он знает, что
не умеет улыбаться. Как-то по привычке происходит лицевой жест.

– На! – Вик протягивает бутылку, в которой еще добрая половина.
Леониду он готов последнее отдать. Пить из горла сосед не смог,
сходил к себе на кухню, принес стакан. Вот уже звякнуло, забулькало
– привычные звуки. Зато Вик терпеть не может, когда внизу клаксонят
машины.

У Леонида тоже какая-то пенсия, хотя, на взгляд Вика, сосед совершенно
здоров. Кажется, он работал на заводе с вредными условиями: то
ли отравился, то ли облучился. При глубоком вдохе легкие Леонида
издают отчетливое шипенье, словно меха гармошки.

– Женить тебя надо, Витек! – шутит Леонид, закусывая вчерашней
котлеткой. И смотрит на ручные часы, вздыхает. – Подберу я тебе,
со временем невесту…

– Шутишь, Петрович! – По лицу Вика блуждает горькая усмешка. –
Сам-то чего не женишься?

Леонид как-то странно прищуривает глаза, передергивает плечами.
Отпивает из Виковой бутылки еще сто грамм. Уверяет, что сегодня
гостья придет «солидная» – с выпивкой и закуской!

– А у меня тоже гостья… – Вик наклоняется, поглаживает голубку,
притихшую на гнезде. Пальцы его подрагивают. Он не видит голубку,
но ощущает ее всю – большую, воздушную. Если закрыть глаза, можно
представить ее огромной, распростершей крылья над городом. Перья
ее, в ответ на прикосновение человека, топорщатся, под ними маленькая
приятная теплота.

Сосед перегнулся через балкон, посмотрел на птицу: прогони, зачем
она тебе нужна? Будет тут гуркать целыми днями… У меня в прошлом
году тоже голуби поселились, весь балкон изгадили. Я долго терпел,
затем подвесил дохлую кошку на нитке, – отлетались!..

– Пусть живет… – Вик снова погладил круглую маленькую головку,
будто к живому шарику прикоснулся.

Леонид огляделся по сторонам: второго голубя не видно – попалась
тебе, Вик, мать-одиночка.

Шли дни. Каждое утро Вик посыпал голубке пшена, давал хлебных
крошек. Наливал в миску воды.

Сосед в юности работал слесарем в хлебоприемном пункте, рассказывал,
как мужики мешками ловили голубей, ощипывали, варили в чугуне.
В те голодные времена это была отличная закуска. А на водку всегда
удавалось зернеца стибрить…

Вик слушал его болтовню, а голубка, успев обвыкнуться, сидела
у него на руке или плече – теперь она его совсем не боялась. Вик
смотрел на нее, довольно щурил молодые пьяные глаза. Но в душе
у него было как всегда тошно. Эта постоянная дурнота то слабее,
то сильнее поднималась из глубин больного организма. Он знал,
что никогда ему уже не будет хорошо. И смотрел в зрачок голубки,
словно в окуляр микроскопа. Перед ним разворачивался, озарялся
во все стороны птичий мозг, открывающий беспредельные миры. По
странным холмам, под еще более нелепыми облаками бегали внутри
птичьего глаза какие-то забавные человечки. Вик разговаривал с
ним на давно забытом, но вдруг вспомнившемся ему языке, а человечки
ему отвечали.

– С кем это ты разговариваешь? – удивлялся сосед. – Уж не влюбился
ли ты в эту голубку? С одинокими людьми такое случается… А вот
у меня пока еще не было такой женщины, чтобы, как говорится, задела
за сердце… И где это современные бабы так научились здорово
драться? Иная так треснет, что я, крепкий мужик, вмиг с катушек
долой…

А Вик, глядя на голубку, думал: надо приобретать протезы и искать
работу. Водку – долой!

Однажды утром, когда мать ушла на работу, а сосед был занят с
очередной посетительницей, Вик выехал на балкон и начал разговаривать
с голубкой. Она как-то странно кивала чуть наклоненной головкой.
Неожиданно Вик почувствовал в обрубках ног давно забытую твердость.
Он встал, ощущая под ногами бетонную твердость балкона. Наклонился,
задрал штанину спортивных брюк. Ног как таковых он не видел, но
между культями и полом светился, переливался искрами воздух. Слышались
забавные тонкие шорохи, писки, будто кузнечики вокруг порхали
– это миниатюрные живые существа образовали упругую полупрозрачную
плоть, заменившую Вику недостающие конечности.

– Мама! – воскликнул Вик машинально. Странные живые существа,
которых он видел в глазу голубки, образовали необходимые кости
и мышцы. Он взял голубку обеими руками, поцеловал ее сначала в
один, затем в другой коричневый глаз. – Спасибо тебе, милая!

Посадив голубку в гнездо, прошел в комнату, достал из шкафа новый
костюм, про который прежде думал, что только в гроб он
и годится… Теперь Вик надел костюм и посмотрелся в зеркало
– парень хоть куда, да еще при галстуке! Пригладил растрепанные
волосы – лицо худое и бледное… Исчезли боли в раненом осколками
боку, во всех мышцах ощущалась какая-то странная сила. Он уже
выходил из квартиры, как на плечо ему неожиданно вспорхнула голубка,
держа в клюве необычной формы алый цветок. Так он и вошел вместе
с ней в лифт, освещенный странным цветком, будто фонариком. Из
лифта вышел в подъезд, затем во двор, уже почти забытый.

На скамейке сидели старушки, одетые по-деревенски, с интересом
смотрели на Вика. Голубка ворковала на его плече. В маленьком
птичьем тельце гудела могучая затаенная сила, пришедшая защитить
этот край.