Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

У меня за щекой – швейцарская карамелька. Вечереет. Бреду по берегу Цюрихского озера. Форма его – кинжал, смысл его – излишество. Город оставался бы точно таким же, не будь в нем этой воды.

Вода оставалась бы точно такой же, не будь города по обеим ее берегам. Электричество не особенно вторгается в пейзаж. Здесь нет времени, и его здесь слишком много. Швейцарские часы таковы, что почти исчезают на руке. Это часы вообще, символ часов. Корпускула – больше, чем корпус.

В романе про современного Одиссея слово Швейцария не упоминается ни разу. Эта страна – сама по себе излишество, ибо даже имени ее нет места в (относительно) современном мифологическом пространстве.

Жить, не замечая лишнего своего, – не в этом ли мудрость? Я не умею; дожидаюсь мгновения, когда вода и воздух принимают одинаковый оттенок – индиго с жемчужным налетом; откладываю образчик на память, ибо фотоаппарат неминуемо все исказит; и сворачиваю на Seefeldstrasse, чтобы сесть на трамвай.

 

Трамвай в Цюрихе был всегда. Ноев ковчег, кажется, тоже. Если я не путаю его с Вавилоном. По дороге, мимо кустов, казино и настоящего китайского домика, натыкаюсь на многочисленные компании того особого смуглого габитуса, который не оставляет сомнений – сейчас ветер донесет вульгарно-пленительную речь, и я забуду, что это не Рио де Жанейро, и, значит, удвою бдительность.

Дж. Джойс в матросском костюмчике, в возрасте шести лет

Seefeldstrasse – не лучшая улица города. Даже то обстоятельство, что именно с нее управлялась добрая четверть марионеточных передвижений дублинского еврея, не делает улицу ни более дорогой, ни более шикарной, ни более привлекательной для глаз. Значит, трамвай и воду никак нельзя назвать излишеством. Если уж быть совсем честным и вспомнить все матросские костюмчики и капитанские фуражки, и всю наследственную финансовую неразбериху, то станет ясно, что... Уже стало.

По человеку не должно быть видно, беден он или богат. Нора Барнэкл, что и говорить, была роскошной дамой. Ждет Пенелопа, не ждет ли... Любимая всеми жена – лишь на такой и стоит жениться, ибо интересен чужой интерес. Когда б не женихи, что тебе до нее, хитроумный?

Боги наказывают слепотой тех, кто ленится разлепить веки или тех, кто распахивает их слишком широко. Демиург, с пиратской повязкой то на одном, то на другом прооперированном глазу, как и голем его бумажный, не засиживается на месте. Можно было бы назвать немало адресов, но это слишком скучно.

Доля твоя – скитания, Улисс. Можно ли избежать их? Конечно! Никто не гонит тебя. Ответ неотчетлив, пифия. Повтори же: можно ли избежать их? Невозможно, ибо в них доля твоя.

Но не в Элладу направлены стопы твои, ибо Улисс ты, не Одиссей.

Брата зовут Станиславом. У детей – итальянские имена. Это так обычно в Швейцарии. Почему Цюрих? Насчет того, почему Швейцария, хотя бы имеется официальная версия.

• What did you do in the Great War, Mr Joyce?
  I wrote Ulysses. What did you do?
  
  (Tom Stoppard, Travesties)

Дж. Джойс в кепке яхтсмена

Все дело в английском твиде. Место его – на цюрихской Bahnhofstrasse – вокзальной улице, которую одобряют, помахивая над панелью шанельными сумочками, взыскательнейшие леди. Цюрих – самый элегантный из швейцарских городов и, значит, самый никакой. Ибо элегантность есть размывание врожденных свойств. Английский твид есть английский твид – упорядоченная смесь, правильная пестрота.

Дж. Джойс в кепке яхтсмена

Нора была очень, очень элегантной дамой. Этот город – для нее. В самом центре, между Mюнстером и Фрауенмюнстером – деревянный бель-эпок Фрауенбада – дамской купальни. Роскошная нега дамской наготы, сераль невидимого господина, меж серьезных пейзажей протестантского города.

Oпять тема воды. Дочь Лючия была красавицей, в мать, и – как современно! – фотомоделью. Диагноз поставил лично доктор Юнг, уже заложивший основы своей империи в Кюснахте, на берегу все того же озера. Смирение... Отец не смирился.

Кстати, как религией? Католическая церковь - одна, стоит на горе. Но не на той, по которой К. Бальмонт взбирался к Е. Андреевой с мятой коробкой конфет в кармане мятого пиджака, а на той, на которой университет и ЕТН (буквы латинские). Да и при чем, собственно говоря, русские?

Русские всегда при чем, ибо пломбы еще не было, но вагон наверняка уже был. Впрочем, швейцарскую полицию больше беспокоили румыны. Священная корова – да-да, именно так! - громко мычала картонные гимны. В Первую Мировую в Цюрихе было довольно весело, но между войнами все-таки предпочтительнее Париж.

Повторение есть и фарс, и миф. Во Вторую Мировую в Цюрихе было мрачно. Золото в подвалах банков, правда, не превратилось в черепки, и вполне зелены были домысливаемые за холмами альпийские луга, но народ был испуган, плохо одет, не очень сыт и мало надеялся на спасительный нейтралитет.

Не горек ли хлеб был? Не отравлен ли? Цюрих вошел в естество не деталью, не плотью, но ядом. Смерть мифографа на столе, во время полостной операции, и похороны на кладбище, рядом с зоопарком, если и можно превратить в миф, то какой-то уж очень архаичный, эпохи человеческих жертвоприношений.

Были ли они в Ирландии? Друиды говорят – нет, христиане говорят – да, повторяя за язычником Цезарем. Конечно, были. Ибо и теперь без них не обходится. Разница лишь в том, что теперь они гораздо кровавее и бессмысленнее.

На букве «Т» список ирландских имен норовит оборваться, вымученно скатываясь к Uilliam. Но мы же знаем, что это значит. Англичане – не потомки данайцев. Остановиться, не договорить. Не посягать на букву «о», ибо в ней завершенность. На «онн» Оссиан слишком ярок, на «омикрон» - Орфей.

Не миф, но абстракция мифа. Не Тара – древняя столица Ирландии, но улица Тары в Дублине. Язык – настоящий – забыт. Что там с молочницей? Мы говорим на новоязе, ты и я. Ты рассказал бы сказку о жене-скиталице, но нету сказки такой. Не первый взгляд – второй – интересен. А третий – уже не очень, но что за дело до этого любителям мета-мета-мета...? Это мечта яснополянского исполина – в подробностях описанный день, хотя ни жида, ни эллина, он бы, пожалуй, не одобрил.

Разве можно сердиться на Цюрих, на абстракцию? Но и абстрактные понятия меняются со временем, и метаморфозы, пожалуй, пришлись бы по душе и Джеймсу, и Норе. Уже и сын, неподалеку от зоопарка... Бывшие буржуазные дома, ветшая, становятся богемными. Бывшие богемные рестораны – буржуазными. Jacket & tie required. Все абстрактно.

От купленной на цюрихской барахолке книги «Portrait of the Artist as a Young Man» отваливается обложка, сколько ее ни приклеивай. Отваливается и теряется сразу.

Хочу ли я, чтобы река жизни вынесла меня к Цюрихскому озеру? – да. Поселюсь ли я там, если будет выбор? – вряд ли.

Я иду вдоль виноградников – маленькие, голые кустики. Если не знать, что это такое, догадаться невозможно. За щекой у меня – швейцарская карамелька.