Литературная критика

Инга Кузнецова. Летяжесть. Серия: Поэтическое время. – М.: АСТ, 2019. – 560 с.

Эта книга, которой издательство, выпустившее ее, впервые в своей практике открывает поэтическую серию, неожиданно вышла в топы продаж, обогнав и классиков, и современников… Может быть, действительно сказалось кислородное голодание в тяжелом воздухе социальной сатиры, иронических куплетов и прочего постмодернизма второй свежести? Ведь даже если учесть, что в «Летяжесть» Инги Кузнецовой вошли все ее предыдущие книги, данный корпус текстов – это единое целое, складывающееся в роман с эпохой. И только «прокатываясь вместе с энергией голоса и отдыхая на островках сквозных мотивов», как предлагает автор, замечаешь, что эпохи у всех нас были разные.

Дело в том, что поэзия Кузнецовой – не гражданская лирика и не городские романсы, хотя «Слезоточивый газ отечества», ставший визиткой автора, присутствует в «протестной» обойме книги. В которой, добавим, политический радикализм все же оттенен поэтическим, поскольку никакой другой наркотик не требуется, если вспомним героя «Даун Хауса», когда «от жизни прет».

Какова эта жизнь? Или, скорее, ее философия, поскольку все в «Летяжести», словно по рецепту еще одного классика, разобрано на слова, отбросившие бубенчики рифм, порой даже ритм и размер, и все оставшееся нам предлагают назвать поэзией. Собственно, и называем, но какой поэзией? Точнее, поэзией чего? Жизни как полета? Взлета как падения? Трудно сказать, если «жизнь убегает, точно муравей, по тыльной стороне ладони», или «жизнь — это хвоя, грибница, влажный туес», или если перед нами «частная жизнь в сюртучке непонятного цвета».

И все эти аллитерации, аффектации, эвфемизмы и метафоры, похожи не на сложную поэтическую джигитовку, а на большую скользкую рыбу в «чешуйках слов». Мы пытаемся поймать ее, уловив смысл и ритм, а она ускользает из книги в книгу, вошедших в этот необычный сборник, и остается лишь этот самый «русский сюрреализм», как называют то, чем занимается автор. Хотя, судя по обилию метких метафор, «космоса праздничный фрак», «узкоколейный бег», «твид земли» и «труд воды», без того же русского футуризма не обошлось. Просто, глядя, как «солнечный текст проступает сквозь влажные клёны», отмечая «деревянный кувшин незамеченных правд» и «перевёрнутой мысли бумажный остов», не можешь отделаться от мысли, что «Летяжесть» - это нечто большее, чем сборник поэтических книг автора. Это своеобразная энциклопедия стилей, поскольку может ли быть иначе в современной литературе? Отчего так, а не иначе? «Когда б варилось в чистом космосе / родного дедушки платона / всё что взорвётся в нашем уксусе / китовом узусе планктона / кричала б ниже на полтона».

Кроме того, если уж говорить о стилистике, уточняя ее географическую привязку (которая, согласимся, формирует поэтический слух, вкус и прочую оптику), то Инга Кузнецова все-таки московская поэтесса, и ничто «полистилистическое» ей не чуждо, если вспомним Нину Искренко. «Он сказал / напомни какой там код / у твоего / подъезда / а я не знала какой именно кот / бродит у моего подъезда / и как найти тот подъезд а он подъезд / вообще или подход / или приход / пришествие или / а он сказал / снова ты гонишь в своём сомнамбулическом стиле / вот и поговорили».

И вот, когда «ты хочешь спать, а мне хочется петь», происходит перезагрузка смыслов, и новый поэтический виток – это «легкость», которую декларирует автор, и «жесть», которой не избежать при полете. Словом, явление турбулентности, которым, собственно, и отличается поэзия от всего прочего. «Опять озноб восторг канатоходца / и страха нет / то бог-жонглёр подбрасывает эту / планету / в ладони он её качает будто / прикидывает нетто-брутто / подбросит и смеётся».

И состояние, когда «бросает то в жар, то в холод», и есть ощущение «настоящего», космического, а не земного – притяжения, обнажения, катарсиса. Стихи Инги Кузнецовой учат летать без крыльев, но тяжесть остается даже во время полета. Словом, читателю есть над чем работать.