Литературная критика

Игорь Шестков. Ужас на заброшенной фабрике. — Киев: Каяла, СПб.: Алетейя, 2020 — 520 с. — (Серия «Коллекция поэзии и прозы»).

Автор этого сборника рассказов – художник, начавший писать от лени, и преуспевший, стоит отметить, и в том, и в другом. То есть, его проза – отличное руководство для тех, кому нечего делать в эмиграции, Конан Дойл и Луи Буссенар давно забыты, и впору прочесть Сашу Черного про двух бравых русских.

В данном случае он один, берлинский прозаик Игорь Шестков, мало на кого похожий в своей мимикрии, включающей обязательно тесный, словно первые джинсы, жанр рассказа и неуемную жажду приключений там, где, казалось, только на городских барахолках и случается чудо какого-нибудь фарфорового открытия. «Зачем природа заставляет нас самих себя бесконечно обманывать? – сомневается автор. - Придумывать хитроумные отговорки? Хвататься за такое большое количество соломинок, что из них можно было бы собрать Босховский «Стог сена»?

Хотя, кому как не художнику знать, что мир и складывается из таких вот пробелов, из которых выглядывают и «Купальщицы» Ренуара, и «Капричос» Гойи. И когда автору надоедает рассказывать о веселом советском прошлом, где он по старинке – и дворником, и кочегаром, и разнорабочим – он ставит свою ностальгию на паузу и рассматривает «берлинскую» жизнь сквозь собственные сны о чем-то большем. Поскольку, если писать лишь с натуры, то желание скоро пропадает. «Через три недели они оба, впрочем, появились в городе К. Все это время они кочевали по притонам северо-восточной Чехии. Пили и блудили. Потом у них деньги кончились». И поэтому каждый рассказ автор начинает вроде бы по старинке, живописуя скудный быт и тусклые прелести зарубежья, а после подключает весь свой багаж вывезенных в двойном дне памяти знаний о мировой культуре. И получше, заметим, оригинала все это выглядит. Сюрреализм иногда выходит, да такой, что хоть «Пинк Флойд» выноси. «А голый повел себя странно. Поставил корону на траву, расшаркался передо мной своими босыми грязными ногами, снял невидимую шляпу с бритой головы и представился: — Герцог Ангулемский. Король Франции. Рад приветствовать вас в солнечной Бургундии! Знаю, что вы сирота. Прискорбно. Не хотите ли ускоренного усыновления по льготному тарифу?»

И не ЛСД, заметьте, не Уэллс или даже Эдгар По, скрывающиеся в ребячьем названии сборника, а некий флер эмигрантского бытия, толкающий на поступки сродни героям здешней белогвардейской жизни в далеких 1920-х. Или даже чуть позже. Помните уютный скрип иглы и ремарку тенором перед модным в то время шлягером? «В демократическом Берлине я услыхал… Домино, домино… Будь веселым, не надо печали…» Тогда еще были такие транзисторы, на которых можно было слушать пластинки, представляете? Голь была на выдумки хитра, и впереди планеты всей летели борзые инженерной мысли, опережая слухи о том, что все уже изобретено до нас.

Впрочем, ничего нового автор не изобретает, его жанр куда интереснее радио Попова и еще одного, Маркони, что ли. Даже если это старомодный чемодан, из которого посреди ночи раздаются вопли любимой, давеча похороненной, а крышка открыта вроде двери с надписью «Мене, мене, текел» и изображением дьявола в пятиконечной звезде, то будьте уверены, что это может быть продолжением «Старухи» Хармса. Чемодан с ней, если помните, был утерян, и вот теперь всплыл в Германии, в холостяцкой квартире героя. Не катит? А вот в следующем рассказе «Лаборатория», где все сотрудники ушли к женам с детьми готовить селедку под шубой, оставшийся на работе герой уже сам называет всех предтеч своих кошмаров. «Коридор полон людей и кроликов. Худые носатые мужчины, лет сорока пяти, с одинаковыми папками под мышками, быстро идут куда-то. На их лицах — подобострастие и предвкушение… Это клерки из фильма «Бразилия» Гиллиама.

Но каких бы «Монти Пайтон» не подсовывала судьба на чужбине стойкому оловянному солдатику из Страны добрых советов, он все равно пишет письмо ученому соседу, слышит соловьев и маты в ночи, дышит полной грудью над газовой плитой со сбежавшим кофе. «…Немецкая жизнь — пишет он, - это прежде всего чудовищная зашоренность и пошлость. Постепенная сдача всех позиций. Отказ от мечты. Превращение в колесико или винтик. В шестеренку. Отступление и отупение. Капитуляция советского космизма неандертальцев. Железобетонный разврат. Под горячей юбкой тети Эльзы. Прогулки внутри паровой машины. Ползание по терке. И эту терку приходится еще и хвалить! Не будешь хвалить — получишь: «Зачем же вы тут живете, если вам у нас не нравится?»

А разве, спросим, кто-нибудь там живет? На заброшенной фабрике…