Литературная критика

Татьяна Риздвенко. Пан. – Волга, № 1-2, 2020

…По сюжету, если прослушать запись этого композитора, можно наворотить такого! Речь об искусстве, конечно, в народе называемом дегенеративным, поскольку, если бы в жизни все было так просто, рай на земле воцарился бы где-то в середине 1930-х, когда «нам песня строить и жить помогала». А так рок-н-ролл в романе «Пан» Татьяны Риздвенко - это все еще «не цель и даже не средство», как уверяли нас «Би-2». Точнее, музыка польского композитора Кшиштофа Пендерецкого, ныне почившего, от которой герои этой истории впадают в творческий экстаз и лепят скульптуры, достойные советского буклета «Архитектура в США». Примерно в то же время, когда в Москве проходила выставка под таким названием, и появилась в среде интеллигенции мода не только на «Битлз», но и на Чюрлениса с Пиросмани. То есть, на этакую необычную, а лучше «авангардную» тематику, которой вдохновляются герои романа, послушав музыки упомянутого композитора. Словно свежих новостей «оттуда», хотя и считалось, что курица – не птица, а Польша – не заграница.

Впрочем, речь, увы, не об эпохе 60-х, поскольку в романе - и Фейсбук, и Одноклассники. А вот герои в нем все те же – физики и лирики, романтики и прорабы духа, живущие строго отмеренной жизнью, как главный герой романа – художник, учитель и наставник. У которого и седина, и бес в ребро, конечно же, присутствуют.

Написано все и свежо, и хорошо. Ну как, свежо. Со времен перестройки, когда «разговорный» слог вместе с Маканиным вошел в руслит – еще свежо? Наверное, да, Идиатуллин так пишет нынче, кто еще? Из интересных – Давид Маркиш и Юрий Буйда, из модных – Иличевский и Елизаров, но это, конечно, имитация. А тут и ностальгия, и мистика, в которую автор верит, что она, мол (и только она), может оправдать наше советское прошлое. И в романе у нее – вроде бы концептуализм и Инстаграм рука об руку фабульные связи обеспечивают, а с другой стороны, модный еще в давние диссидентские времена Пендерецкий и коньяк в мастерской из керамических стаканчиков. Из Прибалтики, небось, или Львова. Это еще когда упомянутый Чюрленис был крамолен в иных республиках. И модно было любить Вертинского, югославских примитивистов и «Тайфуны с нежными именами» Богумила Райнова, поскольку аналогичного Джеймса Бонда в страну не пускали, а Пол Маккартни с группой «Уингз» из концерта в Сопоте по телевизору вырезался.

Словом, жили же люди! «В столовку они спускались с кручи, как короли, и там внизу стояли столы, а сверху висела куском взбесившегося льда огромная люстра… Шикарное место! Они там просто отрывались, с перерывами на лекции, анкетирование и командные игры. За пансионатом обнаружилось поле сухих борщевиков, зловещая графика на фоне белого снега. Было весело сорвать серый зонт-скелет и с ним ходить по твердому, почти не проваливающему насту, а внутри золотилась первая дневная порция портвейна».

Отлично, не так ли? Немало в романе и сугубо профессионального, производственного, творческого. Автор ведь, на минуточку, окончила худграф Московского педагогического университета, была художником по росписи фарфора, преподавателем живописи, журналистом, копирайтером, руководила литературной студией для подростков в Доме Щепкина. То есть, в художниках и художествах знает толк. «…Что может быть лучше акварели, говорил себе Дунин, и повторял это студентам, как заклинание, - узнаем мы о секретах мастерства. - Приручить акварель – стать сверхчеловеком: стихии в ней столько, что можно захлебнуться. Написать мотив любой сложности. Поздний вечер, туман, дождь, догорающий костер».

Кстати, о сигаретах «Друг» и больной ноге, если уж речь о театральных эффектах в современной «ностальгической» прозе. «– Ну что, покурим? – подошла к ним Алина Шпак. Умягченные согласные выдавали уроженку южных областей. Ростов-на-Дону?» Об этом, кстати, в последнее время очень многие говорят. И в стихах, и в прозе. «Южные области», «юг России». Причем везде, не только в первопрестольной. Стоит отморозить пальцы на лыжной прогулке, дотерпеть до весны, а в апреле заявиться в поликлинику, где сразу участливое: «Мальчик, вы, наверное, с юга?» Есть в этом что-то белогвардейское, вы не находите? Уже ни юга, ни гвардии – явная Украина, сомнительный Крым, а все еще свежо имперское очарование, задающее и характеры, и даже сюжет, как, помнится, в романе о Парщикове, нагрянувшем в «южный» Киев и оказавшимся, как говаривал один фанат о БГ, «рыжим евреем». Впрочем, оказалось – всегда им был, и один из героев «Пана» был прав по этому поводу. Все это жеманство, рояль Москвы, флаги на башнях, лампионы на набережной… «Этот дивный… едва уловимый… очаровательный… бархатный… такой сексуальный… выговор и… высшее художественное образование могут означать только одно… Краснодарский худграф?!» Да-да, и волны любой столичной фантазии разбиваются о берег далекой Шепетовки, как писали одесские классики и то и дело напоминает тамошняя уроженка и заодно петербуржанка Маруся Климова.

Впрочем, мы отвлеклись, и «краснорожий, дошлый, ражий», словно еще один поэт из «южнорусского» Харькова – наш нейромузыкальный сказ спешит продолжиться следующим утверждением. Например, «Пан»  в названии романа – это, конечно же, о лесном боге с флейтой, которого живописал «сомнительный» для соцреализма Врубель, лежавший, кстати, в дурдоме упомянутого города и заодно первой столицы УССР. «Дунин, как лебедь из запруды, выплыл из полукружья бывших однокурсников. Мастерскую заливало поздним малиновым солнцем, свет бил в частый переплет окон, ложился квадратами, золотился гипсовой пылью». Здесь хочется фото из харьковской же мастерской местных футуристов – Косарева и Ермилова, знаете таких? Нет, не критик, с которым в предсмертной записке «не доругался» Маяковский, другой. Там еще один лежит на оттоманке, задрав ногу, а другой мелким бесом горбится на высоком табурете. И да, квадраты солнца из переплета окон. Хлебников здесь бывал, Пастернак… Лимонов забегал в шестьдесят восьмом.

…Отчего-то вспоминается рассказ о художнике, едущем в купе на пленер. Уже нашего, интертекстуального времени. Рюкзачок, палка хорошей колбаски. Так и написано, «хорошей колбаски» - умри, лучше не скажешь о человеке. Какой-нибудь полоумный творец вроде Зверева, спавшего на газетке, и есть-то особо не умел, выпивая по жизни под пейзаж, а здесь… Хорошая колбаска. Тема для Розанова, конечно, где пироги с требухой - «тоже Бог», но здесь другое, тип русского человека – хоть художника, хоть агронома – сермяжной, по сути, личности. Да, там еще в рассказе, художника совсем не осталось, когда опьяневшую попутчицу трахнул, чей муж в это время в закрытую им дверь купе ломился. Одна лишь сермяжность осталась, да колбаска в рюкзаке. Хорошая, как палка по-пьяни. Ну, тут уж, как говорится, или пан, или пропал.

В данном случае Пан.