Литературная критика

Инга Кузнецова. Изнанка. – М.: АСТ, 2020. – 288 с.

…В начале этого романа, учитывающего, как предупреждает аннотация, все официальные и конспиралогические теории распространения ковида, мы, тем не менее, вспоминаем о вещах более традиционных. И в стилистическом, и формальном смысле. Футуристический высокий бред Хлебникова («из тьмы и тьмы, из гущи сырого мрака, из жирной пещерной слизи мы вырвались во что-то лёгкое, свежее и захватывающее, пахнущее желаниями, травою, жизнью») и мелиорация антропологических смыслов Заболоцкого («над рекой зависают существа, которым предназначено стать частицами хозяйского тела») плавно перетекают в социальную драму. В сухом остатке имеем современный антропологический роман – определение не хуже киберготики, согласитесь.

А все оттого, что речь в «Изнанке» Инги Кузнецовой ведется от лица мыслящего вируса, который, попадая в тела своих носителей – от летучей мыши до человека - пытается вникнуть в их жизнь, дать ей определение, осознать свою роль, как бы парадоксально это не звучало в случае смертельной инфекции. «Я понять тебя хочу, трудный твой язык учу», - приходят на ум строки классика, а в самом романе разворачивается история микроскопического существа, задающего глобальные вопросы сродни «проклятым». Приняв эстафету от летучей мыши и домашней кошки, сюжет продолжаем уже мы с вами, мыслящие Гиги (гиганты), среди которых и Ма, и Лыш, и Усталая Хозяйка, и Отчетливый, и Кибернетик, и Жуткий с Кристи – герои, с которыми сталкивается вирус по мере распространения эпидемии. География которой, добавим, выстраивает «родственные» и «любовные» связи в романе - действие в нем происходит, соответственно, в России, Германии, Китае.

Каждая из историй, поведанная вирусом «изнутри» очередного персонажа – это одновременно и история болезни, и «окончательный» анализ, и, собственно, приговор. Зачастую смертный, конечно. И уже совсем по-другому воспринимаются и семейные дрязги, и ссоры влюбленных, и прочий негатив вроде маньяка-убийцы. Все вместе это страшит какими-то библейскими по своей неумолимой очередности коннотациями, учитывая «нутряное» название романа, отсылающее к 129 псалму Давида: «Из глубины воззвах к Тебе, Господи!» «Это безразличие Отца в сдвинутой назад реальности сделало Отчётливого таким мертвенно-холодным. Это Кибернетик боялся жизни, мучился от нерешительности и не смог остановить Кристи и дать ей хотя бы немного тепла. Хотя она — да, может быть, и посмеялась бы над ним. Это Кристи была грубой ко всем и никого не любила. Это Жуткий убил Кристи. Всё это были мои Гиги. Те, внутри кого я жил. Почему же они так странно обращались с другими?»

Но суть здесь в другом, вирус не стремится всех уничтожить, а наоборот, пытается предостеречь, подсказать, направить в правильное русло. То ли частной жизни, то ли вселенской судьбы. «Гиги могут с остервенением разрушать мир вокруг себя и сами себя, - констатирует он, восклицая: - Гиги, Хозяева! Да что это такое с вами? Как возможны такие мутации? Как вы превращаетесь в убийц? Как вы превращаетесь в полумёртвых? Как вы превращаетесь в нас?»

Как бы там ни было, но комбинаторика отношений вируса с миром и его хозяевами в романе выстроена более чем оригинально. Все наши правила и привычки, речь и движения, чувства и желания – выражены сквозь мутную призму ощущений организма, плавающего в теле героев. Например, вокабуляр. «Камеры Кристи искрятся. Голос Кристи переливается. Она любит выпускать его на волю без всякого словесного смысла. Начинается этот звук с придыхания: «х-ха». Это у Гигов называется «смех». Или, скажем, внешние «антропологические» признаки – тело и мода, кожа и татуировки, еда и питье, наконец. «Я вижу разноцветные покровы разной величины — крошечная Кристи надевает их на свои красивые отростки, на своё красивое извилистое тело», - удивляется маленький жилец облачению тела своей хозяйки.

И далее уже картина мира такова, что если раньше у вируса были старые добрые Хозяева, кормящие паразитов в своем теле – летучая мышь и домашняя кошка – то теперь вдруг появились злые и непонятные Гиганты. Они гораздо круче прежних Летучих и Плавных – от юношей-романтиков до монстров-убийц – оттого и жизнь с ними (и в них) совсем не такая, как прежде. Даже на коммуникативном уровне, и вместо редких и ласковых «мяу» теперь «некоторые сочетания звуков повторяются чаще других: «блеать», «пох», «нах», «ауе».

Иногда кажется, что такую модель, напоминающую одновременно домком у Булгакова и «Двенадцать» Блока только и может спасти «революционный» вирус, способный повернуть мозги в прошлое – туда, где по упомянутому Хлебникову с Заболоцким, совы, осы, лисы. Но у вируса иные задачи. «Важно то, что они живы, - наивно считает он. - Я лелею их и берегу. Я не дам им уничтожить друг друга».

Собственно, вряд ли мы и сами справимся с последним, судя по сегодняшней моторике реальных событий.