Литературная критика

\Семен Лопато. Мертвые видят день. – М.: АСТ, 2020. – 352 с.\

…Вопрос о противостоянии не врагов, но эгрегоров – структурированных потоков энергии, создаваемых мыслями людей – в очередной раз оказался популярен в начале 90-х, когда «национальный» формат отношений стал «коллективным», словно вчерашнее «социалистическое» сознание. В литературе эту идею о силе мысли, способную не только «остановить дождь», но и «предотвратить войну», успешно реализовали постмодернисты, и «Мифогенная любовь каст» Пепперштейна и Ануфриева, где в финальной битве столкнулись две мифические силы – коллективный эгрегор русского народа (толпы добрых молодцев с вилами и топорами), и его противник – немецкий этнос (колонны инженеров с линейками, циркулями и обязательными белокурыми бестиями в авангарде), был ярчайшим тому подтверждением.

Так вот, битва у Пепперштейна с Ануфриевым – это конспект. Его расшифровка с подробными комментариями – в романе Семена Лопато «Мертвые видят день». Сюжет не особо важен, будучи незамысловат. В яростной схватке у берегов северной Норвегии советская подводная лодка и эсминец гитлеровских кригсмарине уничтожают друг друга. Попав в загробный мир нордической Валхаллы, капитаны кораблей отказываются примириться. И теперь по законам северных богов им предстоит долгий и смертельно опасный путь к престолу Вотана, где они вступят в последний поединок, итог которого определит победителя в противостоянии России и Германии.

И если в «Мифогенной любви каст», по законам «постмодернизма», даже «сюжет в сюжете», словно «рассказ в рассказе», не всегда нес дополнительную «смысловую» нагрузку (действие не всегда есть движение), то в романе Лопато мысль донесена, казалось бы, обиняками, стилистическими жестами, жанровым кружевом пресловутых «описаний природы». Ведь речь, все-таки, об орнаментальной прозе, где все сконструировано несколько иначе, нежели откровенный военно-морской боевик. Впрочем, «образной» конкретики и здесь хватает.

Так, например, исподволь, в дорожных, как водится, спорах рождается истина о войне и отношении к ней разных народов. В котором, заметим, обнажаются их же различия. «– Вы, славяне, – с чуть раздраженным напором говорил немецкий офицер, - не воспринимаете жизнь как великое путешествие, как путешествие, цель которого победа. Вы приземлено живете здесь и сейчас. Вам дали германскую идею марксизма, но вы недолго были верны ей, вы отбросили ее основополагающую идею изменения и покорения всего мира, переделки его на свой лад – идею мировой революции, вы почти сразу по-своему, по-славянски сузили и выхолостили ее, начав строить свой вожделенный социализм в одной стране, так же как ваши тупые крестьяне годами копошились на своем клочке земли, не желая знать, что происходит даже в соседнем селении за рекой. Вы низвели западную идею – не важно, правильную или ложную – к своей тупой ограниченной провинциальности, сами огородили себя и тем самым погубили и идею, и себя, сделав мусорным свое будущее. Германская идея вам не по зубам».

Отвлекшись, сообщим, что «путешествие» в романе на самом деле весьма и весьма «постмодернистское», ведь движется к трону Вотана отряд, по сути, погибших бойцов, которые готовы драться за победу. По мере приближения такой возможности страсти понемногу утихают, стратегия (уничтожить врага) сменяется тактикой (использовать вражескую силу), а упомянутый «коллективный» эгрегор немцев и русских неожиданно рассыпается на вовсе не «военные» мысли и дела. Так, юный главный герой, советский подводник, находит в одном из городов Вальхаллы (да-да, здесь не только сражаются в чистом поле и пируют за дубовыми столами бородатые викинги) свою давнюю любовь, остальные участники похода встречают свою судьбу в не менее неожиданных местах. И тех же немцев, технократов и педантов, пленяет, скажем, не город мастеров или колония художников, а откровенно местечковое болотце деревенской идилии. Они остаются растить хлеб и защищать от местных демонов женщин и детей, причем, на пару с русскими побратимами, и это не первый случай, когда с железного цветка Судьбы, врученного им на старте богиней, упал лепесток.

«Вы в своей пропаганде называете себя великим народом, - не унимается при этом немецкий офицер, - но великий народ должен гордо нести свое имя, во всех схватках сохраняя свой нрав и обычаи, гордо и брезгливо отталкивая чуждое, а вы, русские, смешиваетесь с любой грязью, какую встречаете на пути. У вас нет ни своих идей, ни своих целей. Вы вечно подражаете и вечно догоняете. Вы не чувствуете себя центром мира и вам нечего предложить миру».

Что же русские все-таки предлагают взамен? Да, моряки с советской подлодки угрюмы и немногословны, общается с немцами, в основном, их капитан, но пресловутая «загадка» русской души, конечно же, не в этом. По мере продвижения к финалу немцы присматриваются к бывшему неприятелю, а нынче – союзнику по марш-броску к Вотану, а со временем, как убеждаемся, начинают его уважать. Их «коллективный», напомним, эгрегор начинает распадаться, а если точнее, то, распадаясь, примыкать к соседскому, некогда враждебному. Ведь военная бравада вождей, все эти штампы и клише, стереотипы и агитпроп, на самом деле, как уже упоминалось, манипулируют «образом» войны, а ее «сюжет» двигают совсем другие силы. Если проще, то в жизни солдаты всех армий мыслят одинаково, и лишь командиры артикулируют их условные «различия». «–Ну понятно, – бросив взгляд на паровоз, Вагасков улыбнулся, – втулок под флагштоки здесь ведь две – украшать флагами по торжественным случаям полагается ведь не с одной, а с двух сторон – у вас тоже, верно? Немецкий офицер кивнул, – да, помнится, с двух. А посередине, – он усмехнулся, – портрет фюрера. Задумчиво Вагасков повертел в руках палку. – Ну да, – негромко произнес он. – И у нас тоже».

 Вот и начинают наши герои не наследовать «портретную» идею, а поступать точно так же, как на войне поступил бы любой. Защищать детей, чинить мирную технику, делится куском хлеба, если уж впереди и долгая дорога, и общая цель. Это уже во-вторых она приведет к перелому в войне, и возможно, даже к победе, а в первую очередь она станет концом идеи о великом «коллективном» эгрегоре. И один в поле воин окажется не менее важен, чем смерть всех остальных.