Литературная критика

Александр Спренцис. В преддверии осени. — Киев: Каяла, 2019. 180 с. — (Серия «Коллекция поэзии и прозы»).

…В 90-х, если помните, словно открылись шлюзы творческих откровений, а на самом деле, была снята блокада с очередной «второй», «третьей» и какой там еще волны литературы, которая до той поры казалась самодостаточной в тесном кругу любителей «подпольного» чтива. Кроме обэриутов, выходивших да не вышедших окончательно вроде «Полета в небеса» Хармса, оформившегося в известных трехтомник, и «Пучины страстей» Олейникова, ни в чем более не изменившейся, не говоря уж о втиснутом в один том «Всё» (после вальяжных нескольких, зарубежных) Введенского – так вот, кроме нашей невеселой и трагической троицы и примкнувшем к ним позднее сборника Липавского, что еще запомнилось из того периода? Конечно же, отечественные минималисты, палиндромисты и прочие неформалы стиха, коими пестрели целые подвалы тогдашних новообразованных изданий – вроде «Волшбы» Авалиани и поэтов-восьмидесятников из «Списка действующих лиц» и «Эпсилон-салона»

С чем вообще можно сравнить этот период в области неформальной поэзии, существовавшей в 80-х и массово вышедшей к читателю в 90-х? С географической точки зрения «область» здесь очень даже к месту, и «В преддверии осени» Александра Спренциса – поэта, явно принадлежащего упомянутой поэтике 90-х – яркое тому подтверждение. В сборнике, составленном из новых и старых стихов, основной акцент сделан как раз на «прежнем» творчестве автора, и его «близком ретро» (у московских поэтов, напомним, был «ретроавангард», означающий «естественное стремление вернуться к живым корням, минуя «совписовское» болото», как писал И.Ахметьев),  о чем и хочется сказать в первую очередь.

Во-вторых, автору удается так называемая «альбомная поэзия». При этом «серьезные» и откровенные посвящения («Я чувствую с Витей / Себя даровитей!») естественным образом отсылают к замечательному китчу обэриутов («Ах, Козлова, ох, Козлова! / Я сказал тебе лишь слово, / А ты уже обиделась / Как будто с чертом свиделась!»), квазилитературным виньеткам («Тютчев писал все спустя рукава. / Но ему можно. Ведь он голова!»), озорным арабескам («Когда вечер подойдет / И с плеч платье упадет!») и даже городскому романсу («Ты любовь мою зарезал, / Зарубил на всем скаку! / Дроля мой, мой ненаглядный, / Вождь апачей, Виннету!», а вот частушечные и раёшные размеры вновь заставляют вспомнить о гримасах тутиздата.

Например, «У моей Эмилии / Роги изобилия» впору примерить к эротическим сборникам 90-х (всего было три), «узаконенных» в полновесной антологии народной эротической поэзии, откуда и «моей Наталии / такие гениталии», и прочие веселые скабрезности, коих в книге Александра Спренциса немало. И все они «временного» измерения, то есть, соотносимы с «народным» фольклором того или иного периода неформальной поэзии. Выплеснувшейся, заметим, даже на эстраду, где Пугачева исполняла не только «перелицованного» Мандельштама (с «Петербургом», замененным на «Ленинград»), но и «раёшную» Цветаеву. При этом интересно отметить сохранившуюся в частушках «официозную» часть любовных страданий, которая лишь менялась в лицах и званиях по мере приближения к нашему времени. И «Не хочу я чаю пить из большого чайника, / А хочу я полюбить ГПУ-начальника», оставшееся нам в наследство из 30-х, реформировалась у того же Спренциса в «народный» напев «Ах дива, дива! / Не огорчай начдива!», созвучный эстрадному «Тома, Тома! / Выходи из дома!». И знакомый со времен «Сантиментов» Кибирова постмодернистский центон у него уже привычно (и логично) ложится в наезженную колею «полистилистического», как у Искренко, жанра. «На полустанке я стою / Узкоколейку сторожу / А тут и Паша Корчагин подходит / И песню заводит / Про степного сизого орла / До Орла держит путь / СИЗОрла не забудь / В Лубянке остановка».

В «Поэме о любви высокой как телевизионная башня» (1996) слышится Маяковский, который в данном случае рифмуется с Чуковским: «Ей нужны / Высокие чувства... / Но кушать-то — надо?! / А в холодильнике — / Пусто!..». С другой стороны, ставшая грустным афоризмом фраза «любовная лодка разбилась о быт» у автора сборника обрастает новыми коннотациями, ведь «быт» у него собран, по сути, из разных, как видим, эпох, и часто «обращения к возлюбленной» неприменимы по отношению с современным «формам» любви в литературе. Словом, ретро, как и было сказано – целомудренное, несмотря на эротический контекст, и саркастическое, не взирая на лица. «Впору / спрятаться в нору» в этом «временном» контексте, как предлагают нам, и далее  «жизнь выделывает коленца / и я выбрасываю полотенце». «Почти лирика» - называется один из разделов сборника, поскольку автор, без сомнения, дистанцируется от себя, «лирического героя» и себя «настоящего», живущего сегодня и писавшего в 80-е и 90-е, и то что он усматривает в этих «альбомных» фрагментах своей «великой эпохи». «Когда устал от старых колен, / Переходишь к осязанию новых колен, / Такие вот коленца выделывает жизнь!»

В результате же критического обзора вырисовывается вот какая ситуация. Которая, заметим, закольцовывается с положением литературных дел, изложенным в начале этой, по сути, эпистолы в прошлое. По мере продвижения вглубь сборника, собрав на пути целую коллекцию знакомых и знаковых фрагментов – то ли о чижике («потратил рубль / потратил два / и закружилась голова», то ли о «дантистке с телом белее известки и мела» («насчет женских тел / я смел / или не смел»), оказываешься даже не в саду расходящихся тропов, а вовсе уж во вселенной несмываемых смыслов. «Когда бабочка проснулась / то не могла вспомнить / кто ей снился Некрасов / или / Ахметьев / вот именно или», - уточняет автор, а мы и рады стараться. Узнавать и обманываться, обмирать и не признаваться.