Литературная критика

Михаил Рахунов. И каплет время... — СПб.: Алетейя, 2018. — 312 с. — (Серия Коллекция поэзии и прозы)

…Точно так же, как гвозди в разговоре Горького с Бабелем, стихи бывают двух видов. Интересные и не очень. Так вот, поэзия Рахунова, у которого недавно вышла книга избранного, как раз «интересная». Если же серьезно, то этот самый вид, несущий не изобретение, но сообщение, и есть главной формой стиха у нашего автора. Иначе говоря, сюжетные стихи ему милее, здесь он в своей стихии.

С другой стороны, Америка, в которой оказался поэт, здесь ни при чем. Он задолго до нее сформировал свой стиль, на который повлияли такие знаковые авторы, как Слуцкий и Глазков, Кропивницкий и Сапгир. В каком смысле повлияли, спросите вы? И как вывести формулу этого самого влияния?

С другой стороны, в очередной раз узнать, «из какого сора растут стихи» - так себе желание, да автор и не скрывает основ своей «стилистики». «Я подарю тебе мой непутевый пафос, / Прерывистую речь — несложное шитье», - приглашает он к разговору. Причем, ненавязчиво, как говорится, без фанатизма. «И что тебе оно? Зачем тебе этюды, / Наброски, сценки, бред, пустая болтовня?..» - узнаем мы об особенностях подобной эстетики. Впрочем, драматургия ее такова, что именно в этих «мелочах» и кроется тайна обращения. Поэта – к читателю, автора – к эпохе, самого времени – в современность. Которая, конечно же, у все своя, но в данном случае – случае Рахунова – она, безусловно, коллективная, как память. В которой, опять-таки, неоконченный разговор о «нужности» поэта для своего читателя, народа, времени. Их он «трогает за рукав», как Мандельштам, или кричит «во весь голос» свое «послушайте», как Маяковский. Для чего? В первую очередь, для себя самого, и уж потом в надежде на собеседника. , «Я подарю тебе осколки, пересуды. / Ты склей. / Ты собери. / И ты поймешь меня!» - заклинают в сборнике «И каплет время».

Кстати, о названии. Пафоса, как нас и предупреждали, все-таки никакого – у всех поэтов, как правило, время мчится, летит, или как минимум течет. Самой собой, в Лету. Здесь же оно каплет, причем «по капле керосина», как у Саши Черного – именно так воспринимает автор действительность - без прикрас и лишних объяснений. А чего объяснять? На родине поэта все и так было ясно – жизнь играла человеком, а человек играл в шахматы и писал стихи. В первом случае обошлось международной короной гроссмейстера, во втором… Об этом, как правило, не говорят, поскольку и так все ясно. Или песня подскажет, удобно. «Улыбнуться надменной соседке, / Сесть на лавку — и съесть эскимо. / Хорошо быть свободным — не в клетке, / И закончить престижный ВГИМО», - сообщает автор в своем «Ожидании» о главных целях юности.

Но вот – зрелость. У Рахунова немало книг, его стихи ни с чьими не спутаешь, а если и ошибешься, то это будет хотя бы не Бродский, уже не стыдно. Как не стыдно, например, быть похожим на Жарова и Уткина, Житкова и Антона Дикого. Вы знаете, кто эти люди? Не Маяковский и Есенин, не Вознесенский и Евтушенко, а, скажем, не меньший и не больший поэт-современник, у которого даже своя собственная «Корзинка» о том, что такое хорошо и что такое плохо имеется. «Мода — чтоб быть с иголочки, / Чтоб возмущаться — сволочи, / Смелость — ходить по лезвию / И, чтобы летать — поэзия».

Впрочем, поэзия еще нужна и для того, чтобы сверять свои часы с курантами времени. Кстати, все – от Мандельштама до Евтушенко – и сверяли,  в общем-то. Неважно, в мегафон или тихим голосом, как, например, Елена Копылова («моя судьба стоит одна / на горке – как сурок), с тонким пафосом которой неожиданно резонируют строки автора сборника. «В опасном месте ― на пригорке, / Сидит изнеженный хомяк», - вторит он, отзываясь при этом и на классическое «хорошо умирает пехота» Мандельштама: «Ах, умирать нам неохота ―/Мы не умеем умирать».

Все это, конечно, можно обозвать интертекстуальностью, но стихи Рахунова хочется обозначить как-то по-другому. Если постмодернистские поэты откровенно использовали центон и цитату, не скрывая иронии и сарказма относительно «ностальгии по настоящему» - вроде Кибирова и Пригова, осилившего более тяжкий грех и бремя производственного приема, то поэтика Рахунова – это как раз «виноградное мясо стиха». На косточке памяти, если можно так выразиться. 

И знаете, листаешь такую вот книгу, вчитываешься, улыбаясь, в знакомые названия – «Не делайте глупость, не надо селиться в Москве», «Сквозь набухшие жилы Арбата», «Какой дешевый кофе за границей», «По Европе гуляют халдеи» - и думаешь: еще не страшно, еще можно пожить и почитать. И мой сурок со мной.