Комментарий | 4

Русская философия. Совершенное мышление 132

 
 
 

И снова "Игра в бисер" с Игорем Волгиным даёт материал для размышления.

Когда один из "любителей" русского поэта на глазах у "профессионалов"-пушкиноведов показал им, что в своих исследованиях они пользуются собственными представлениями в восприятии образа Онегина, игнорируя представления самого Пушкина, то никто из них не проявил интереса к тому, как именно Пушкин воспринимал Евгения. Они не стали это даже обсуждать и пробовать продвинуться в этом – новом для них – направлении! Евгений означает "благородный? Точка! Зато привычно отдались своим привычным грёзам, заунывно декламируя (опостылевшие) стихи и заметно оживая в игре "кто правильно вспомнит строки первым", поскольку играли в неё на студенческой скамье, когда их чувства были ещё свежи.

Странное, но такое знакомое зрелище.

Мумии разговаривают о мумиях!

Мавзолей чувств и смыслов.

Каждое обсуждение какой-нибудь книги – словно панихида, стремление окончательно похоронить её автора в его индивидуальности и поэтому неинтерпретируемости его наследия.

И – о радость! – от бесконечности возможностей интерпретации оставленного кем-то личного опыта! Возможность сделать из человека "наше всё" в смысле всё, что угодно, – разве это не праздник души и не именины сердца? Заметьте, эти мумии оживают тем больше, чем больше расширяются их возможности не слышать сказанное поэтом. Как будто поэт стремился угодить всем подряд и на все века и его гениальность как раз в этом и заключается. В широте охвата времён и публики. За счет гибкости образов и смыслов, их адаптивности к изменившимся общественным условиям. Вам это ничего не напоминает? Мне так даже очень: например, советскую профессуру, которая за последние двадцать лет проявила эту самую гибкость и адаптивность, плавно перейдя от одной идейности к другой, сохранив при этом все свои предрассудки. Я вижу охватившую их эйфорию от головокружительности такого перехода, удавшейся смены масок. Отсюда и такой пафос интерпретаций.

Однако мне интересно не это. Мне интересно, насколько действительно оставленное поэтом, писателем, художником, музыкантом наследие может быть интерпретировано.

Более того, что вообще такое общественная интерпретация? Попробую разобраться.

Первое и самое очевидное: чтобы нечто интерпретировать, необходимо это нечто иметь. "Вещь" или "текст", как любит повторять Волгин. Соответственно, картину, партитуру и т.д. Если отвлечься от процесса его создания, шедевром признаётся наиболее читаемое, воспринимаемое, слушаемое произведение – "Гамлет" Шекспира, "Монна Лиза" Леонардо, "Белый" альбом Битлз и т.д.

Многократное, точнее, мультивосприятие бесчисленным количеством людей той или иной вещи как бы огранивает её, превращает в своеобразный алмаз, но! только за счет коррекции, огранения, очищения самого восприятия. Признанным шедевром становится то, на чём формируется само восприятие человека. Ключевое слово здесь – признанным. Можно предположить, что шедевров гораздо больше, чем те, которые мы знаем... как шедевры.

Одновременно то, что мы знаем как шедевры, больше говорит о нас, чем о них. Например, "пробежка" Татьяны по окрестностям не воспринимается нами как шутка, проказа, забава поэта, если мы уже огранили своё восприятие по устоявшимся со времен Белинского матрицам. Если бы наше восприятие направлялось другим разворотом внимания, то признанными шедеврами стали бы другие "вещи", тексты, картины. И, может быть, ещё станут! Некоторые же не станут таковыми никогда. Но совсем не потому, что они не могут ими стать.

Таким образом, пределом распространения шедевра является не он сам, а пределы данного общественного внимания, его ограниченность. Например, в условиях доминирования устоявшихся форм христианства в индоевропейской цивилизации другие религиозные тексты не могут восприниматься как матрицы формирования, то есть культурные феномены, шедевры. Они будут на обочине до тех пор, пока шоссе занято трафиком ветхого и нового заветов. Если же ситуация изменится и, например, кумранские тексты попадут под пристальное общественное внимание, только конкретный опыт их мультивосприятия покажет, насколько они способны стать общественно признанными формами.

Второе и почти столь же очевидное обстоятельство. Есть признанные шедевры, а есть признанные в данном сообществе, среде, субкультуре. Так сказать, шедевры второго плана, маргинальные. Или даже антишедевры, то, что обычно не очень точно, как это хорошо показал Мамардашвили, называют "подпольной" культурой. Они не становятся общепризнанными не потому, что они сами по себе "хуже", менее талантливы, чем общепризнанные, а именно потому, что огранивают (формируют) восприятие меньшего количества людей. Которые могут оказаться и чаще всего оказываются гораздо более развитыми, чем общественное большинство. и, соответственно, признанные ими творения более специфические, своеобразные, сложные, чем шедевры признанные, которые на их фоне могут выглядеть даже несколько простыми, слишком доходчивыми и легко воспринимаемыми.

Теперь третье, совсем не очевидное и для меня гораздо более важное. Тот факт, что "тексты" становятся матрицами общественного восприятия, но в особенности то, что они созданы в определенных общественных условиях, заставляет нас полагать, что это пространство "творец (художник) – общество (среда)" является единственным пространством возникновения данного текста. Но тогда возникает вполне правомерный вопрос: является ли автор текста свободным от общества? Российскому культуроведению "помог" выйти из этого достаточно затруднительного положения всё тот же В.Г.Белинский, предложивший представление о том, что произведение создаётся отделенной от человека творческой (трансцендентной) силой, вдохновением, которое, хотя и посещает данного человека, но в принципе им никак не контролируется.

Конечно, ноу-хау Белинского заключалось в том, что он изобрёл способ анализировать литературные произведения, практически игнорируя личность автора, так как главным действующим лицом всегда является накрывшее его вдохновение, которое, кстати, простая калька с вульгарного понимания христианской благодати.

Вдохновение дышит, где хочет. Но, заметьте, всегда в интересах критики!

С этого времени об авторе стало принятым говорить только в контексте его взаимоотношений с ветреным вдохновением. И – самое главное – практически полностью. игнорировать его собственное переживание, восприятие и понимание как своего творчества, так и своего времени. Например, с каким презрением отзывается о развитости Н.В.Гоголя собравший свидетельства о нём Вересаев. Так что и до советской критики, которая открыто презентировала социальность своего метода как принцип его научности и объективности, российская критика уже стояла на этом пути вполне твердо.

И ещё – вдохновение для наших специалистов принципиально не исследуемо! оно или есть, или нет, оно посещало какого-то счастливца, а потом превращало его в несчастного, забывая к нему дорогу. Какое удобное представление! Не только филологи и критики, но даже сами писатели очень благодарны В.Г.: так недавно в "Рос. газете" в заметке на юбилей Белинского Павел Басинский с сожалением заметил, что современной критике не хватает эмоциональности В.Г., после чего заключил, что без него в России не было бы критики! То есть для Басинского Белинский – воплощение самой критики и, соответственно, никакой другой критики вообще быть не может. Какая цыплячья преданность! Под которой скрывается холодный расчёт.

Продолжим. Социальная или общественно-политическая матрица включает в себя – славянофильскую, почвенническую, патриотическую, православную, традиционническую, прогрессисткую, эволюционную, либеральную, демократическую, революционную, террористическую, анархическую, утопическую и др. типы восприятия как свои внутренние элементы. Все эти типы разрабатывают разнообразные способы восприятия в одном и том же континууме – "общество – человек" и поэтому основываются на одних и тех принципах, хотя в разном соотношении и с разной их оценкой.

В этом континууме любая индивидуальная деятельность человека воспринимается как некоторая модификация определенных общественных взаимоотношений, их индивидуация. Так что та или иная форма представления Белинского о принципах творчества была неминуема. Почему?!

Потому что, сколько ни исследуй творчество того или иного художника, писателя, композитора, всегда остаётся вполне определенная граница, за которую с социальной позиции перейти невозможно.

Люди слишком страстные или ангажированные, типа В.Г., удовлетворятся очень удобным, но совершенно "мистическим" представлением о вдохновении, позволяющим практически игнорировать личность творца, как говорил сам Белинский - "взглянуть мимоходом", но главное - воспринимать оставленные им произведения как сами по себе произведения, в которых выражена не личность их автора, а – общество, пусть в той или иной своей форме. Например, "Евгений Онегин" - "энциклопедия русской жизни", "Война и мир" - "зеркало русской революции" и т.д. С этой точки зрения, чем менее в произведении выражена индивидуальность автора, тем оно более объективно и общественно значимо. Или, что то же самое, чем более в индивидуальном выражено общественное, тем "достовернее", типичнее индивидуальное. Отсюда – хлестаковщина, маниловщина, обломовщина и пр. Белинский, конечно, очень удружил российской критике, предоставив ей "методологическую" возможность воспринимать и исследовать русскую литературу через узкую щель партийности.

Однако даже наиболее внимательные и объективные исследователи, которых не устраивает непрозрачность представления о трансцендентности вдохновения и уж тем более о прогрессивности какого бы то ни было общественного класса, я имею в виду прежде всего западных исследователей, не смогли выйти из ограничения социальности, остановившись перед проблемой, загадкой, тайной свободы личности. Не имея возможности переступить порог предметности, западная критика сосредоточилась на разнообразии возможностей интерпретации, ассоциации, воображения, гипостазирования и пр. континуума индивидуальной свободы.

Так что и российская, и западная критика вполне совпадают в исходных позициях, отличаясь только акцентуацией, более уважительной к индивидууму там, а к социуму – здесь.

Идём дальше. Если изменить слишком доминирующее последние пару веков понимание культуры как части общественноисторического процесса на понимание общественноисторического процесса как части культуры, то есть рассматривать культуру как цивилизацию, например, индоевропейскую, то появляется возможность перейти этот рубикон принципиальной неразложимости индивидуальности.

Более того, становится вполне возможным не только исследовать, что такое свобода личности и, в том числе, индивидуальное творчество, но и двигаться к гораздо более целостной задаче.

Становится возможным исследовать само творение и, как закономерный результат успешного продвижения в этом направлении, – участвовать в творении!

Достойный вызов!

Мы уже вполне созрели для того, чтобы понимать, что именно боги обжигают горшки и только узость представлений этих самых богов о своей собственной природе и мире мешает им почувствовать всё, на что они способны, и заниматься только горшками.

То, что я пишу, надо понимать совершенно буквально, - участвовать в творении всего!

Культура – это отложенный в каждом человеке весь предшествующий ему эволюционный опыт, от движения света, молекулярного синтеза, иннервации, дыхания и пищеварения до движения, восприятия и памяти. Каждый человек несёт самим собой живой опыт вселенной, и если в развитии человека не произошло слишком серьезных отклонений, то его можно рассматривать как самостоятельную единицу.

Атом, окруженный пустотой.

Континуум "человек – культура".

В котором, например, переживание единства всего сущего не требует отсылки к особым социальным условиям, воспитанию, традициям, образованию, вере и т.д.

"Вселенная во мне", как говорил русский поэт.

Вот в этот континуум мы отправимся в следующий раз. Добро пожаловать.

перспективная канава

Так вот с каким намерением ты читаешь: с "перспективой помочь"! Зачем же ты хочешь помогать идиоту, если можешь сделать лучше сам? Или тебе хочется создать что-то вроде литературного хосписа, в котором ты будешь помогать безнадёжным графоманам? Очень благородно. Спасибо. Подкинь адресок, чего в жизни не бывает.

ответ будет

Друг мой, чтобы следить за ходом размышлений требуется не знание формальной и диалектической логики, пусть даже самое хорошее, а способность удерживать во внимании все размышление, в результате чего может произойти инсайт, понимание, то есть увязывание отдельных слов, терминов, их соотношений, в одном целом.

В свою очередь, чтобы иметь возможность удерживать внимание, надо уже иметь намерение, например, намерение услышать то, что говорит тебе другой человек. То есть понимание требует специального усилия воли. Если же твое намерение заключается в том, чтобы проверить, соблюдаются ли в моих текстах университетские правила формальной логики, то могу тебе сразу сказать, что нет, не соблюдаются. Как и в любом другом живом мышлении.

Слушать другого трудно. Так что подумай, чего же ты хочешь, когда читаешь мои тексты. Или спроси у оракула.

"Никто не интересовался

"Никто не интересовался Гоголем-человеком, поэтому мы до сих пор не знаем настоящего Гоголя. Но и это ещё далеко не всё: дело совсем не в том, что мы не знаем настоящего Гоголя, дело в том, что мы не знаем настоящих себя!"

Мне хотелось, найти в тексте  Гоголя-человека.  Был весьма заинтригиван первоначальным анонсом. Ну что ж, не буду более мешать, так как не вижу перспектив помочь.

Идём дальше?!

"Идём дальше. Если изменить слишком доминирующее последние пару веков понимание культуры как части общественноисторического процесса на понимание общественноисторического процесса как части культуры, то есть рассматривать культуру как цивилизацию, например, индоевропейскую, то появляется возможность перейти этот рубикон принципиальной неразложимости индивидуальности."

Чтобы "перейти этот рубикон принципиальной неразложимости индивидуальности", автору необходимо понять, что изменение понимания культуры как части истории на понимание истории как части культуры, ничего по сути не меняет и нет тут никакой возможности перейти воображаемый автором Рубикон. Культура как часть истории - это такая же ахинея, то есть тезис, как и ахинея, то есть антитезис,  - история как часть культуры.  Рубикон между тезисом и антитезисом преодолевается в способности разума к синтезу необходимо противоречивых результатов  его аналитической способности.  То есть культуру здесь надо понимать как историю, а не как часть ее, и историю надо понимать как культуру, а не как часть ее.   Это и будет, по определению, совершенным мышлением.

"Становится возможным исследовать само творение и, как закономерный результат успешного продвижения в этом направлении, – участвовать в творении!

Достойный вызов!"

Вызов-то достойный, спору нет. А как насчет достойных средств, достойно ответить этому вызову? Ничего достойного, кроме некой декларируемой автором возможности, основанной лишь исключительно на авторских же уверениях во вполне достигнутой - кем и где? вот прямо здесь и сейчас? - зрелости к пониманию. Не эта ли зрелость толкает автора в ребро ничтоже сумняшеся исследовать само творение?! То есть вообще без всякой задней мысли о пользе и необходимости такого исследования! А все потому, что история мысли - это только часть культуры мышления нашего автора. Ну что же, напомним нашему автору, что согласно Дельфийскому оракулу нет никакого смысла в исследовании самого творения и чтобы участвовать в творении надо исследовать самого себя.  Напомним автору и то, что он знает этот совет,

"Никто не интересовался Гоголем-человеком, поэтому мы до сих пор не знаем настоящего Гоголя.

Но и это ещё далеко не всё: дело совсем не в том, что мы не знаем настоящего Гоголя, дело в том, что мы не знаем настоящих себя!"

но не пользуется почему-то им. Почему?! Вот в чем вопрос. Будет ли ответ...

Настройки просмотра комментариев

Выберите нужный метод показа комментариев и нажмите "Сохранить установки".

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка