Поэзия

«Африканцем» прозвали моего соседа по подъезду: он почти три десятилетия работал врачом-эпидемиологом в Конго, с первых трудных лет независимости этой бывшей бельгийской колонии до первого года независимости России. Когда отправившая его на африканскую землю советская держава распалась, «африканец» вернулся на свою заметно сократившуюся в размерах родину, попытался кое-как пожить при Ельцине, вкалывал в поликлинике за скорбные гроши, но осенью 1993 г., не справившись с чем-то, на него вдруг навалившимся, вскрыл себе вены.

Этот нехитрый зачин я украл. Вернее, заимствовал из «Африканских приключений сэра Гавелока, неисправимого оптимиста», написанных под явным влиянием Вольтерова «Кандида» и увидевших свет в 1803 в издательстве Лонгмана, а в следующем 1804-м переведенных анонимом на французский. Я переделал «строки» в «строфы», поменял местами слова и записал пассаж столбиком. В первоисточнике, отмечая приливы ностальгической тоски по туманному Альбиону и разочарование в алчной природе соплеменников, автор писал дословно следующее: «Полагаю, читателю этих строк и без меня доподлинно известно, что душе человеческой бывает и тесно, и одиноко в этом лучшем из возможных миров». В конце главы беззастенчивый подражатель призывал «усердно возделывать свой сад даже в Сахаре». Скоро октябрь. Сады и поля уже разразились повсюду урожаем, где скудным, где обильным. Усердные вкушают щедрые плоды миновавшего лета. Слово «усердие» от праславянского корня со значением «сердце». «Усердно» значит с сердцем, сердечно. Размышляя о том, какой в Сахаре можно вырастить сад и собрать урожай, я глядел на растущие за окном, обнесенные ранней осенью деревья.

Говорят, сосед, прозванный «африканцем», под небом сумрачной России вздыхал об Африке своей. Особенно сильно тосковал по ней осенью, в промозглые дождливые дни, когда бурый лист на мокрой ветке за окном контуром мучительно напоминал навсегда утраченный материк его молодости и зрелости. Так, в глубокой тоске и унынии прошла последняя и предпоследняя осень его жизни. Коллега помогал ему доставать морфин, старик, пока не перерезал вены, делал себе инъекции, у него в квартире были обнаружены шприцы, ампулы… И что такого родного или чудесного нашел он в африканских пустынях, в черных, как зола, лицах конголезцев, которых лечил от всевозможных хворей и которые наверняка помирали в его клинике в изрядном количестве? Быть может, там, в Конго у него осталась чернокожая семья?

«Африканец» стал являться мне из потустороннего мира выбеленный известью смерти. Он бормотал что-то в предрассветных сумерках, что, разобрать я не мог, гримасничал, жестикулировал; с первыми лучами рассвета пришелец покидал меня не услышанный и подавленный, а я просыпался и тут же начинал писать в специально отложенный на тумбочке блокнотик смутные впечатления еще не рассеявшегося сна…

Как-то «африканец» приснился мне не один, а в компании прославленного пациента. Советский врач пытался вылечить распухшее до размеров тыквы колено  неудачливого коммерсанта, торговца оружием Артюра Рембо – тот кричал и корчился от боли, ничего не помогало… затем было принято решение об ампутации ноги выше колена, и французский поэт, оказывавший яростное сопротивление и даже сквозь пелену эфира выкрикивавший проклятия, лишился ноги.

Такова была первая партия «африканца» в плавучей опере моего сна. По крайней мере, первая, которую я смог расслышать или додумать. Как это бывает во сне, выражался он с не присущей ему при жизни высокопарностью…

В другом сне «африканец» решил запутать меня и объявил, что с самого раннего детства жил в Конго в семье эмигрантов, потомственных русских врачей, его дядя, дескать, помнил еще африканскую экспедицию Н. Гумилева. Может, так и было.

В еще одном странном сне он соревновался с Фердинандом Селином в величине… нет-нет, не того, о чем вы подумали, а температуры тела, которая к вечеру подскакивала от тропической лихорадки. И Селин, тоже врач, всегда проигрывал, ибо «африканец» знал какой-то хитрый медицинский секрет, только нашим советским известный, или как-то мухлевал с замерами температуры… может быть, незаметно тер градусник?

А еще мне приснилось, что, умирая, наш советский «африканец», точно «оригинальный человек» Леонида Андреева, «придал своему костеневшему лицу подобие счастливой улыбки» и тихо сказал:

– Я, батюшка, очень люблю негритянок. В них есть нечто экзотическое.

Ерунда какая-то. Это со вскрытыми-то венами! Было еще что-то похожее на водевиль (или мюзикл – неважно), где герой исповедовался нарочитым речитативом, путая на ходу эпохи и исторические обстоятельства.

В последнюю осеннюю ночь «африканец» не явился. Видно, наконец, упокоился с миром, и во сне была только пустота, очнувшись от которой, я написал коду.