Комментарий | 0

Отголоски Эллады и Рима

 

 
 
 
 
 
Тесей: тоска по лабиринту
 
Я и вначале мог предвидеть это:
Кровь минотавра не сулит мне утоленья,
Нить Ариадны не спасет от заблуждений.
 
Отдал бы царство я без сожаленья
За то, чтоб снова очутиться в лабиринте,
Где мне открылся тайный Облик Мира.
За ту сосредоточенность, решимость,
С какой я шел по темным коридорам,
Минуя горы трупов, испражнений.
За единенье страха и отваги,
Возможное лишь в ожиданье зверя,
С которым Рок тебе назначил встречу.
 
И вновь душа о лабиринте грезит.
Она по-прежнему жива свершеньем,
Блужданьем в темноте, священным страхом...
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Фрагмент панегирика
 
 
Былой тоске равна отрада…
Софокл. Эдип в Колоне
 
«Былой тоске равна отрада» –
Герой спасен, ликует хор.
Ты выстоял – и вот награда:
В сердце твоем снова свет и простор.
 
Еще вчера унылой тенью
Брел без дороги, горем убит.
От упованья к упоенью
Отныне путь прямой открыт.
 
Возвысьте, плотники, стропила,
И лиру преклони, Пиндар,
Пред тем, в ком снова брезжит сила,
Кто выдержал судьбы удар!
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Греческая эпиграмма
 
 
Из Эзры Паунда
 
 
День и ночь не знают утомленья.
Также и Творец неутомим,
Что посылает на подмогу к ним
Факелоносцев зари утренней и вечерней.
 
Потому, когда я устану славить рассвет и закат,
Не разыскивай больше меня в стане бессмертных,
А скорее причисли к опустошённым, бессильным.
Быть тогда мне человеком стада
Или рабом, которого на безделицу обменяли.
 
 
 
 
 
 
 
 
Земные женщины Зевса
 
 
Нет на Земле никого, кто был бы во всём безупречен.
Так почему Громовержец к смертным нисходит с Небес?
Тайком от божественных жён Олимп покидая,
Наших подруг завлекает на ложе губительной страсти,
Тех же, кто смеет противиться, высшею силой берёт!
Чем так любезны Ему Алкмена, Даная, Семела?
Чего был лишен Вседержитель и что он обрёл,
Всесильный, Всевластный, – в земной красоте преходящей?
Он, Светоч слепящий, – в несмелом мерцанье её?
                                
Алкмена: Трое суток Ты Солнце удерживал в яме глубокой,
Наполнив её до краёв осколками скальной породы.
Трое суток меня Ты удерживал в крепких объятьях.
Мой подарок тебе – этот Крепкий Могучий Ребёнок.
Его дерзкие подвиги станут великим преданьем
И сравняются в Славе с деяньями Олимпийцев!
 
Даная: В медный терем, в удушливый мрак моего заточенья
Ты, проворный и хитрый, дождём золотым просочился.
И, Тебя не узрев, в полудрёме я вдруг ощутила
Неземной благодати чудесное проникновенье.
Так зачат был всеславный Герой, наречённый Персеем.
Он назначен великой Судьбой обезглавить Медузу.
 
Европа: Ты пленился мной – луноликой, широкоокой –
И однажды явился ко мне, приняв бычье обличье.
Только знала я: в наших краях нет быков-альбиносов,
Потому трепетала, за холку твою ухватившись,
Пока вёз Ты меня, рассекая кудрявые волны,
Сквозь морские просторы – на Крит, где всё и свершилось…
 
Леда: В безмятежном озёрном краю я игру лебедей наблюдала:
Взмахи крыльев, и облако пуха над водною гладью клубилось, 
Закружилась моя голова… Твои крылья обняли колени.
Ловким клювом Ты нежно пощипывал мягкое лоно.
И яйцо я снесла: ослепительно белая сфера,
В ней же – плод неземной красоты – предпосылка раздора. 
 
Семела: Тебя после утех, безрассудная, я упросила
Явиться мне (смертной!) во всей своей Славе и Силе.
И вот Ты ворвался… точнее, обрушился с Неба
Пылающей страшной громадою, остервенением молний.
Вмиг стала я пеплом, а Ты среди тлеющих углей
Младенца узрел – обернулось лозой дом обвившее Пламя.
 
Хор: Неподсудны деянья сии, недоступно сужденью Великое.
Гордецы-богоборцы бичами Судьбы нещадно наказаны.
 
 
 
 
Троя
 
Из Эзры Паунда
 
 
Где, о город, святыни твои, где трофеи и дароносицы золотые,
Где жертвенники твои и быков гигантские туши,
Где высокие горожанки, облачённые в злато,
что проходили улицами твоими
И носили с собой ароматы в коробочках из алебастра?
Где ныне доморощенных ваятелей твоих прекрасные творенья?
 
Зубы Времени, и Войны, и Рока вгрызались в металл и в камень,
Зависть всё у тебя огнём и мечом отняла,
Нам оставив только развалины да преданья.
 
 
 
 
 
 
 
Калигула взывает к Луне
 
 
О, Луна!
Недоступная, лучезарная красавица!
Я, равный богам в величии,
Я, равный людям в несчастье,
Я, Калигула,
взываю к тебе.
 
Явись, лишенная покровов таинства,
Во всем блеске холодной и страшной наготы твоей,   
Озари кромешную ночь сердца моего,
Сойди на ложе мое пустующее.
 
О, белокурая бестия!
Словно молоком матери
Вскормлено светом твоим
Мое божественное безумие!
 
Как у Аргуса, тысяча глаз у меня,
Но, тобой ослепленные, гибнут они
И скатываются слезами по щекам
И гаснут, точно звезды в пыли,
Похоронив увиденное.
 
О, Луна! К мольбам равнодушная,
Ты не ищешь себе любовников,
И не замутнен состраданием
Или страстью твой взор леденящий.
Словно омут твое отражение
На поверхности вод.
 
Недоступная!
Заглушая хор полуночников,
Я зову: Стань моей возлюбленной!
 
Я, чей взгляд – хищной птицы клюв,
Я, чей голос – заблудившегося ветра стон,
Я взываю.  
 
 
 
 
 
 
 
Последняя речь Цицерона к народу
 
 
К вам, чьи души отравлены смутой,
К вам, которых всегда легионы
И которых лишь суеверья
Способны повергнуть в трепет, –
Снова к вам моя речь нисходит.
 
Вы уже поравнялись с морем,
И нет вам числа, как волнам,
Но слова ваши – пенные брызги:
Невесомы, недолговечны.
Для богов ваш бессвязный ропот –
Что глухой и неясный рокот
Разъяренной морской пучины:
Как не мечется, как тщится,
Никогда до звезд не достанет.
 
Речь сильнее уличной брани.
Знает каждый опытный воин,
Что войска стройный порядок
Надежней орды стихийной.
Нам милее кроткая дева
В жемчужно-белых одеждах,
Чем торговка в грязных лохмотьях.
Ибо душе изначально
То противно, что безобразно.
 
Вы сильны лишь грубым напором,
Я же – верностью первоосновам.
Пусть певец горьковатой и сладкой
Полуправдой вас ловко прельщает,
Пусть оратор искусный и наглый
Вдохновляет вас полуобманом.
Не Закон вами правит, но Случай,
И неведом вам строй мирозданья, –
Потому вы рабы настроений.
 
Да! Подобны плебсу стихии,
А законы – богам соприродны.
Лишь немногие твердо ступают.
 
Я уйду, но останется голос,
От которого камни немели,
Очи звезд наполнялись слезами,
Сквозь который, как Солнце сквозь тучи,
Проступал грозный облик Закона.
 
 
 
 
 
 
 
 
Нет постоянства
 
Древние свитки пусть правде научат смятенных,
Тех, кто устал познавать осязанием вещи,
И бессильной дрожащей рукой ловить отраженья,
Кто тоскует по строгости форм и магии чисел,
Взор обращая к небу идей и созвездий.
 
С пылью и пухом бороться не дело мужчины.
Лучших героев несут к алтарю на лопатках
Пепел остывший немые с рождения девы.
Ты же привык лебезить и последние силы
Тратишь на козни среди приближенных Нерона,
Лысоватый, лишенный отличий, похожий на многих…
 
Что будешь делать, когда перемениться ветер?
Засядешь за хроники, станешь терзать маломощную память?
Храм ли отстроишь, смывая былые бесчестья?
Или сопьешься в своем разоренном поместье,
Кутаясь в ветошь и клацая часто зубами
В дальней Молдавии, где уморил свою музу Овидий?
Помни всегда: нет на этой земле постоянства…
 
 
 
 
 
 
 
Рим
 
из Иоахима дю Белле
в переложении Эзры Паунда
 
«Troica Roma resurges»
Propertius
 
О, ты, вновь прибывший, искавший в Риме Рим
И не нашедший то, что Римом мы зовём.
Плебс во дворцах; сей осквернённый дом,
Где обветшало всё, жив именем одним.
 
Так, помни, спесь, крушенья час грядёт,
Завоеватель, утвердивший свой закон,
Сам будет завоёван, побеждён.
Добычей Времени он станет в свой черёд.
 
О, Рим, что стал надгробием своим,
Рим, что величьем Рима сокрушён.
И только Тибр, как встарь, неутомим,
Несётся к морю. Переменчив мир!
Твердыни рухнут, но пройдёт сквозь прах времён
Лишь то, что быстротечно, точно Тибр.
 
 
 
 
 
 
 
 
В оформлении страницы использованы этюды древнегреческих
и древнеримских бюстов работы автора, Ильи Имазина.

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка