Поднебесная Эзры Паунда
Илья Имазин (23/07/2021)
Илья Имазин. Иллюстрация к стихотворению Эзры Паунда
«Жена речного торговца». Картон, тушь, белила, 1994.
От переводчика
Катай (Cathay) – так именовали в средневековой Европе лежащую на восточном краю земли загадочную страну. Это слово происходит от обозначения маньчжурских кочевых племен, захвативших Северный Китай в начале X в. Благодаря венецианскому путешественнику Марко Поло оно получило широкое распространение в западноевропейских странах, а затем укоренилось и в славянских языках в более привычном для нас варианте «китай». Цикл лирических стилизаций Эзры Лумиса Паунда под заглавием “Cathay” был опубликован отдельной книгой в 1915 г. При создании этого сборника поэт пользовался заметками и подстрочниками из архива востоковеда Эрнеста Феноллозы. Владельцем «сокровищ Феноллозы» Паунд стал в 1913 г. – жена ученого после его смерти сочла молодого поэта наиболее достойным наследником и передала ему архив, включавший черновые переводы литературных произведений Китая и Японии, а также заметки о культуре Дальнего Востока. Путаница в бумагах Феноллозы стала причиной ряда фактологических ошибок, допущенных Паундом при создании его «китайских импровизаций» и вызвавших жёсткую критику в филологических кругах. Вместе с тем, сборник снискал и восторженные отзывы, один из которых, в частности, принадлежит Томасу Стернзу Элиоту, назвавшему Паунда «изобретателем китайской поэзии для нашего времени». «Каждое поколение должно само для себя переводить поэзию, – пояснял Элиот. – Это означает, что китайская поэзия, какой мы знаем ее сегодня, есть нечто, изобретенное Эзрой Паундом. Не существует китайской поэзии в себе, ждущей некоего идeaльного переводчика, который будет единственным переводчиком».
В сборнике “Cathay” произведениям Ли Бо (701 – 762 гг. н.э.) соответствуют следующие тексты: «Речная песня» (объединяет два самостоятельных стихотворения – ошибка или сознательный приём Паунда?), «Жена речного торговца: письмо», «Песнь у моста через Тен-Чин», «Жалоба драгоценных ступеней», «Стенания охраняющего границу», «Письмо изгнанника», «Южане в холодном краю», цикл «Четыре стихотворения на тему “Отбытие”».
Русские переводы части указанных стихотворений, принадлежащие В.М. Алексееву и А. Гитовичу, см. в книге: Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии (Библиотека всемирной литературы). – М., 1977, с. 264, 266, 272. Стихотворение «Прекрасный туалет» взято из анонимного поэтического собрания «Девятнадцать древних стихотворений» (I – II вв.). Русский перевод см. в книге: Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина. – М., 1975, с. 17. Стихотворения «Песнь сэннина» и «Нависающая туча» восходят к лирике Го Пу (III – IV вв.) и Тао Юань-мина (IV – V вв.). Китайским прототипом «Давних раздумий о Тёане» послужило стихотворение Лу Чжао-линя (VII в.). Русский перевод, выполненный В. Марковой, опубликован в книге: Антология китайской поэзии, т.2. – М., 1957, с. 6. «Баллада о Шёлковом пути» восходит к собранию народной поэзии «юэфу» II – I вв. до н.э. Русский перевод, выполненный Л. Черкасским, см. в книге: Антология китайской поэзии, т.1. – М., 1957, с. 238 – 240.
Илья Имазин
Cathay
Переложения
Эзры Паунда
По большой части с китайского
из рихаку, а также из записок
покойного Эрнеста Феноллозы
и текстов, расшифрованных
профессорами Мори
и Арига
Перевод с английского Ильи Имазина, 2007.
Песня лучников Шу
Мы здесь, срезающие папоротник, первые его побеги,
И восклицающие: «Когда же мы вернёмся в нашу страну?»
Мы здесь, потому что пришло донесенье из стана врагов,
Нет нам покоя из-за этих Монголов.
Мы выкорчёвываем папоротник, мягкие побеги,
Когда кто-нибудь молвит «Вернёмся ли», все погружаются в скорбь.
Преисполнены скорби, а скорбь так сильна,
мы страдаем от голода и жажды.
Оборона наша не так надёжна, никто не уверен,
что друг его возвратится.
Мы выкорчёвываем старый папоротник, жёсткие стебли,
Мы вопрошаем: «Вернёмся ли мы в Октябре?»
Нелегка государственная служба, нет нам покоя.
Наша скорбь так горька, но не можем мы в нашу страну возвратиться.
Что это там за цветок в самом расцвете?
Чья колесница? Генерала.
Кони, даже его кони устали. А были они так сильны.
Мы не знаем отдыха, по три сражения в месяц.
У самых Небес их кони устали.
Генералы на них, солдаты рядом с ними.
Кони хорошо объезжены, у генералов стрелы из слоновой кости
И колчаны с орнаментом из рыбьих чешуек.
Враг стремителен, мы должны быть настороже.
Когда мы выдвинулись, ивы весной поникли,
Мы возвращаемся в снежную пору,
Мы шествуем медленно, мы страдаем от голода и жажды.
Переполнены скорбью сердца. Кто горесть познал, подобную нашей?
Приблизительно 1100 до н.э. Стихотворение восходит к древнейшему собранию поэзии Китая «Шицзин». Русский перевод А.А. Штукина см. в книге: Шицзин. М., 1957, с. 208.
Прекрасный туалет
Синева, синева травы над рекой,
И ивы заполонили огороженный сад.
Там госпожа в зените юности своей –
Белизна, белизна лица – колеблясь у дверей,
Тонкую, она протягивает тонкую длань.
И была она куртизанкой в былые дни.
А ныне она замужем за горьким пьяницей,
Который куда-то удаляется в подпитии,
Оставляя её совершенно одну.
Приписывается Мей Ченг, 140 до н.э.
Речная песня
Эта лодка из красного дерева, а планшир её вырезан из магнолии,
Музыканты с драгоценными флейтами и дудочками из золота
Рядами сидят вдоль бортов, и наше вино
До краёв наполнит тысячу кубков.
С нами девушки, чьё пение струится вровень с речными струями,
Вдобавок потребовался Сэннину
Жёлтый журавль, и все наши матросы
Следуют за белыми чайками, а, быть может, ими ведомы.
Ку-тцу прозаичная песнь
Повисает рядом с солнцем и луной.
Где прежде была терраса дворца правителя Со,
ныне лишь пустошь на вершине холма,
Но Я вывожу об этой барке письмена,
Пять горных вершин повергая в дрожь.
И для меня услада этих слов
подобна благодати голубых островов
(И это величье будет длится вечно,
Если воды Хань повернут на север).
……………………………………….
В саду Императора ожидал я в хандре высочайшего повеления – писать!
Я гляделся в Драконов пруд, в его воды ивового цвета,
В которых отражены все оттенки небес,
И слушал соловьёв – насчитал до пяти – бесцельное пенье.
Восточный ветер приносит зелень к поросшему дёрном островку в Эй-шу,
Дом пурпурный и алый наполняют весны тишина и лёгкость.
В южной части пруда отражаясь, верхушки ив голубеют,
Туман, что их ветви окутал, от взора скрывает дворца парчёвый узор.
Плети лоз виноградных длиною в тысячу футов свисают с ажурных оград.
А выше, над ивами, чудные птицы друг другу поют и внимают,
И плачем «Кен-Кван» наполняется ветер рассветной поры.
Ветер вплетается в синеватые облака и уносится прочь,
Над тысячью врат, над тысячью створ реют звуки весеннего пения,
А Император в Го.
Пять облаков нависают, сияя на фоне пурпурного неба,
Имперская стража шествует от золотого дворца в сиянии своих доспехов.
Император в роскошной своей колеснице выезжает на смотр цветов.
Он следует к Хори – посмотреть, как аисты размахивают крылами,
Он возвращается по тракту через плоскогорье Ши
и слушает залётных соловьёв,
Ибо сад Джоу-рин ныне полон залётных соловьёв.
Звук их пенья смешался со звуками этих флейт,
Голоса их слышны в игре двенадцати дудочек.
Комментарий
Сэннин (кит. Сяньжэнь) – бессмертный святой в даосизме. Здесь и далее, вслед за американским японоведом Эрнестом Феноллозой, Паунд использует японскую транскрипцию китайских слов, имен и географических названий.
Желтый журавль – китайский символ бессмертия и святости.
Ку-тцу – подразумевается выдающийся поэт древнего Китая Цюй Юань.
Со – подразумевается древнекитайское царство Чу, в котором жил Цюй Юань.
Пять горных вершин – подразумеваются пять священных гор Китая.
…подобна благодати голубых островов. Голубые Острова – одно из названий мифической страны бессмертных.
В основе комментария – примечания В.В. Малявина к его переводам «китайских импровизаций» Э. Паунда.
Жена речного торговца:
Письмо
Пока мой лоб был прикрыт аккуратно подстриженной чёлкой,
У ворот я часто играла, цветы срывая.
Вы являлись на бамбуковых ходулях, точно всадник,
Вы расхаживали вокруг меня, жонглируя синими сливами.
И потом мы остались жить в селении Чокан:
Два незначительных человека, без недомолвок и подозрений.
В четырнадцать вышла я замуж за Вас, Господин мой.
Так была я застенчива, что никогда не смеялась.
Опускала голову, взгляд отводя, глядела на стену.
Окликают тысячу раз, а я оглянуться не смею.
В пятнадцать хмуриться я перестала,
Желая лишь одного – чтобы прах мой смешался с Вашим
Навеки, навеки, навеки.
А о чем ещё я могла тогда думать?
Как исполнилось мне шестнадцать, Вы удалились,
В Ку-то-ен отправившись по реке, где всюду водовороты.
Путешествие Ваше длится уже пятый месяц.
Над головой моей скорбно стенают мартышки.
Со двора уходя, Вы едва волочили ноги.
У ворот вырос мох, а поверх него – новый,
Так он корни пустил глубоко, что уже не вырвать.
Этой осенью рано ветер срывает листья,
Пожелтевшие в августе, кружатся бабочек пары
В садах Запада, над густою травою.
Больно видеть мне их. Я старею.
Если Вам доведётся теснинами Кьянг спускаться,
Прошу Вас, меня заранее оповестите,
Я навстречу Вам выйду и буду идти
Хоть до Чо-фу-са.
Комментарий
Ср. с «Чанганьскими мотивами» в сборнике «Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии». – М.: «Художественная литература», 1977. – С. 272.
Чокан – пригород Нанкина.
Чо-фу-са (Chang-feng Sha) – Берег длинных ветров, несколько сотен километров вверх по Янцзы от Нанкина. Паунд пользуется японской транскрипцией этого топонима.
Песнь у моста через Тен-Чин
Март восходит на середину моста,
Ветви персика и ветви абрикоса нависают над тысячью врат.
По утру цветы ранят сердце,
А вечер уносит их в бурном потоке к востоку.
Лепестки опадают на водную гладь
И кружатся в водоворотах.
Но ныне люди не те, какими были в былые дни,
Хотя тем же путём по мосту переходят реку.
На заре цвета морских вод приходят в движенье,
И принцы безмолвно стоят вокруг трона.
И луна спотыкается о порталы дворца Сей-джо-йо
И цепляется за выступы стен и ворот.
Верхушка башни сверкает на фоне облака и солнца.
Князья выезжают со двора, направляясь к дальним пределам,
Они едут на лошадях, что подобны драконам,
На лошадях, чья сбруя из жёлтого металла,
Растянулось вдоль улиц их шествие.
Надменно их шествие.
Надменны их неспешные шаги, словно едут на великое пиршество,
В высокие залы и к удивительным яствам,
Где в воздухе благовония и парят танцующие девушки,
Где чистое звучанье флейт и чистейшее пенье,
Где в танце кружатся семьдесят пар;
Сквозь сады – на безумную охоту.
Ночь и день беспрерывно длят наслажденье,
Им же мнится, что тысячекратно повторится эта осень.
Неутомимая осень.
Ибо для них завывание жёлтых псов – напрасное знаменье.
И каким невольным нелепым сравненьем
Госпожи Рёку-сю снискали они немилость,
И есть ли среди них муж подобный Хан-рею,
Что удалился от дел со своей возлюбленной,
Распустившей волосы, и правит сам своей лодкой!
Из Рихаку (Ли Бо)
Комментарий
Рёку-сю – подразумевается Люй Чжу, наложница сановника Ши Чуна (III в.). Когда однажды всесильный временщик Сунь Сю попытался завладеть Люй Чжу, но получил отказ, он от имени императора приказал казнить Ши Чуна. Узнав об этом, Люй Чжу покончила с собой, бросившись с высокой башни.
Хан-рей (Хун-и-цзы) – одно из прозвищ древнего мудреца Фань Ли, который помог правителю царства Юэ покорить соседнее государство, но тут же оставил службу. В основе комментария – примечания В.В. Малявина к его переводам «китайских импровизаций» Э. Паунда.
Жалоба драгоценных ступеней
Ступеньки, инкрустированные драгоценными камнями, уже побелели,
Так поздно, что в росе насквозь промокли мои шёлковые башмачки,
Я срываю прозрачную завесу
И смотрю на луну сквозь ясную осень.
Из Рихаку
Комментарий
Драгоценные ступени, ибо это дворец. Жалоба – значит, есть повод жаловаться. Шелковые башмачки, поскольку сокрушается придворная дама, а не служанка. Ясная осень, поскольку автор не желает более точно определять погоду. Дама находится здесь давно, ибо роса уже заиндевела (ступеньки побелели), а башмачки промокли и потемнели. Стихотворение особенно ценно, потому что в нем дама никому не адресует прямого упрёка (примеч. Паунда).
Стенания охраняющего границу[1]
Из Рихаку[2]
У Северных Врат дует ветер, песок вздымая,
От начала времён одинок и поныне.
С деревьев листва опадает, трава желтеет по осени.
Я взбираюсь то на одну, то на другую вышку,
Варварские земли обозревая:
Разрушенная твердыня, небо, бескрайняя пустыня.
От селения и стены не осталось,
Кости, выбеленные тысячью морозов,
Груды древнего хлама, поросшие травою;
Кто принёс их сюда и оставил?
Кто охвачен был пламенем ярости имперской?
Кто привёл сюда армию под грохот литавр и барабанов?
Варваров монархи.
Милостивая весна сменилась хищной кровавой осенью.
Суматоха войны – Срединное Царство устлано трупами
Шести тысяч воинов и ещё трёх сотен,
И скорбь, скорбь подобна дождю.
Скорбь ухода и скорбь, скорбь возвращения,
Поля заброшенные, опустошённые,
Не увидишь на их просторах детей войны,
Никого, кто бы шёл в наступление или держал оборону.
Ах, когда бы Вы знали, как беспросветна скорбь у Северных Врат,
В забвенье кануло имя Рихоку,
А мы, стражники, – корм для тигров.
Письмо изгнанника
Со-Кин из Ракуё, давний друг, правитель Гэн,
Ныне я вспоминаю, как ты мне построил таверну
У моста Тэн-син, на южной стороне.
Превыше жёлтого злата и белого гагата ценили мы песни и смех,
Мы пили за месяцем месяц, забыв о царях и престонаследниках.
Учёные люди к нам забредали – из-за моря, от западных рубежей,
И ни с кем из них, а, тем более, с тобой
Никогда не бывало разлада,
И не важно, море они переплыли или осилили горы,
Если с дружбой они приходили,
Мы слова находили для сердца и ума и потом ни о чём не сожалели.
А теперь я отправлен в южный край Вэй,
утопающий в зелени лавровых рощиц,
Ты же на севере, в Раку-хоку,
И остались нам только воспоминанья да думы.
И теперь, когда разлуки ощутима горечь,
Мы встретились вновь на пути в Сэн-го,
Пройдя тридцать шесть притоков и водоворотов изворотливой реки,
В долину тысячи сверкающих цветов,
В первую долину на пути;
А потом ещё десять тысяч долин, голоса, ветер в соснах.
И, восседая на коне в серебряной сбруе,
Опоясанный золотом, повстречался нам правитель
Восточной провинции Кан в сопровождении свиты.
А ещё мне навстречу выехал Истинный Человек из Си-ё,
На драгоценной свирели играя.
В многоярусных домах Сан-Ко нам дарили музыку Сеннина,
Множество инструментов, словно юного феникса выводок.
Правитель Кан-Шу танцевал, охмелевший,
ибо длинные его рукава лишились покоя
При звуках музыки этой.
И я, завернувшись в парчу, впал в сон и голову склонил к его коленям,
И дух мой вознёсся превыше небес.
И по окончанию дня мы были рассеяны, как звёзды или тучи дождевые.
Я отбыл в Со, далеко от вод речных,
Ты к мосту возвратился.
А потом твой отец, отважный, как леопард,
Что правил Хэй-сю и варварский сброд усмирил,
Как-то в мае отправил тебя за мной,
несмотря на большое расстоянье;
И ты прибыл, разбив все колёса, не скажешь,
что добраться было легко
По тропам, извилистым, словно внутренности бараньи.
И Я всё ещё был в пути в конце года,
под хлещущим Северным ветром,
Снедаемый опасеньями, что затраты тебе не по силам,
но ты взял на себя и покрыл все расходы.
И какой потом был приём:
Кубки из красного жадеита,
Изобилие яств на столах, инкрустированных лазуритом,
И был Я так пьян, что не думал о возвращенье.
И мы вместе с тобою направились к западной части замка,
К династическому святилищу в окружении вод, что чисты, словно синий гагат,
Вод, в которых плавали лодки, и звуки флейт разносились, и дробь барабанов,
Вод, коих рябь чешуе драконьей подобна, поверх зелени тёмной стекла,
Наслаждение длилось, и куртизанки разгуливали тут и там
без помех
И с ивовых ветвей осыпались белые хлопья, как снег,
И девы в одеяньях, окрашенных киноварью, пьяневшие на закате,
И воды глубиною в сто локтей, отражавшие их зеленью окрашенные веки –
Зелёные тени для век – глаз услада при свете луны молодой,
Изысканно и живописно,
И девы, что пели одна за другой,
Танцуя в прозрачной парче,
И ветер, подхватывавший их песнь и её прерывавший,
И подбрасывавший, как мяч, над грядой облаков.
И всё это подходит к концу,
И не будет испытано вновь.
Ко двору я предстал, испытать решившись судьбу,
Предлагая на суд песнь Сё-йо,
Но благосклонности не снискал
и вернулся к Восточным Горам
Поседевший.
И ещё раз, позднее, встретились мы перед Южным мостом,
А потом рассеились тучи, и отправился ты в свой дворец на Север,
И когда бы спросил ты, как я скорблю об этой разлуке:
Так чахнут и опадают цветы на исходе Лета,
И кружатся, уносимые суховеем.
И о чём говорить, и конца не видно беседе,
Ибо не знает конца вещей наше сердце.
Позвал я слугу,
Предо мной он сидит на коленях,
Вот поставлю печать
И отправлю письмо за тысячу миль, размышляя.
Комментарий
Со-Кин (кит. цаньцзюнь) – военный чин. Ракуё – город.
Правитель Гэн – т.е. правитель области Гэн.
Раку-хоку – севернее Ракуё; хоку (яп.) – север.
Восточная провинция Кан – имеется в виду область Ханьдун (букв. «к востоку от реки Хань»).
Истинный Человек – даосский святой.
Четыре стихотворения
на тему «Отбытие»
I
Невесомые капли дождя, невесомая пыль.
Ивы вокруг постоялого двора
Станут ещё зеленей и ещё зеленей.
Но вы, господин, осушите чашу вина,
Прежде чем уезжать,
Ибо рядом с Вами уже не будет друзей,
Когда Вы оставите за спиною ворота Го.
Из Рихаку или Омакитцу
II
Расставание на реке Кьянг
Из Рихаку
Ко-Хин отбывает на запад из Ко-каку-ро.
В белых пятнах кувшинок речная гладь.
Пятно в небе далёком – его одинокий парус.
И вот предо мной уже только река,
Неспешная Кьянг, что достигла небес.
III
Прощание с другом
Из Рихаку
Синие горы вдали от северных стен,
Вьётся белая речка по склонам гор;
Здесь должны мы проститься
И пройти в одиночку тысячу миль по мёртвой траве.
Разум как проплывающее пышное облако,
Закат как прощание давних знакомых,
Что сложили ладони и кланяются, друг от друга отдаляясь.
Разъезжаясь в разные стороны, ржут наши кони.
IV
Разлука близ Сёку
Говорят, дороги в Сансо, словно кручи,
Словно отвесные скалы.
Вырастают стены перед путником,
Тучи нависают над холмами,
Опускаясь до поводьев его лошади.
Взору приятны деревья вдоль тракта на Цинь,
Их мощные корни вспороли жилу тропы,
И потоки впарывают лёд
В самом сердце надменного города Сёку.
Судьба человека предрешена,
Ни к чему небожителей вопрошать.
Город Тёань
Феникс резвился на их террасе,
Феникс исчез, одиноко струится река,
Травой и цветами
Поросла угрюмая тропа,
вдоль развалин дома династии Го.
Сияющие чаши и наряды Цинь[3]
Нынче в недрах древних курганов.
Три Горы обрушились с небесных высот,
Остров Белой Цапли
разделил поток на два рукава.
Тучи высоко, заслоняют солнце.
И пред взором вдали простёрся Тёань,
И я опечален.
Южане в холодном краю
Дайская лошадь ржёт под суровым ветром Этсу,
Птицам Этсу не по нраву северный край,
Так и наши чувства привычкой порождены.
Вчера только выдвинулись мы от Гусиных Ворот,
А сегодня уже обогнули Драконий Приют.
Стремительность. Неразбериха в пустыне. Солнце над морем.
Снег, летящий с варварских небес, сбивает с ног.
Вши с муравьиным усердьем копошатся в нашем снаряженье.
Дух наш и разум на крыльях взметнувшихся стягов.
Жестокая схватка не ради наград.
Безоглядная верность крепнет в сраженьях.
Кто будет оплакивать Генерала Рисёгу,
молниеносного,
Сложившего белую главу за эту провинцию?
Комментарий
Снег, летящий с варварских небес, сбивает с ног… – т.е., нас перебрасывают из одного конца империи в другой, сегодня мы у восточной, а завтра – у западной, или любой иной, границы (примеч. Паунда).
Кто будет оплакивать Генерала Рисёгу… Генерал Рисёгу – знаменитый полководец ханьской эпохи Ли Гуан, прозванный «Молниеносным» или «Летающим».
Песнь сэннина (Какухаку)
Красные и зелёные зимородки
меж клевером и орхидеями точно вспышки
Птицы бросают отблески друг на друга
В высокогорном лесу нависают повсюду лианы
Они над горою сплетают подобие кровли,
И сидит в безмолвии муж одинокий,
Он мурлыкает что-то, из струн извлекая чистейшие звуки.
Он устремляет ввысь, в небеса своё сердце,
Он объял устами цветочный пестик,
и из уст взметнулся фонтан чудесный.
Святой красной сосны глядит на него и дивится.
Сквозь пурпурный туман он скачет на встречу с сэннином.
Он держит за рукав «Пловучий Холм»,
Он похлопывает по спине великого белого сэннина.
Но вы, вы, проклятая комариная туча,
Вам ли судить о долголетии черепахи?
Комментарий
«Пловучий Холм» – духовное имя сэннина (примеч. Паунда). В стихотворении обыгрываются имена легендарных даосских святых: Красная Сосна, Пловучий Холм, Великий белый сэннин.
Баллада о Шёлковом Пути
На юго-восточной окраине мира солнце восходит
И взирает на высокий дворец династии Цинь,
Ибо есть у них дочь, наречённая Рафу (прелестная дева),
Она выбрала себе имя «Дымка-Вуаль»,
Ибо тутовыми ягодами кормит шелкопрядов.
Она собирает их у северной стены башни.
Из зелёных тесёмок сплетает она днище своей корзины,
Она сплетает наплечные ремешки своей корзины
из побегов Катцуры,
А волосы она укладывает на левую сторону.
Её серьги изготовлены из жемчуга,
Её нижняя юбка из зелёного шёлка,
Её верхняя юбка из того же шёлка, окрашенного в пурпур.
И когда мужчины приходят взглянуть на Рафу,
Они ставят на землю свои ноши,
Они стоят и подкручивают усы.
(Из наиболее ранних источников, собранных Э.Феноллозой)
Давние раздумья о Тёане
I
Узкие улочки Тёаня вплетены в широкий тракт
Тёмные буйволы, белые кони
Тянутся семь экипажей в сопровождении всадников,
Тянутся, источая древесное благоухание,
Инкрустированный стул стоит на перекрёстке
Перед охотничьим домиком императора:
Блеск упряжи золотой, ожидание знати;
Людской водоворот у княжеских ворот.
Вышитые на тенте драконы
набрасываются и впиваются в солнце.
Вечер грядёт.
Дымкой окутана конская сбруя.
Туман, сплетаясь из сотни нитей,
набрасывается сетью и накрывает солнце,
деревья двоятся,
Ночные женщины и ночные птицы,
Звуки их голосов разносятся над садами.
II
Птицы с крыльями-лепестками, парящие бабочки
несметным полчищем над тысячью врат,
Деревья сияют, словно гагат,
террасы отсвечивают серебром,
Мириады оттенков, рассыпанных как семена.
Сплетение рвов, переходов и галерей,
Сдвоенных башен, крылатых крыш,
рядом сеть расходящихся троп:
Место счастливых встреч.
Дом Рё высится в небесах,
весь в цветовых переливах,
Словно Бутэй из династии Хань поднял ввысь золотистый лотос
для сбора росы
А пред ним другой дом, но чей, я не знаю:
Как упомнить друзей, что встречались тебе
на тропе нескончаемых странствий?
Нависающая туча
«Дождливая весна, – промолвил То-эм-мэй.[4] –
Дождливая весна в саду».
I
Тучи всё сгущаются и сгущаются,
а дождь льёт и льёт.
Небеса до восьмого предела
наполнились мглой,
И тянется ровный широкий тракт.
Я стою в комнате, глядя на восток, спокоен, смирен,
Я похлопываю новый бочонок вина.
Друзья мои стали мне чужды, или далече,
Я склоняю голову и безмолвно стою.
II
Дождь, дождь, а тучи сгущаются,
Небеса во мгле до восьмого предела,
Ровный тракт обратился в реку.
«Вино, вино… вот вино!»
Я его распиваю у восточного окна,
Я размышляю о беседе с одним человеком
Ни лодки, ни экипажа поблизости.
III
На деревьях в восточной части моего сада
вспыхивают новые побеги,
Они пытаются пробудить новое чувство,
А Луна и Солнце, как люди говорят, в непрестанном движении,
ибо им не найти в нашем мире приюта.
На дерево у окна отдохнуть опускаются птицы,
и мнится мне, будто я слышу их речь:
«Во всей округе не найти никого,
Кто был бы так же хорош, как он,
Но, как бы не длили мы эту песнь,
И ему не дано понять нашу скорбь».
Тао Юань-мин,
A.D. 365 – 427.
Последние публикации:
Райнер Мария Рильке. Давид поет Саулу –
(22/02/2022)
Жизнь, хрупкая как одуванчик… –
(04/02/2022)
Форель зимой –
(18/01/2022)
Гора и мышь, или Мнимые уроки прошлого –
(22/12/2021)
Герман Мелвилл "Мальдивская акула" –
(30/11/2021)
Срок годности –
(22/11/2021)
Ничевоки –
(09/11/2021)
Жила-была женщина-комната… –
(20/10/2021)
Прищепка и прыщик –
(23/09/2021)
Будь Клеопатры нос чуть-чуть короче… –
(10/09/2021)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
