Поэзия

Поэма

В переводе Ильи Имазина

Илья Имазин. Портрет Т.С. Элиота. Б., пастель.

Комментарий переводчика

Подобно «Бесплодной земле», поэма воссоздает атмосферу переживаемого Элиотом в  1920-е годы духовного кризиса, служа одновременно выражением его религиозного поиска и крайне скептического отношения к политическому мироустройству после Версальского договора. Определенное влияние на душевное состояние автора в период написания «Полых людей» оказала его семейная драма: брак с Вивьен Хейвуд Элиот к этому моменту обернулся глубоким разочарованием; супруга поэта, подверженная эмоциональным срывам, вступила в любовную связь с философом Бертраном Расселом. Друг семьи Олдос Хаксли приписывал «весь этот прах и отчаяние в поэзии Элиота» его несчастливому брачному союзу с Вивьен.

«Полые люди» впервые увидели свет 23 ноября 1925 г. Поэма вошла в элиотовский сборник Poems: 1909–1925. Текст формировался из ранее написанных и частично опубликованных стихотворений и поэтических фрагментов. Тот же метод использовался позднее и при написании «Пепельной среды». Так первый фрагмент «Полых людей» был опубликован под заглавием «Poème» с французским переводом зимой 1924 г. В январском выпуске журнала «Criterion» за 1925 г. появились еще три стихотворения: “Eyes I dare not meet in dreams” («Глаза, что не отважусь встретить в грёзах»), “Eyes that I last saw in tears” (“Глаза, что видел в слезах…”) и “The eyes are not here” («Нет здесь глаз…»). Первое стихотворение стало II частью «Полых людей», а третье – IV-й.

Название, как отмечал сам Элиот в 1935 г., образовано из заголовков двух стихотворений: “The Hollow Land” У. Морриса и “The Broken Men” Р. Киплинга. Исследователи также усматривают в нем отсылку к драме У. Шекспира «Юлий Цезарь»:

(Act IV, Scene 2)

(Перевод М. Зенкевича)

По свидетельству второй супруги поэта Валери Элиот, образ «полых людей» был навеян ему марионетками из балета «Петрушка» (1911) Игоря Стравинского.

Поэма характеризуется предельным лаконизмом, намеренной разнородностью и фрагментарностью, смысловой плотностью и интертекстуальностью.

Первый эпиграф взят из романа Дж. Конрада «Сердце тьмы» (1899),  повествующего о путешествии в самое сердце Африки. Персонажи Конрада, лишенные веры, морального чувства и человечности, занятые промыслом слоновой кости и одержимые исключительно жаждой власти и прибыли, также стали прототипами «полых людей». Самый развращенный из них, мистер Курц перед смертью ужасается, осознав содеянное, и со словами «Ужас! Ужас!» умирает. Реплика чернокожего слуги о его смерти на ломаном английском вынесена Элиотом в эпиграф: “Mistah Kurtz – he dead”. Поскольку в бельгийском Конго белокожий Курц почитался, как бог, его смерть символизирует развенчание ложного идола (“hollow sham” – «полый истукан») и вскрывает всю несостоятельность извращенного религиозного чувства.

Второй эпиграф является отсылкой к Пороховому заговору 1605 г. Со словами «Подайте Старому Гаю!» дети-попрошайки просят милостыню 5 ноября, в день, когда празднуется провал этого заговора. Историки называют Пороховым заговором (англ. Gunpowder Plot) неудачную попытку группы английских католиков взорвать здание парламента во время тронной речи короля Якова I в Палате лордов. Король, на которого готовилось покушение, напоминающее по форме современные теракты, прославился как ярый протестант и жестокий гонитель приверженцев английской католической церкви. Пороховой заговор был раскрыт и предотвращен, после чего английский парламент принял закон о государственном праздновании 5 ноября дня спасения (праздник просуществовал до 1859 г.). Вошло в традицию отмечание «ночи Гая Фокса» (англ. Guy Fawkes Night): в эту ночь по улицам таскают набитые трухой и соломой чучела самого знаменитого участника заговора Гая Фокса («Старого Гая») в ветхих одеждах, а затем сжигают их под гром фейерверков. Участники провалившегося заговора подверглись самой жестокой казни своего времени. Их сначала вешали, но не давали им умереть в петле, а перерезали верёвку, пока казнимые были ещё в сознании, затем их кастрировали, потрошили, четвертовали и обезглавливали, т.е. лишали любых признаков субъектности. Избежать такой экзекуции смог только Гай Фокс, спрыгнув с эшафота так, что веревка сломала ему шею. Ритуальное превращение его в сжигаемое чучело символично, как акт посмертного лишения субъектности. Старый Гай – еще один прототип элиотовских «полых людей», но в отличие от них он был выпотрошен, опустошен и набит соломой за свою веру, а не вследствие утраты таковой. Отсылка к так и не состоявшемуся во время Порохового заговора взрыву соотносится с финальной строкой поэмы «Не взрывом, но плачем навзрыд», что делает структуру произведения кольцевой. Сожжение чучела Гая может также рассматриваться как аллюзия на очистительный огонь, в котором для полых людей единственное спасение.

Отождествление со Старым Гаем происходит во II части поэмы:

Лучше быть сожженным, как пугало Старого Гая в вороньей шинели, чем приблизиться «к пригрезившемуся царству смерти», т.е. к миру современных порожних людей, умерших при жизни от беззверия (смерть истинная – это «иное Царство смерти», с заглавной буквы). Такая идентификация показательна, учитывая последующее обращение Элиота в англо-католицизм. Прижизненная смерть полых людей тождественна утрате ими веры в бессмертие.

В данном случае заблудшие души, противопоставляемые опустошенным персонажам поэмы, это мистер Курц и Гай Фокс.

Полые люди также сопоставимы с тенями из «Ада» Данте Алигьери (Canto III):

Тема глаз в поэме – еще одна отсылка к Данте. Данте не смог встретиться взглядом с Беатриче при их первой встрече из-за своей стыдливости. Смотреть ей в глаза он сможет, только пройдя через Чистилище и освободившись от бремени грехов и памяти о них в водах Леты. «Глаза, что не отважусь встретить в грёзах…» – это взгляд Беатриче, одновременно повергающий в смятение и желанный; тот, кто не может встретиться с ним и выдержать его, остается незрячим, и Рай для него недостижим. Глаза Беатриче – последняя надежда порожних людей. Их ужасающая альтернатива – неумолимый и безжалостный взгляд Харона. Образ из Дантова «Рая» – тысячелепестковая Роза – также появляется в IV части поэмы.

Солнечный свет на рухнувшей колонне… Рухнувшая колонна в масонской герменевтике символизирует падение духовного лидера или авторитета, «столпа церкви». См. картину Фриды Кало «Сломанная колонна» (1944), символизирующую телесный недуг / инвалидность художницы.

Здесь древо на ветру трепещет… В 1923 г. Элиот написал рецензию на «Священную пляску» У. Ойстерли, где присутствует образ «дикаря», который испытывает мистический ужас перед деревом, трепещущим на ветру.

Безжизненна эта земля / Кактусами заселена эта земля… Отсылка к «Бесплодной земле». Одновременно образ Африки из «Сердца тьмы» Дж. Конрада.

Просыпаешься один… Ср. у Дж. Конрада: «В этой жизни, как и во сне, мы одни».

«Каменные лики», к которым в мольбе «мертвецы протягивают руки», – аллюзия на стихотворение Р. Киплинга «Лик бессмысленный, незрячий».

Полые люди, уподобляясь древним племенам, регрессируют до языческих ритуалов, пляшут вокруг кактуса и «творят молитву разбитому камню» (т.е., вероятно, поверженному идолу).

В последнем из мест наших встреч… Последняя встреча полых людей перед путешествием в иное Царство смерти отмечена невозможностью коммуникации и тоской по недостижимому Раю (вновь упоминаются дантовские образы: глаза Беатриче, тысячелепестковая Роза, лепестками которой служат праведники).

Финал поэмы с предельным лаконизмом подчеркивает расщепленность опустошенной души, несоединимость в ней фундаментальных противоположностей. Здесь пародийная плясовая («Мы носимся вокруг сухой колючки…») соседствует с текстом, напоминающим католическую литанию. Сакральный ритуал, вероятно, приуроченный к часу воскресения Христова («В пять часов по утру…»), деградирует до детской забавы; в эссеистике Элиота можно найти созвучную цитату из «Золотой ветви» Дж. Фрейзера: «Как часто с распадом старых верований серьезные обряды и процессии (например, первобытные религиозные танцы) вырождались в спортивные игры детей».

Между идеей

И действительностью… и далее

– Парафраз «Морского кладбища» Поля Валери: (“Entre le vide et l'evenement pur…” – «Меж пустотой и чистым бытием…», пер. Е. Витковского). Одновременно отсылка к речи Брута из трагедии Шекспира «Юлий Цезарь»:

Тень ложится на все, к чему прикасаются полые люди, в их устах молитва утрачивает смысл, целостность расщепляется на бинарные оппозиции. В 1935 г. Элиот подтвердил предположение о том, что «тень» заимствована из поэмы Э. Доусона “Non sum qualis eram”, в которой есть строка “Then falls the shadow”.

– Дихотомия между возможностью (потенцией) и существованием из философии Аристотеля.

Ибо Твое есть Царствие… Из молитвы «Отче наш»: «Яко Твое есть Царство».

Жизнь так длинна… Цитата из «Сердца тьмы» Дж. Конрада.

Таков исход этого мира…

– В первоисточнике: “This is the way the world ends / Not with a bang but a whimper”.

Одновременно обыгрываются слова детской песенки (“…this is the way we wash our hands” или “we clap our hands”: «…вот так мы моем наши руки» или «хлопаем в ладоши») и молитвы: “Glory be to the Father, to the Son, and to the Holy Ghost, as it was in the beginning, is now, and ever shall be, world without end. Amen”. При этом смысл молитвы меняется на противоположный. Склеивание сакрального и профанного, приводящее к утрате исходного смысла, искажению и деградации.

Не взрыв но плач навзрыд… В переводе А. Сергеева «не взрыв но всхлип». Однако всхлип, как и взрыв, – действие дискретное, а у Элиота подразумевается растянутый во времени процесс. Точнее “a whimper” переводится, как «хныканье», «нытье», «скуление» с пренебрежительным оттенком. «Плач навзрыд» в нашем варианте перевода акцентирует идею очищения слезами в противоположность очищению огнем («пороховой заговор», Гай Фокс) и отсылает к стихотворению “Eyes that I last saw in tears” («Глаза, что видел в слезах…»), которое было создано как бы на полях «Полых людей».

При всей краткости поэма «Полые люди» соединяет в себе разные нарративные стили. В начале поэмы вступает сокрушающийся хор в духе античной трагедии или оратории («Мы полые люди…»), затем следует интроспекция автора или его полого alter Ego, а в финале автор словно исчезает или самоустраняется, и текст звучит обезличено. Ключ к пониманию такой структуры обнаруживается в эссе Т. С. Элиота «Современное сознание» (1933): «Чувство в искусстве безлично. И поэт не способен достичь подобной безличности, не подчиняя себя полностью произведению, которое он создает».

В пьесе Трейси Леттса «Август: графство Осейдж» (Пулитцеровская премия за 2008) главный герой Беверли Вестон цитирует поэму «Полые люди» перед тем, как исчезнуть из семьи и отправиться в «иное Царство смерти».