Проза

...он стал подходить ко мне… или наступать… то ли с намерением вытолкнуть наружу, то ли даже ударить. Какая-то угроза от него и весёлость при этом… что-то непонятное, неопределённое. Это неопределённое проникало в меня: верно ли я чувствую, что он хочет ударить, верно ли, что он, несмотря на это, всё равно приятен?

...день и ночь, земля и небо, звезды и солнце не для того, чтобы скучать или тосковать по неизвестному, не для мудрствования усталости и лени, а для того, чтобы всё шире и шире делать сердце и душу, пока ни станешь вселенной, ни вернёшь себе то, что ты есть.

...за всем этим угадывалась миссия, сводившаяся к тому, чтобы одинокими героическими усилиями препятствовать подготовке (штамповке) будущих разведчиков и пробуждать в них более высокое – истинное – призвание.

...И они отправили отрока назад – в Иудею, где жарко и жёлто блестели пейзажи, и люди были нравом грубы, как и в большинстве мест тогдашней земли; монахи, отправившие его домой, уверены были, что как бы и с кем бы ни шёл он – с ним ничего не случится.

Скромность одежды и простота движений тела отличали её от многих других девушек. В задумчивом выражении лица проглядывалось серьёзное отношение к жизни. И казалось, если я ей скажу, что она мне нравится, то она легко поймёт меня. Непонятная сила тянула дотронуться до неё, но я держал себя в руках.

Сердце – пламя, освещающее путь между двумя борющимися аргументами – болью и радостью.

Нас человек семь, всем нам по четырнадцать-шестнадцать лет. А Сане двадцать восемь. Конечно мы не хотели, чтобы с нами тусовался умственно отсталый. И поэтому всегда его кидали – хитростью, или откровенно посылали. Но порой из жалости брали гулять с собой.

Это короткое эссе, которое я посылаю тебе, Мирослав, ибо нахожу его очень даже занятным, написал в далёком и достопамятном 68-м никому не известный французский студент-филолог.

Мне нужно записать это, но у меня нет подходящего инструмента – ни ручки, ни гусиного пера, ни кисти. Тогда, не придумав ничего лучше, я ломаю себе бивень, макаю его в собственную тоску и вывожу первые строки на полотнах своего разума – это мое откровение о том, что было и что будет, о том, что случилось или еще только случится, как и о том, чего никогда не случалось.
Я помню, что вначале было слово. И слово это…

Конечно, это было интереснее, чем лазить по больничным помойкам и взрывать на костре ампулы. Хороший способ избавиться от безделья, особенно в летние каникулы.

Есть только "здесь и сейчас", как вечный ангел-хранитель. Не важно, какими были и какими будем, важнее, какие мы есть, как смотрим на мир и себя в данное мгновение, способны ли почувствовать миг мерой вечности, опрокинуть бездну над своей головой, утонуть в радости и боли, натянуть тетиву мечты и отправить стрелу сознания в бесконечный полёт.

Никто из Кокхеветов никогда не спрашивал ни себя, ни отца, ни вечность, кто дал этот кувшин, зачем нужно мыть звезды, откуда они и кто так придумал. Незачем было спрашивать. Именно по этому, Кокхевет не знает что такое философия.