Проза

И вот однажды волки наткнулись на зайца, упитанного и в меру ленивого. Его пьянящий запах сразу же свёл волков с ума! И они погнались за ним! Погнались за кем-то впервые за много лет…

В этот вечер мама мыла пол и за батареей обнаружила тайник. Она торопилась закончить до папиного футбола, папа с Ваней уже сидели на диване перед телевизором. Вдруг мама замерла и выпрямилась. Держа швабру одной рукой, раскрыла ладонь и стала смотреть на неё с задумчивой улыбкой.

...Бабка обожала внучку. Внучка обожала кошку. Кошка зализывала все внучкины беды и обиды. Она сидела на отдельном стуле за столом и была постоянным судьей в соревновании кто первым съест суп. Кошка «рассказывала» внучке о странах, где дети не едят досыта, а часто и вообще голодают, поэтому нельзя, непозволительно, стыдно выбрасывать продукты. …Удивление увеличивало газельи глаза внучки: «Если бы эти дети были здесь, я бы им все-все отдала».

Однако зачем удерживать в себе Память? Она есть и в будущем, является нашим настоящим, не надо запоминать то, что и так вечно. Зачем накладывать одно на другое? Мы и так во сне Бога, в череде Его воспоминаний. К чему ремейк пережитого, когда всё время звучит хит настоящего, когда Память свежа и действенна, когда богата вариациями? Бог не помнит всего, Он вспоминает вместе с нами, мы – Его отгадывание Себя и Своего бытия. Память для Него полна тайн, Он живёт Её вечным будущим, Её переходящими лабиринтами и зазеркальем Своего Я.

Только чёрное зеркало Сознания покоится между чашами Его весов, между всем и ничем. Лишь в нём Абсолют может отстраниться от Самого Себя, от величия и ничтожества, от жизни и смерти. Ничто ведь тоже бытие, но только без событий, с белым шумом хаоса и зияющим мраком. Лишь Сознание бессменно, оно - вечно присутствующее в темноте зеркало, обнаруживающее себя при свете.

...она не увидела ни одного врача, кроме того, нелепого, что бросил им ковёр под ноги. А ведь в обычные дни они так и снуют мимо скамеек, здороваясь, окликая друг друга, обмениваясь на ходу быстрыми производственными замечаниями. Медсёстры тоже частенько бегают в регистратуру и обратно, оглядывают пришедших, спрашивают фамилии, раздают градусники. А тут ни медсестры, ни врачей.

"Тебе, к примеру, приспичило на Крышу. Но! Лифтëр всегда лучше знает, куда тебе надо позарез, и всякую твою блажь он в расчëт не берëт. Ты вот ещë и не успел осознать, а он уже жмëт лучшую для тебя кнопку на лучший для тебя этаж".

- Это мой друг! – бодро и отчетливо говорил Сереженька. А потом уже ничего не говорил, а только сосредоточенно убирал свои игрушки по местам. В какой-то момент он подставил подтащенную табуретку, встал на нее и, еле дотянувшись до подоконника, посмотрел в окно.

«Что же я чувствую? - думал про себя барон. - Большевики бегут, Крым свободен от расстрелов, обысков, от страха и унижения. Но почему такое унизительное чувство, будто одни враги меня обобрали, а другие разгромили? Победы нет – и радости нет…»

В состав поезда входит и банно-прачечный отряд. «Прачечные войска», как называют их фронтовики, размещены в двух вагонах – девятом и десятом. Корыта, стиральные доски, котлы или обрезанные железные бочки – вот и всё их вооружение. Основной состав – шестнадцатилетние девчонки. Те, что рвались на фронт, но, естественно, воинской специальности не имели. Шаркают день и ночь. Гимнастёрки, ватные телогрейки, штаны, масхалаты, бельё, грязные бинты… На пути к фронту в этот рейс нам поручили ещё и отстирывать бинты. Перевязочных материалов не хватает. А «прачечные войска» не успевают...

...она подумала, что любовь, или что-то там, ее напоминающее, — это самое страшное чувство на свете, такое красивое, романтичное, удивительное — сначала, и такая гидра неуправляемая, разъедающая все внутри, на каком-то другом, уже следующем, нескончаемом и главном этапе.