Проза

Океан знает о себе лишь в зеркале капли, необъятное схватывается малым, распростёртое - сжатым.

...Во всех ведь есть что-то хорошее и глубокое. Маленькие истории, маленькие чеховские миры. У Чехова, конечно, потом у каждой такой истории что-то глубокое. А там, где, действительно, – люди, ценности, жизнь, как казалось сначала, там – раз, и – по-другому, у Чехова. У Чехова все переворачивается, нет хороших и плохих…. Все меняется и меняется.
У Чехова.
Слушайте, а у меня по-другому.

Мужской мир был для неё заманчивым, влекущим, однако она позволяла себе соприкасаться с ним лишь таким вот необычным способом.

"Когда я смотрю на вас всех, то понимаю, что вы, вообще, ничего о себе не знаете. И даже если кто-то сделает гадость, а потом мучается, то все равно никому об этом не рассказывает, и все хорошее, что в этот момент человек мог бы сделать или хотя бы сказать, тихо умирает у него в душе. Это неправильно, поверь мне. Если ты чувствуешь, что сделала что-то не так, сразу же говори об этом, говори, не думая о том, что будет дальше. Главное, перебороть себя, свой страх показаться слабаком".

Развернув клюв чуть вбок, цапля медлительно перебирала перья. Фрагменты чужих жизней с тихим пощелкиванием растворялись в воздухе.

Что действительно моё? Мир? Нет. Приходящие мысли? Тоже нет. Сознание? Так оно – зеркало вечности. Я – нечто из ниоткуда, связывающее всё в единое целое, я – текущий момент цементирующий легковесные иллюзии в жизнь, раструб вселенской воли, родник бесконечности. Я – То, что ищет Себя, но вечно находит другое: фрагмент целого, осколок зеркала, пазл Абсолюта, каплю океана, радужный пузырь истины, гвоздь, на котором висит мир.

...Отец давно умер, вместо него был Скрынников. Пока была жива мать, я практически не замечал его присутствия: мы оба не горели желанием друг друга узнавать. Смерть матери оставила нас с ним вдвоем, и я неожиданно оказался в зависимости от Скрынникова; для меня это было так же глупо и странно, как если бы моей судьбой получил право распоряжаться какой-нибудь комод...

Трамваи были темно-красными – такого же цвета, как дома вокруг; они имели неровные очертания и выглядели ободранными. Двигаясь вдоль их нагромождения, я увидел, что впереди медленно, грузно шевелится что-то крупное – и с любопытством поспешил вперед, чтобы узнать, что происходит.

...Я собственно пригласил вас… чтобы поделиться только что дошедшей до меня информацией. Слава Богу, у нас, психиатров, практически во всех структурах есть благодарные люди. Сразу подчеркну, информация пока не-о-фи-ци-альная, а кон-фи-ди-ци-альная. Но из двух очень надежных и сравнительно независимых источников. Нас собираются… ну, в общем… оптимизировать.

Так они и жили... Впрочем, они еще работали. Аркадий – водителем на маршрутном такси, Маша – в детском садике. Оля (еще была достаточно хороша) – сидела в приемной крупного начальника и стучала на печатной машинке. А Петя…

...слух о том, что Ренэ Декарт разыскал «чужестранного гиперборейца», быстро разлетелся по всему залу, и к ним стали подходить другие мыслители, имена которых были вписаны в историю человеческой культуры золотыми буквами.Доктор Парацельс не преминул воспользоваться скоплением ученых мужей и громко попросил Евгения подтвердить либо опровергнуть его слова, что «Московия, сиречь Тартария или Гиперборея, одержала верх в войне с перевернутым крестом», поскольку часть присутствующих розенкрейцеров не верила, что малознакомая им северная страна способна на такой подвиг. Евгений, ни о чем не подозревая, стал рассказывать, что теперь эта северная страна больше известна как Россия и что народам этой страны, действительно, каждое столетие приходится отбиваться от легионов Тьмы.

«О тлен, о суета!» – хотелось мне часто крикнуть, правда, неизвестно кому. Но я ведь совершенно не знал, как живут другие люди. У всех ли есть такой же сосед или они совершенно свободны, и лишь я, самое несчастное создание во всем мире, получил этот мертвый довесок своему существованию за непонятную вину?