Проза

«Как же так? – подумал он. – Почему наши ничего не делают? Почему никто не ответит, почему у нас нет своих демонстраций, почему никто не крикнет во весь голос, что Курилы – наши?»

...тогда, в семнадцать лет этот вопрос казался принципиальным: каким быть, исходя из скудного житейского опыта, накопленного к актуальному моменту? Не решаясь занять определенную жизненную позицию (для неё не хватало ни знаний, ни духовных сил), какую принять демонстративную позу и на какой широкий или оскорбительный жест расщедриться, еще не накопив в себе мужества для поступка? Не этим ли вопросом морщинит себе лоб провинциальная тепличная юность?

Кто такие старики? Это такие гадкие люди. Старость не радость, а гадость. Бородавки, ходунки, непроизвольные мочеиспускания, инвалидное кресло... и этот невыносимый старческий запах! В молодости человек учится, а в старости понимает, что потратил время зря. Отсюда раздражение и зависть...

Философия - великая поэма без конца, божественная комедия мудрецов, где круги ада, чистилища и рая - части Уробороса. Она находит существование в мысли, в осознании потока идей, в рождении и поглощении Духом самого Себя. И даже сомнение, она прикормила, как пса, потерявшего хозяина в зыбучих песках Пустыни.

А у него уже разлаживался дом, не стало уюта, ночевал он частенько у сестры, христарадничал он уже у деревенских родственников, не было денег и никогда не будет желания работать. Но он по-прежнему восхищался своим умом, сыпал меткими словами, пил и надеялся, что с такой легкостью он обманет всех...

А ведь это хорошо! Разложить на полочках, половичках, ковриках свою жизнь – я тогда любил говорить «жизнь, жизни, материя» – утрясти дела с соседями, собрать деньги и лет десять усталому, одному ходить по поскрипывающим доскам. Лить воду в фикус и, главное, сидеть в полутьме, перед зеленеющим небом; вечером – книги, лампа настольная, усмиренный колпаком свет. Сад пусть заплетается репейником, церквами Иван-чая…

Дом мудр и умен. Он знает законы и понимает, что время не вернуть. Никто из покинувших его жильцов никогда не возвращался. Как же жизнь позволила мне это сделать? Зачем я вновь вселился в него?

"...На этой горе не построить Храм, который всех примирит, где всем будет воздаваться по справедливости, ибо справедливости для всех не существует! Когда голодных и страждущих кормят пловом, в чем вина того агнца, из которого приготовлен плов? Любое действие — грех, бездействие — грех! Мысли — грех, отсутствие мысли — тоже грех! Жизнь и смерть — грех! Что ни сделай, о чем ни подумай — все грех! Муки неразделенной любви — это единственное, что дает Бог в конечном счете".

Деньги — они всегда находились где-то в будущем, и они всегда исчезали где-то в прошлом. Они являлись всего лишь искусственным заменителем времени, необходимого для достижения некоторых целей. И это время вычиталось из жизни человека, из его собственной жизни. Тысячелетия непрерывного труда куда-то бесследно исчезали, и этого совершенно никто не замечал.

...в словах о вечной любви, о вечной жизни не было никакого обмана. Для тех, кто слышал эти слова в благоговейном трепете безмолвия, в неподвижности уст, каждое краткое мгновение уже содержало бесконечность времени и вечность жизни, и весь неизъяснимый смысл всего сущего и всего того, чего никогда не могло быть.

...«Человек-вселенная!» — говорили Верины однокурсники. Студентки протягивали ему свои номера телефонов прямо в коридоре университета, великовозрастные дивы на Невском проспекте останавливались как вкопанные и нарочито небрежно начинали расспрашивать, как проехать к Исаакиевскому собору. Подобное отношение к иностранцам было очевидно и естественно в то время, и, хотя Веру раздражало подобострастие русских девушек к иноземным гостям, в глубине души она понимала, что всенародное признание придает ее нелепому ухажеру романтический ореол.