Рейтинг публикаций

Впадая в грех обобщения, всё же придётся выразить нечто, что чудится сущностью фильмов Жака Риветта – это пустота или, вернее, отношение к пустоте. Фильмы Риветта делятся на те, что вращаются вокруг пустоты, и те, что находят к ней путь прямой и неотвратимый. Пустота равно смерть, безумие, небытие, немота, обрыв мысли, разрыв чувства, скомканное окончание истории. Зияние...

Что же, собственно, делает Кейдж? Можно, конечно, сказать, что он даёт нам возможность послушать тишину, но этого недостаточно. Чтобы послушать тишину, можно обойтись и без Кейджа, и без 4:33 (для сравнения: чтобы послушать мазурку Шопена, без Шопена и без мазурки не обойтись). Точнее будет сказать: Кейдж помещает тишину в раму.

Работа по созданию культа Ленина и ленинского Мавзолея стала важнейшим большевистским проектом двадцатых годов.

После просмотра посредственного, невнятного фильма, повседневность приобретает большую значимость и ценность – поучительный, однако, эффект.

В Москве я совершила неожиданный, никому в голову не приходивший в ту пору жест – пошла к юристу в специальное агентство по защите авторских прав и написала отказ от авторства на сценографию спектакля, с требованием убрать мое имя из афиши и естественно отказом от оставшейся части гонорара. Жест, чреватый последствиями.

– Стихотворная переписка с Борисом Вериным и Третья соната. – Революция и Прокофьев: «Я не контрреволюционер и не революционер». – Солнечные весна и лето 1917: «Классическая симфония», Первый скрипичный концерт, начало работы над художественной прозой. – Служба в Зимнем дворце и аудиенция у Керенского. –

В чем феномен Триера? Конечно, в некотором смысле, критики правы, что он выбирает исключительно странные, утрированные сюжеты, и герои его такие же странные, отрешенные, инопланетные. Сексуальный подтекст у фон Триера глобальный и тоже – сверх аномальный. Этим он прекрасен. Этим же он так непримиримо ужасен.

В спокойное пространство левой части работы резко врывается чужеродная сила...

Наши имена: Нурик, Иван, Закирджан.

...месть разрушает (...), но и парадоксальным образом конструирует. Жизнь, посвящённая мести, обретает смысл. Смысл, который нарождается вокруг пустоты.

Об этом же говорит Пушкин: Художник должен быть, прости Господи, глуповат. Который не глуповат, тот скорее критик, искусствовед. Или гений. По мне, гений как раз и существует в драме зыблющегося равновесия двух противоречивых ответственностей. В точке выпадения росы - в клинче страсти и долга. Это редкое общее место о гениальности, которое я принимаю. Невозможно быть гениально простым, диким, сырым - все равно амеба, крокодил, половая тряпка непобедимы.