Рейтинг публикаций

Любовь – боль, изживание любви – боль, безлюбие – боль, но в какой-то момент понимаешь, что и сама жизнь – тоже боль. Отсюда и весь роман – о жизни-боли.

Отшумели уже времена, // Когда утром вставала страна, // Было утро в воздушном потоке // Серебристым и легким, и тонким // Колесом на ВДНХ.

О, да! хандра и пурпурный хохот. \ Вечер и смутные ноты зелени \ Охладили до дрожи наши пылкие лбы. \ Серебряная вода бежит по склонам леса, \ Тьма и безмолвие позабытой жизни. \ Друг; лиственные мостки в город.

Эта женщина живёт с двумя внуками в разделённой надвое комнатушке на этаже – общежитии, отданном в поселение дворникам. Они из Узбекистана, девочка – внучка – от одного папы – обладает характерной корейской внешностью, и маленький мальчик – от другого – с огромными карими глазами

Саша встревожился, приметив вдруг, что ночь мутнеет за окном, как полузабытый фильм, виденный когда-то, в далеком детстве, по старому черно-белому телевизору: за толстой непрозрачной линзой метались какие-то расплывчатые тени, и от этого все предметы в кухне как-то странно искажались, как будто кто-то поворачивал экран на тридцать градусов, и тогда само присутствие в этом мире теней казалось особенно эфемерным, и дрожащий неуверенный Степкин голос доносился до напряженного алкоголем слуха, как слабая радиоволна, случайно пробившаяся сквозь глушилки и другие эфирные помехи

По-советски чудо называется эксперимент. По определению эксперимент – это то, что можно, да и нужно повторять в сходных условиях.

Доктор, выслушав меня в первый день, сказал: «Авангард в башке!» – и выставил сразу два диагноза: неврастения и сотрясение мозга.

.

На фронте дела обстоят не особенно важно. Немцы наступают на юг. Бои идут оживленные, кровопролитные. Немцы заняли Ростов-Дон, Новочеркасск. От исхода этого наступления зависит многое. Дневник кончается бумаги нет, писать не на чем. Вероятно это мой последний дневник.

Глубочайший парадокс смерти в том, что она способна наполнить сердце человека беспробудным отчаяньем, она ужасает его своей вопиющей несправедливостью, и вместе с тем смерть завораживает, влечет, дает надежду. В.В. Розанов точно сформулировал эту антиномию, назвав смерть высшей скорбью и высшей сладостью.

Тогда я окончательно понял, что должен слышать все, что происходит вокруг, чтобы обеспечить свою безопасность. Никогда с тех пор ничто не закрывало мои уши, я научился распределять деятельность своего мозга – одна часть его поглощала информацию из книги, вторая анализировала то, что слышали уши.