Ещё Набоков переживал в одном из своих романов по поводу невозможности превратить читателя в зрителя. Хотя иерархия видов искусств - вещь весьма относительная, есть, видимо, у литераторов некие комплексы перед музыкой или, к примеру, перед изобразительным искусством. Иначе как объяснить, что многие авторы пытаются добиться предельной изобразительности своих текстов или создать в тексте аналоги музыкального звучания?!

МАРЬЯ ИВАНОВНА. Мы не встанем на четвереньки! Мы венчаны в церкви! Он - муж, я - жена! Вы тут в Москве у себя разных гадостей нахватались - думаете, вы сами до них додумались?! Ха-ха-ха! Специально всё внедрялось - спецслужбами! Миллиарды долларов! Чтобы на четвереньки встали, озверели, облик позабыли! Специально духовность выкорчевывали - Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Михалкова, традиции, песни наши народные!
(Пауза.)
НАТАША. Вот и пой народные песни. Как захочется Виталия Сергеевича сбросить, "Дубинушку" запеваешь, - смотришь, - и перетерпела.

Какое такое, положа руку на..., наше положение? Конечно, оно должно быть, если мы претендуем на какую-никакую положительность, ибо положительность немыслима без того места, куда нас положили (поклали). Но здесь никак не отделаться вот еще от какого гаденького смысла: мы, как гувернантка, оказались в положении. Барину-то что - он уехал и сейчас в Петербурге, а мы - страдай... Часто, определяя свое расположение относительно власти, народонаселение со вздохом говорит: власти на нас положили (с полным прибором). Ну, положили - не наложили. Терпите, сердешные.

Интрига между языком и смертью завораживает. Мы чувствуем ее, пере-живаем, ощущаем как нечто данное, первоосновное. Не случаен сегодня интерес, например, к поэтике эпитафий: смерть, закрепленная в языке, взывающая к живым - явление грозное и трогательное одновременно.