Рейтинг публикаций

И пошли мы. Я в косухе на голое тело, тряпку на шею повязал, волосья силиконовой смазкой для дверных петель смазал, наверх зачесал, лямки штанов за мной по земле волочатся, ботинки без шнурков – всё по форме, чтобы быть как Константин Кинчев. Боялся одного: чтобы от силикона зубы у меня не склеились. Вот только глаза у меня поросячьи и с поволокой, а у Кинчева – звёзды, а не глаза!

...Ваш муж и брат, козявочка и светлый человек только-то отдохнуть прилег, а вам уже играться с ним понадобилось, шить, да петли метать! Только он вам не мумия, и не мундир! Нет, миленькие, рылом не вышли! Вам хотя бы соломку складывать научиться, куда там петли метать!.. Ножи да вилки, да палочки китайские – того и гляди, глаза друг дружке выколите!.. Родители ваши, прародители всеобщего счастия желали, радости беззаветной. Строем ходили… Отгремело. Теперь людьми пожить бы, да только надобно прежде научиться. А как научиться, когда любви нет? Прошляпили вы любовь! Большого Илью не приметили. Катает теперь большой Илья малого на своей колеснице, а вам невдомек. Так и остались на блюде остывать.

И тем же днем Энчо узнал, что «желанцы» — это зимовщики с мыса Желания на Новой Земле, а еще есть «правдинцы», «уединенцы», «соп-каргинцы». И кого еще только ни встретишь на Диксоне — перевалочном пункте полярников с острова на остров, с островов на материк и обратно, в этой северной арктической столице на берегу Карского моря.

Я рисую, это спасает меня от созерцания мира вокруг меня. Я рисую рушащиеся стены, они живописными руинами застывают на листе, они навеки застыли во времени. Я рисую других пациентов, переводя их из категории унылой данности в категорию фантастической ирреальности. Я не знаю, какие они на самом деле, но я знаю, что они уже умерли в моих рисунках, так и не начав жить той жизнью, которую я придумал для них. В помещении остались их бледные двойники...

На одной далёкой планете снег лепил сам себя. А летом все снеговики таяли, кроме одного, который не верил в лето. - Не верьте в лето, и Вы не растаете! - говорил он другим снеговикам. Но они верили в лето и таяли.

Очнулся он в неизвестном месте. Пижамы. В глазах рябит. У голубой стены на табурете сидит санитар. Звереобразный, зевает. Нос-валенок. Такой громила. Только бы не заметил. Нет, заметил, голову повернул. "По уколу соскучился!" взревел санитар. Грубо закрутив ему руку за спину, тащит его куда-то...

...Правила гостеприимства гласили, что дом в Озерном крае и шикарную студию в Лондоне все-таки надо покинуть. Мама сидела на ковре и пыталась дозвониться до фирмы, которая в свое время поставляла в нашу петербургскую квартиру жильцов — английских студентов. К телефону подошел мужчина с приятным голосом. Так в нашу жизнь вошел мистер Ландон Темпл.

Жена говорит: «я не жена писателя, иди в болото со своим романом. Моя жизнь пуста и бесцельна, я к внукам хочу. Тебе я щи варю впустую, а внукам буду их варить с чувством восторга». Да. Это душеспасительно. Я думаю об этом с доброй и светлой улыбкой, потому как П.А.Логвинов на кладбище под Москвой щей уже двадцать лет как не хлебал. А вот со мной - он беседует тут интересно, пишет, текст правит, шутит, истории всякие рассказывает. Я говорю ему: Петруха, ты смотри, на улице мороз, снегом всё завалило, а нам в «Топос» на следующей неделе надо два-три эпизода подготовить и послать. Он слушает меня, вроде, внимательно. Но никогда не угадаешь, что у него на уме. (...)

– Меня полдороги несло ветром! Я как упала возле обсерватории, так меня и понесло. Мимо какого-то мужика несло, хотел он мне помочь, ветер поддал – только я его и видела. Она начала стягивать с себя через голову любимый зеленый свитер, и когда ее зеленые наполненные слезами глаза показались из-под него – она уже смеялась.
– Он ко мне руку тянет, а я к нему – а судьба нас раз-лу-чиила!
После пяти суток пурги остров потерял четверых...

...мы все тут бессмертные и, как ангелы, безгрешные. Ангелы тоже бывают вооружены хорошо – и стрелковое оружие у них, и гранатомёты – в храм зайдите, посмотрите на иконы внимательно. И снабжение у них боекомплектом хорошее, по воздуху идёт. Так вот, силы у нас – немерено, потому что той силы своей мы и не знаем по-хорошему, кто эту силу мерял, кто её знает? Никто не знает, и не было ещё ничего такого, что мы бы сделать не сумели.

Я бежал из последних сил, если можно так назвать моё неуклюжее перемещение в воде. Мокрая потяжелевшая одежда и ботинки, как пудовые гири, сильно замедляли продвижение, уменьшая шансы на спасение от грозной стихии. А за спиной уже слышался страшный рёв. Я ощутил холодное дыхание − меня, беглеца, преследовала рассерженная огромная волна. Вобрав в себя, как показалось мне от страха, всю мощь разбушевавшегося океана, она пыталась догнать ускользнувшею от неё жертву, яростно ревя и пенясь со злости.

Потребы в лошадях почти не осталось, её короедом дотачивал бухгалтерский дебит-кредит, где уход да кормление превышал наработанное одной лошадиной силой. Спохватывались по весне, когда подпирала нужда вспахать и посадить картоху, чинили наскоро остатки полусгнивших хомутишек, выстраивались в очередь за объезженными лошадьми, молодняк же год от года дичал без надлежащего ухода и конюха.