Рейтинг публикаций

…мне представляется, что Онегин, это поэтическое Болеро русское, композиционно гораздо более сложное, но при этом не менее лаконичное по языку, и столь же высокое по степени обобщения, как Болеро Равеля.

...Девки, карапузы, солдаты, невесты, грустные купчики, менты, волки и другие обитатели мира, разумеется, так же священны, как Смерть и Россия. То есть, на самом деле, они сверхобыкновенны. Сверхобыденность - важнейшая и определяющая философская черта поэтического мира Богомякова. Для того, чтобы достичь этой сверхобыденности, делающей бытие зримым, нужна, разумеется, некая смелость, или свобода, или особенный поэтический гений.

Казалось бы, – ну, «грязное пятно на карте», какая-то там страна пьяниц и воров, – и всё тут, вопрос исчерпан, плюнули, растёрли и уехали на Запад или в Израиль, да и забыли обо всём неприятном… Ан нет! Нужно три (даже четыре, если добавить публицистику) огромных тома, чтобы долго и тщательно «обличать» эту поистине дьявольскую страну, то и дело пытаясь наставить, хотя бы некоторых «обитателей» этого гиблого места «на путь истинный». Тут явно что-то не так. Как-то картинка не складывается.

Писателей я разделяю на два неравных класса: тех, кто охотится за стилем, ищет слова, звуки, метафоры, образы и с большим или меньшим успехом находит их (...) и тех, за кем стиль сам, как сумасшедший с бритвою в руке, крадется по пятам...

...если бы за каждое применение чужой схемы требовалось бы разрешение автора или его правопреемников, литература окостенела бы в неподвижности.

Несчастная любовь к человечеству – это, согласитесь, красивый роман.

Максим Пешков был человеком неуправляемым...

Аркадий Драгомощенко: "Поэзия, которая не стремится уничтожить себя в собственной служебной репликации и более того в себе самой, не может трогать ни читателя, ни критика, ни философа. Только в исчезновении собственного существа возникает возможность нового появления. Не рождение важно, - важна "смерть". "

Мы не умеем создавать или досоздавать собственных поэтов.

Некий Маке нашел мемуары некого д'Артаньяна и принес их Дюма. Вдвоем они состряпали роман, подпись одного из соавторов под которым случайно выпала. Разобидевшись, тот издал свой первоначальный взнос под собственным именем, доказав только то, что оставшийся автор и был настоящим.

Мы станем родителями дивных существ, но узрев, до чего они дивные, мы, думаю, не раз содрогнёмся

История под его пером – это некоторое Действо, литургия, мистерия.