Проза

И самый немощный тяжкую ношу несет. И эта тяжкая ноша суть немощь его.

Созвучия не случайны. Даже, если кажется, что никакой связи нет, например: утопия, утопленник...

Познакомив отца с боевыми товарищами, я вместе с ними поселился на даче. Дачный домик мы с отцом в своё время отгрохали основательный – кирпич в два этажа пять на семь на прилегающих шести сотках. Парни взялись за дело с огоньком. Перекопали всё, на что указал батя, заново поставили вместо сетки глухой забор из профлиста (вечером можно было без чужих глаз организовать веселье)...

...я никому не помог. Таких мук я раньше не знал. Вина обдавала меня стыдом круглые сутки. Я не помог никому раньше, чем она, эта вина, пришла! Я просыпался в темной комнате – как и не спал. Вина здесь, рядом. Как смерть – рядом. Вместе смотрим – к моему взгляду присоединяется угрюмая тяжесть смерти, – в окно на небо. Иду днем по улице – хочется только плакать. От вины. Люди на тротуаре как на эскалаторе. Движутся вереницей. Мимо.

"Радуйтесь. Это не намного сложнее, чем плакать. Если постараетесь, то вскоре сможете делать это без труда".

Как бы ни пытались материалисты отрицать существование закономерностей духовного мира, сама парадигма материализма содержит в себе ярко выраженные мифологические корни. Дословно переведенное латинскими авторами как «materia» («ткань») греческое определение «υλη» (имеющее обиходное значение «лес», «дерево», «древесина»), относит нас к распространенной во всех культурах мифологеме Мирового Древа, пронизывающего вселенную. Об этом архетипе сознания не стоит забывать хотя бы потому, что образ Древнего Змия в иудео-христианстве напрямую связан с образом Древа, вокруг которого он обвился, искушая человека знаниями путем подмены понятий или, в биологическом смысле, мимикрией.

В нашу подготовку никто не вмешивался весь период, что мы здесь. А это уже второй год. Территория огромна. Но тренажеры и полигон заточены под городской бой. Есть комплекс полуразрушенных зданий (бывший сельскохозяйственный комбинат) и котлован, который используется как стрельбище.

Он отыскивал трудноуловимые связи. Если, например, в правительстве появлялась какая-то новая фигура, то вскоре в России пропадающими и разоряющимися объявлялись завод-гигант или какая-то отрасль. Вдруг состав правительства менялся. И пропадавшее начинало возрождаться, разорявшееся – расцветать. Но начинало – уже под контролем той самой фигуры. Из правительства ушедшей. А тот завод-гигант или ту отрасль под себя подмявшей.

Да сколько их можно из страны в страну гонять?! Непонятно зачем!
– Значит, нужно. Отбираем для разведения.
– Я по аэропортам мотаюсь, а вы потом в Германию поедете!
– Имею право, – ответил директор.
– И другие имеют. Чем вы лучше?
И вдруг он произнес:
– Я – лучше.
– Все люди равны!
– Нет, – сказал директор.

...Женькино поколение было последним или, быть может, предпоследним выпуском автохтонных студентов, прошедших классический экзаменационный путь от начала до конца. Внедренный в высшее образование кибернетический отбор привнес в универ атмосферу равнодушия и заочной отстраненности, хотя никакой вины самих «киберов» в этом, конечно же, не было. Просто они не понимали традиции, которые складывались в университете до них, и создавали свои собственные традиции, которые вели к быстрому забвению прежних.

Я стоял и смотрел как медленно умирает зверь. Сильный зверь. Может даже достойный уважения, если бы не одно «Но». У меня в ушах звучал голос: «…мамочка…».

- Что-то не туда едем? – высказал я сомнение, опуская правую руку в карман.
- Не дергайся майор! – прозвучало напыщенно в ответ. – Надо отвечать за свои преступление перед чеченским народом. Забери у него автомат. – Задний захватил мою голову и приставил к шее нож.