Рейтинг публикаций

И вспомнился мне «Третий мучительный сонет» Иннокентия Анненского...

Его звали-то не Алеша, он был Костя Валиков, но все в деревне звали его Алешей Бесконвойным. А звали его так вот за что: за редкую в наши дни безответственность, неуправляемость. Впрочем, безответственность его не простиралась беспредельно: пять дней в неделе он был безотказный работник, больше того - старательный работник, умелый (летом он пас колхозных коров, зимой был скотником - кочегарил на ферме, случалось - ночное дело - принимал, телят), но наступала суббота, и тут все: Алеша выпрягался, Два дня он не работал в колхозе: субботу и воскресенье.

НЕСТЕРУХИНА... Роется в ДЕМОНЕ, извлекает богатый ренессансный берет, увитый золотым кантом и с алмазами. Примеряет. Отбрасывает.
- Беретка малая. - Роется вновь и выуживает рыцарский шлем тамплиеров. Вертит недоумённо, клацает забралом и выбрасывает.
-Это вообще чё попало. Только людей пугать. - Наконец извлекает из недр ДЕМОНА немецкую каску со свастикой. Надевает.
Откуда-то катится протяжное: «Ура-а!»
НЕСТЕРУХИНА. Я вам поуракаю! Я вам поуракаю!

Я слышу: "Это Тютчев – облака \ и цвет латунный раннего заката. \ Я не любил поэзии, пока... \ Я понял, что она не виновата. \\ Я понял, что единственный язык, \ которым Тут и там соединимо, \ её грачиный и вороний крик, \ летящий там, не пролетевший мимо \\ унылого и скучного двора, \ его белья и трепотни соседок. \ И эта вся весенняя пора - \ есть только миг, который крайне редок, \\ который смог вместить... Ты не поймёшь... \ Я это сам не понимал. Но только - \ на вашем свете есть такая дрожь, \ что возмещает вашу неустойку."

Даже в Амстердаме, в районе «красных фонарей», работают кругловские мерчендайзеры, а работа там считается очень непростой, так как товар в «красных фонарях» живой, часто с истёкшим сроком годности, с амбициями и с большим опытом самостоятельных продаж. Но кругловцы справляются

Коммунизм, либерализм, национализм европейского типа абсолютно устарели. Как и все новоевропейские мировоззрения.

...Казалось совершенно невероятным, непостижимым, что на его ладони может вдруг уместиться целый мир – названия всего-всего, что только есть и что когда-либо будет.

Просто ландшафт наводит на мысли. Живи я где-нибудь в Зябликово, в любой другой вороньей слободке на «о», на что бы я там смотрел?

Жевательная резинка - этот символ "свободного мира" - очевидно себя окончательно изжевала.

Пригов, дескать, говорил, что на него целую курицу не пожалела страна, а тут страна не пожалела трактор, прицеп и целого тракториста.

Каждое утро, ровно в шесть, когда детишки дрыхнут, а поэтические психи только ложатся в постель, мой приемник взрывается музыкой. Могучая и торжественная до тошноты она ударяется в стены, отскакивает от потолка и глушит остатки сна, как динамит глушит рыбу. Надтреснутый голосок Михалкова-старшего поет о какой-то стране, о какой-то партии, о прекрасном будущем и прочей фигне. Это называется Гимн.

Дым червоточиной во времени завис, \ Знаком раздора и самосожженья, \ Не вверх возносится, но опадает вниз, \ Вминая в землю свет без сожаленья. \\ Откуда? Не горят уже костры, \ Искры иссякли, и огни погасли. \ Черны пророчества, знаменья нечисты, \ Ничто уже не в дымной его власти.