Жизнь как есть

По нему плакала большая сцена. Он не просто читал лекции — он разыгрывал их, импровизировал, бегал по аудитории, представлял разные сценки в лицах, очаровывал обертонами своего бархатного голоса. (Позже, когда прочла, как читал свои лекции Андрей Белый, всё время вспоминала своего Тючкалова).

Я шла по утрам на лекции через площадь Революции (сейчас она называется Театральной) — специально делала крюк — и каждый шаг наполнял меня гордостью, что я — студентка, филолог, гражданин...

Мне не везло на учителей. В 10 классе на уроке химии наша Фатима Файзуловна выговаривала Таньке, что она постоянно вертится и болтает с мальчишками. Танька оправдывалась, что «они сами к ней пристают».
– Почему же к Кравченко никто никогда не пристаёт? – назидательно ставила меня в пример Файзуловна. Я была готова её убить.

Когда мне было 20 лет, мы с мамой ездили в Сочи. Однажды, когда я сидела на скамейке где-то возле театра, ко мне подошёл парень за автографом. Он был уверен, что я та самая актриса. Какая — я уже не спрашивала, привыкла, что меня многие за неё принимают.

...яблоко это – их круг медов – рождает ассоциации, щекочущие разной болью твоё внутреннее устройство, как-то связанное с физиологией, а как – не объяснить.

...мы с Голышевым и Леночкой под невидимыми звёздами белой ночи на Некрасова, и мне хочется рыдать от благоговения перед вечным талантом Фёдора Михайловича. Он создал не роман, а феномен времени-пространства. Сколько лет прошло, но всё ещё: там, где возникает это произведение, реальность скручивается в торнадо. Те, кто не читал роман «Идиот» или не понял его, так или иначе оказываются вовлечены, стоит им лишь на миг открыть рот вблизи этой книги. Эффект может быть разным.

Улицы детства... Магазины детства... Любимый был напротив старого кинотеатра «Пионер», где отец покупал мне стакан томатного сока (никаких других соков я не признавала) и пирожное. Пирожные эти автоматически спускались сверху в таких металлических ячейках-формочках, когда в щель бросишь монетку. Но пирожные там были разных сортов, и когда однажды ко мне спустилось не то, коего жаждала моя душа, а то, моё, стало спускаться ниже, куда-то в недра агрегата, я с воплем ухватила его за край. Руку защемило...

Зачем я вспоминаю всё это? Волошин в «Истории моей души» писал: «Всегда надо в себя смотреться – что там, не заржавело ли что из чувств?» И чтобы не заржавело – надо время от времени прочищать этот внутренний механизм души, памяти.

И ещё она жалела негров. Какая бы неприятность со мной ни приключалась, она с укором напоминала: «А как же негры в Америке?» И я пристыженно замолкала: действительно, что все мои беды по сравнению с несчастьями чернокожих! Сразу вспоминалась «Хижина дяди Тома»: Элиза, убегавшая по льдинам с грудным ребёнком на руках, которого собирались продать в рабство, смерть старого доброго Тома, свои слёзы, капавшие на страницы... Может быть, поэтому моей любимой куклой была не роскошная немецкая дива, которая восседала на комоде, как на троне, и, казалось, нимало во мне не нуждалась, а потрёпанная целлулоидная негритянка, названная мной Томой в память о замученном герое книги.

С самого начала распада СССР не народ – элита недогосударства: Кравчук, Кучма и так далее бодро взялись за разделение славян. В этом неблагородном деле они прибегали ко множеству неблагородных средств и прежде всего к извращению истории. Какие люди, такие и средства. Спрашивается, каковы были цели этих продажных людей? По результату – шкурнические и глобалистско-троцкистские.

«Признать единственно правильным самую беспощадную борьбу …путём поголовного истребления. Никакие компромиссы, никакая половинчатость недопустимы. (…) истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам…" Я.Свердлов