Марк Итин
ДЕВУШКА
С КРАСНОЙ КНИГОЙ
Рассказ-загадка о
случае, судьбе и возможных мирах
Появилась облаченная в благороднейший кроваво-красный
цвет...
Один итальянский философ возвращался с конференции, на которой
выступил с необычным докладом, состоящим только из вопросительных
предложений. Так было задумано: философ не может и не должен ничего
знать о мире, его дело - ставить под вопрос известное, как если
бы оно было неизвестным. Причем темой доклада была сама философия:
автор задавал вопросы о ее возможной роли в будущем человечества
и предполагал, что единственной темой философии является вопрошание
о возможностях и целях самой философии. "О чем говорит философия?
Не о том ли, чем она сама может быть? Не этот ли постоянный
поиск себя и невозможность себя найти составляет предмет философии
- единственной дисциплины, которая не имеет предмета вне себя
и сама постоянно конструирует себя как предмет и проблему?"
Доклад был встречен
настороженно: часть публики сочла, что философ слишком сомневается
в старых, испытанных методах философии, другая - что он недостаточно
сильно утверждает новые взгляды на беспочвенность старых методов.
Третья же часть недоумевала, к кому, собственно, обращены эти
вопросы, если сам философ не считает возможным на них ответить...
Философ сел на первую, предрассветную
электричку, чтобы успеть к поезду дальнего следования, и,
расслабленный усилием вчерашнего дня, рассеянно перелистывал бесплатный
журнальчик, почти машинально захваченный из булочной, где он перед
отъездом пил кофе. Журнальчик был для любителей мистики и волшебных
исцелений и назывался то ли "Судьба", то ли "Новый век". Статья,
которую читал философ, рассказывала о посещении Америки далай-ламой
и о том, как сердца тысяч слушателей раскрывались навстречу поучениям
тибетского мудреца. Поучения эти, как заметил не без иронии философ,
не превосходили по глубине прописей начальной школы. "Нужно уважать
и ценить достоинство каждого человека, - говорил далай-лама, и
то же самое он писал в своей книге, которая, по журнальному отчету,
могла бы спасти мир. - Нужно иметь не только большой ум, но и
большое сердце. Думайте сердцем. И тогда вы наполните радостью
жизнь своих близких. Будьте в согласии с собой - и люди будут
соглашаться с вами".
Вот эту и подобную мудрость читал
наш философ, изумляясь тому, как мало нужно иным людям, чтобы
прослыть великими. Сам философ не терпел банальностей и старался
никогда не повторять сказанного раньше. Он был не слишком известен,
поскольку мало кто мог понять, чего он, собственно, добивается.
Его речь текла - и почти не оставляла следа. Но было в мире несколько
человек, которые ценили его именно за эту скорость прохождения
мысли через предмет. Кроме того, в его уклонении от повторов было
свое упрямство...
Но больше, чем этому рассеянному
чтению, философ предавался разглядыванию пассажиров и особенно
пассажирок. Была зима, а сам философ приехал с юга, и он с удивлением
отмечал, как закутанность в платки и шубы придает особую свежесть
и таинственность женским лицам, так что даже самые обычные и невзрачные
приобретают нечто, нужное для влюбления.
После очередной станции, которая
называлась Вашингтон, - но это была не столица, а маленький городок
в северном штате, - в вагоне показалась женщина, которую он сразу
выделил, как царицу этого тесного пространства. Она приближалась
к нему и глазами искала место, куда могла бы сесть. Лавка против
него была свободна. Несколько раз она обвела его взглядом, как
будто проверяя, стоит ли занимать место против него, и даже уже
подходя и усаживаясь, еще раз вгляделась, то ли сомневаясь, то
ли узнавая. Она как бы хотела увидеть в нем нечто такое, что позволило
бы ей сесть на это место. А усевшись против него, она достала
книгу в красной обложке, раскрыла посередине и начала читать.
Лицо у нее было такое, что
глядя в него, можно было долго думать и многое понимать.
Такое лицо может склоняться над тобой, когда ты появляешься на
свет, и оно же встречает твою душу у порога других миров.
В нем не было резкой красоты, а была, напротив, какая-то нежная
припухлость, теплый блеск темных глаз. Может быть, оттого, что
лицо это было с мороза, казалось, что и губы, и кожа у нее особенно
горячи. Она была немножко как "Девушка с персиком", немножко как
"Девушка на шаре", немножко как "Незнакомка" (она же - "Анна Каренина").
Но такой чуть раскосой простоты, очаровательного овала, такой
милости Господней ни один художник никогда бы не смог изобразить,
потому что это был портрет самой мысли философа. Перед этим лицом
можно было думать, как перед иконой - молиться. В эти глаза можно
было переливать свою мысль, а в затерянные в завитках волос уши
можно было долго-долго вышептывать все известные и неизвестные
имена, так чтобы от голоса уже ничего не осталось...
Философ вынул из кармана железнодорожную
карту, по которой еще вчера выяснял у портье, как ему добраться
до нужного вокзала, и задал девушке тот же вопрос. Следует заметить,
что хотя философ он был итальянский, но уже пять лет прожил в
Америке и умел говорить по-английски, главным образом, о своей
философии. Когда же он, вертя перед нею карту, задал ей свой ненужный,
но единственно возможный вопрос: "Не скажете ли вы, как мне лучше
доехать?", она с первых слов перебила его. "Вы говорите по-итальянски?",
- спросила она его по-английски.
Это было не просто удивление
и восторг, но мгновенное озарение - как все просто, ему
не нужно пробиваться к ней через дебри чужого языка, они с полуслова
свои, а главное - так вот почему он сразу узнал в ней возлюбленную
своей мысли, - еще до того, как она заговорила по-итальянски:
ведь мысль нуждается в языке.
И вот он заговорил с ней,
уже как с суженой и возлюбленной, о том, где ему лучше сделать
пересадку, а она легко объяснила, не мешая ему воображать себя
его избранницей, но и не желая особенно ему в этом помогать. Как
будто восхищенный этим ее знанием, а также обмениваясь новым чувством
близости, он спросил, вкладывая в слова нежность к родному
языку, который мгновенно их сблизил. "Вы здесь живете?"
Она сказала "Да". После чего некоторое время рассматривала страничку
журнальчика, который он держал на коленях, а он глубокомысленно
и оторопело рассматривал книгу, которую она держала в руках. И
потом она углубилась в книгу, а он заскользил глазами по журналу,
то и дело поглядывая на нее, а она на него не глядела. И удивительно,
что он еще что-то продолжал понимать про этого далай-ламу, хотя
думал только о ней.
Прошло минут десять вагонного
покачивания, скольжения украдкой глазами по ней и ее книге, и
блаженно-глупого ощущения, что вот как хорошо - он ничем не досадил
ей, не уронил себя в ее глазах, не выдал нестерпимого желания
продолжить знакомство. Выждав еще десять минут, он уточнил
еще одну деталь пересадки, достав ту же карту. Она ответила -
и вернулась в книгу. Еще через пять минут он встал, сказал "Всего
доброго" и пошел к выходу: была его пересадка. Почему-то
он не исключал возможности, что она выйдет вместе с ним, и потоптался
на платформе, глядя на выходящих следом. И только когда поезд
двинулся дальше, он понял, что совершилось непоправимое. Точнее,
не совершилось то, что должно было совершиться. Ни имени. Ни даже
названия книги. Голый мир, в котором ее нет и не будет.
Он приехал на вокзал - и все
еще надеялся, что каким-то чудом она появится, догонит его, поймет,
что им нельзя расставаться и что эту его первую и последнюю слабость
- что он ушел от нее - она сумеет простить. Ведь она даже слишком
хорошо знала, на какой вокзал он держит путь. Он сидел на лавке
перед розовеющим сквозь стекляный купол небом и мимо него бежал
поток пассажиров, в котором не было ее.
Часа через два после их расставания
он понял, как много способов знакомства было у него в запасе -
и ужаснулся своей бездарности. Он мог бы спросить, какую книгу
она читает, - а уж с любой книги ему легко было бы дальше повести
разговор. Он боялся, что она нахмурится: а почему
вы меня спрашиваете? То, что мы говорим на одном языке, еще не
повод для знакомства. Тогда он мог бы сказать, что он сам
пишет книги и его интересует, что читают итальянские девушки в
Америке. А может быть, она и сама оказалась бы философом и в ее
руках был бы Платон или Гегель - кто знает, ведь он не спросил
- и тогда это была бы предназначенная встреча, на всю жизнь.
Такую толстую книгу в столь ранний, предрассветный час могла читать
только мыслящая девушка, если не философ, то филолог. На худой
конец, он мог бы ей сказать, что он удивлен праздничной светлостью
зимы, крепостью мороза, потому что сам живет на юге, во Флоренции,
где всегда царит унылая весна. Конечно, не в итальянской, а в
американской Флоренции - вы ведь знаете, эти южные плантаторы
любили давать своим местечкам названия великих городов, как бы
символически роднясь с аристократией прошлого, со своими европейскими
предками. И тогда она бы улыбнулась, потому что Флоренция на американском
юге - это еще смешнее, чем Вашингтон на севере, и тогда...
Почему же он с ней не заговорил?
Страх показаться пошлым? Но какая заслуга в отсутствии пошлости,
если он уже никогда не встретит той, перед которой страшно быть
пошлым. Это примерно то же, что страх показаться грешным
Богу - и ни разу не обратиться к Нему, чтобы не оскорбить
своим нечестием. Что толку не быть пошлым в ее глазах, если он
в эти глаза никогда больше не заглянет?
Но может быть, он потому не
стал добиваться знакомства, что судьба как-то слишком быстро
ему улыбнулась - и вырвала у него инициативу. Только он заговорил
с девушкой, в лучшем случае надеясь услышать приятный английский
голос и через минуту обреченно прервать пустой разговор, как девушка
ответила ему по-итальянски. Это был знак того, что судьба берет
на себя попечение о нем. Вот он и доверился судьбе, вплоть до
того, что когда он уже сидел на вокзале, ему все еще чудилось,
что судьба может вынести навстречу ему из толпы лицо оставленной
им девушки. И что она подойдет к нему, и они сядут, и будут
говорить, и он пропустит свой поезд, а она - свою работу или учебу,
и к вечеру они станут самыми близкими людьми на свете и разлучатся
лишь для того, чтобы через неделю или месяц навсегда соединиться.
Именно благосклонность судьбы обезволила его, и он, блаженно улыбаясь
в душе на этот подарок - италийскую речь возлюбленной своей мысли,
не рискнул сделать следующего шага навстречу, а только старался
ничему не противиться. Не противился даже указаниям своей карты,
потащился к выходу из вагона, следуя уже, конечно, не судьбе,
а глупому приличию и житейскому распорядку, который спутал с судьбой
по причине ее необычайной щедрости.
Но в то же время он понимал,
что найти в той девушке сопротивление себе было бы для него еще
больнее, чем корить себя за недостаточную смелость. Так он может
по крайней мере винить себя - и хранить в душе возможность счастья
с незнакомкой. А если бы она отвернулась, нахмурилась, пересела
от него подальше - тогда рухнуло бы не только то счастье, которое
он упустил из рук, но и то, в которое он сейчас впивается мыслью.
Впоследствии он сделал такую
выкладку:
Что я мог бы приобрести, если
бы мне удалось завязать разговор и узнать ее лучше? Я мог бы приобрести
все: ее любовь, детей от нее, счастье на всю оставшуюся жизнь.
А что я мог бы потерять? Я мог бы потерять ее, сказав
одно лишнее слово, потому чтооказался бы чужим для нее.
Она могла бы сказать что-нибудь неловкое, а скорее всего, я
сказал бы какую-то глупость, потому что, когда я стараюсь быть
обаятельным, я становлюсь отвратительным. Но тогда я потерял бы
не только ее, но и возможность думать о ней, строить миры идавать
им ее имена и свойства. Сейчас я от любого предмета могу
построить предикат "девушка с красной книгой". Я могу сказать:
"Вселенная Х, в которой девушка с красной книгой любит меня. Улица
Д, по которой я гуляю с девушкой с красной книгой. Одуванчик,
который я держу в руке и на который дует девушка с красной книгой..."
Таким образом, приобрести
я мог бы только реальное счастье с ней, а утратить мог бы и реальное,
и возможное счастье, которое сейчас со мной, как только я начинаю
о ней думать. Я мог бы приобрести реальный мир, а утратить и реальный,
и множество мыслимых миров, в которых мы с ней останемся навсегда,
поскольку наша встреча создала возможность быть вместе, хотя и
не воплотила ее. Таким образом, не продолжив разговора, я вступил
в выгодную сделку с судьбой. Я приобрел больше того, что мог бы
потерять.
Но чем дольше он думал о ней,
тем больше преисполнялся верой в нее. И в себя. Да, в ней могло
быть что-то слегка угловатое или резкое, какая-то слабость, возможность
сердиться, не понимать, какая-то человеческая непроясненность,
которую именно ему и дано было бы прояснить. Он мог быть счастливым
оттого, что она чуть суровая, или властная, или бестолковая, -
чуть-чуть, ровно настолько, чтобы любить ее и за это. Любить и
делать другой, смеющейся, все понимающей. Он представлял себя,
как они, сцепившись мизинчиками, валяются на траве, глядя в разные
стороны неба, и оттого, что даже в созерцании таких разных небосклонов
они могут быть вместе, он чувствовал несравненное счастье их предназначенности
друг другу. Молчать с ней было бы так же сладко, как говорить,
смотреть в одну сторону - как смотреть в разные. Его желание этой
женщины было беспредельным, универсальным, как все философские
желания. Ее именем он мог бы назвать галактику или пучок травы.
Его удивляло, что, ничего не зная о ней, он так ровно хочет ее,
безразлично к разности ее проявлений. Ножка, ручка, ушко, словечко
- он всего хотел, но боялся домогаться, потому что малейшее ее
сопротивление означало бы смертный приговор ему и всему. Он мог
хотеть только того, чего хотела она сама.
Метафизика устанавливает
первоначало вселенной: огонь или воду, мысль или бытие, Бога или
атом. А он хотел положить в основание всего ее лицо. Это
была бы кроткая, умная вселенная, с интересными вопросами к вещам
и маленькими насмешливыми загадками для людей, с нерегулярными
законами природы и нелинейным ходом времени, с глубоким состраданием
ко всему живому, - как мир в ее голове, который отражался на ее
лице. Но ведь он пробыл с ней только двадцать пять минут, промолчал,
просадил время впустую: в общей сложности только минут пять видел
ее лицо и еще минуту-две говорил. Как этого может быть достаточно
для построения вселенной из лица? А ее ноги он видел только одетыми
в черные брюки с четкой складкой. А шляпу ее или платок он и вовсе
не успел разглядеть, потому что они были засвечены ее лицом.
Чем дальше уезжал философ
с места их встречи и чем больше она отдалялась во времени, тем
больше поэтизировалась в его воображении не только сама эта встреча,
но и то, что следовало за ней, и через три часа, уже сидя в вагоне
дальнего следования, он вспоминал с ностальгией тот
первый час, когда сидел на вокзале и она еще могла появиться,
настичь его.
Теперь ему предстояло настичь
ее. Вернее всего было бы вернуться в тот городок со столичным
именем и в точности повторить свой утренний маршрут, надеясь
встретить ее в том же самом вагоне, и тогда... Но вот этого он
и боялся больше всего, потому что все те резоны, которые не позволили
ему вступить с ней в разговор, могли бы опять оцепенить
ему язык. Даже если бы каждое утро он садился в тот поезд и стал
бы ее постоянным попутчиком, это спрямление совместных путей до
узкого вагонного прохода могло бы только осложнить их встречу
в кривых пространствах судьбы.
И тогда он придумал план...
Ему надо было заново найти ее, но уже "с неба", чтобы она сама
вышла ему навстречу. Он разузнал, что в ее штате издаются
три итальянские газеты. В одной из них он поместил объявление
о том, что создается клуб молодых любителей книги, причем
дискуссии будут проводиться преимущественно о серьезных, основательных
книгах (он не решился добавить - "красного цвета"), и попросил
всех желающих откликнуться. Во второй газете он поместил предложение
создать ассоциацию пассажиров, которые во время поездок делились
бы мнениями о прочитанном, обсуждали текущие средиземноморские
дела и перспективы итальяно-американской культуры. Но главную
свою надежду он приберег для третьей, самой популярной газеты,
где он опубликовал свою новую статью о судьбе, приведя в качестве
примера встречу в поезде, которая в реальном мире оборвалась,
но могла получить продолжение в возможных мирах. Статья назывался
"Девушка с красной книгой в разных мирах" и вся, кроме вступления,
состояла из условных предложений, которые начинались союзом "если
бы...". "Если бы философ на конференции получил ответ на свои
вопросы...." "Если бы название было ясно видно на переплете книги..."
"Если бы девушка сошла на той же самой станции..." "Если
бы философ вовремя вспомнил, что он философ и пишет книги..."
А заканчивалась эта статья обращением:
"Вопрос к девушке с красной книгой: в каком из миров мог бы снова
встретить ее автор и герой этой статьи?".
Философ понимал, что шансы
на удачу - ничтожны. Девушка, которая читает толстые книги по-английски,
вряд ли читает итальянские газеты. И все-таки он хотел опять возложить
инициативу на судьбу: если в первый раз она подарила ему встречу
с возлюбленной его мысли, то почему бы теперь возлюбленной не
встретиться с ним через мысль, через текст? Если он мог случайно
встретиться с ней в поезде, то не больше ли шансов было им теперь
встретиться на страницах трактата, в лабиринтах его мысли,
куда она вступила бы по следу относящегося к ней заголовка?
Даже если бы ему и пришлось заново искать ее в поезде, он хотел
все-таки сначала дать шанс судьбе повторить благородный выбор,
свести их вместе теперь в пространстве его мысли. Это подтвердило
бы, что мыслью она была призвана в его мир и их встреча и пожизненный
союз потому и возможны, что даны мыслью, а не бедностью факта;
даны судьбой, а не случаем.
Он не хотел признавать, что только
случай и есть орудие судьбы; он верил в то, что судьба зряча и
с ней можно говорить и сотрудничать. Он хотел заново встретиться
с девушкой на такой же окольной дороге по отношению к предыдущей
встрече, какой была и первая их встреча по отношению к его
предыдущей жизни. Он хотел новой случайности, которая, соединившись
напрямую с первой, образовала бы линию судьбы. Случай - точка,
судьба - линия. Поездка на конференцию, северный штат, рассветная
электричка... Это было случайностью, а если бы он вздумал повторить
этот путь, то встреча перестала бы быть подарком судьбы, а стала
бы трудом, поиском, напряженной жаждой и одолением. Он хотел двух
случайностей как единого знака судьбы, ее неиссякающей
щедрости. Он хотел новой встречи на условиях своей мысли, среди
призрачных координат, где он строил свою философию возможных миров.
Он хотел, чтобы вторая встреча не была логическим выводом из первой,
а новой, свободно выпавшей удачей, чтобы из тысяч молодых пассажиров,
любителей книг, мыслящих о проблеме судьбы, навстречу ему вышла
та самая женщина, в которой он увидел свою судьбу, - чтобы она
откликнулась на его мысль так же, как его мысль откликнулась на
ее лицо.
Окончание этой истории зависит
от того, в каком мире живем мы с тобой, мой читатель.
Возможно, это тот мир,
в котором философ осмелился спросить девушку, как называется ее
красная книга. Она повернула к нему переплет, и он прочитал: "Сон
в красном тереме". "А вы знаете, что иероглиф "красное" в китайском
языке означает еще и "женское", и "вышиванье"?" - спросил он ее.
К их серебряной свадьбе она подарила ему красную вышивку.
В другом мире на переплете
книги было написано: "Физика элементарных частиц". "Я люблю элементарные
частицы, - поспешно заметил философ, - потому что они движутся
по волнам вероятностей и каждая из них так свободна, как мы только
хотели бы быть". Через два года из печати вышла первая совместная
статья девушки с красной книгой и философа с бесплатной газетой
(как она в насмешку его прозвала): "Физика частиц и философия
свободы".
В третьем мире философ
получил по электронной почте записку: "Девушка с красной книгой
была я, но, признаться, мне было трудно вообразить вас философом.
Я решила, что вы поклонник далай-ламы и спешите на встречу с ним
(а вы очень спешили и боялись пропустить пересадку). Я знакома
с вашей книгой "О возможных мирах" и поверьте, тот мир,
в котором я обитаю, вполне возможен, что и подтверждается моей
запиской".
В четвертом мире мать подошла
к дочери: "Я знаю, ты терпеть не можешь наших местныхгазет,
но здесь кое-что может тебя заинтересовать. Раз ты работаешь в
Экспериментальном институте судьбы, у тебя есть прекрасная возможность
провести еще одно расследование на итальянском материале. Тем
более что наша великая литература всегда жила темой случая и судьбы".
Вскоре философ получил письмо от девушки - и одновременно анкету
из ЭИС с просьбой сообщить все, что имеет отношение к первой встрече
между его родителями.
В пятом мире философ не
получил ни одного отклика на свои выступления, кроме звонков
от двух пожилых дам, которые выразили готовность вступить
в пассажирскую ассоциацию, чтобы делиться со спутниками рецептами
пиццы, пасты и другой вкусной и здоровой пищи. И тогда, дождавшись
очередного отпуска, философ отправился в северный штат. В поезде
ему хорошо думалось, и он продолжал писать трактат под названием
"Девушка с красной книгой в разных мирах".Он писал:
"Согласно квантовой
механике, существует вполне определенная, хотя и малая вероятность
даже самых нелепых событий. Например, в одно прекрасное утро мы
можем проснуться - и обнаружить, что кровать стоит в пустыне
Сахаре или посреди Млечного Пути. Для каждой из частиц, составляющих
человеческое тело, вероятность такого перемещения достаточно велика,
а для самого тела и прочих макрообъектов ничтожно мала -
и все-таки превышает ноль. Сидя сейчас в кресле, я могу представить
свою волновую функцию как облако, которое по форме напоминает
мое тело - но простирается далеко за его пределы, до Вашингтона,
до Юпитера и даже за пределы Солнечной системы. Однако чем дальше,
тем тоньше и реже становится контур этих возможных состояний моего
тела. Это значит, что вероятнее всего я нахожусь сейчас именно
здесь, в этом поезде, а не на планете Юпитер. И однако теоретически
есть возможность, что сейчас я окажусь в Вашингтоне, в том самом
доме, где живет девушка с красной книгой, и она скажет: "Как вы
проникли сюда?" Или она окажется здесь, в кресле рядом со мной,
и начнет разговор фразой: "Кажется, мы где-то встречались". Вероятность
эта ничтожно мала даже в масштабах жизни нашей вселенной;тем
более она мала в пределах моей короткой жизни или вот этой
минуты...
И тем не менее эта вероятность
превышает ноль, а усилием мысли она может быть увеличена. Ведь
наша мысль тоже есть волна и излучает энергию, которая регулирует
поток частиц в заданном направлении. Любая частица оказывается
в определенном месте только в тот момент, когда она фиксируется
нашим сознанием, - иначе она, как ни странно, находится сразу
во всех возможных местах своего нахождения (еще один парадокс
квантовой физики). Определенность ее местоположения зависит только
от факта ее наблюдения, от ее попадания в поле нашего сознания.
Но если сознание задает место частице, значит, хотя и в меньшей
степени, оно может воздействовать и на положение больших тел:не
так, как воля воздействует на свой собственный организм, а так,
как судьба - непонятная нам мысль, про-мысел - воздействует
на передвижения больших тел. Не с большой, но с достаточной силой,
чтобы заметно увеличить вероятность их пребывания в определенном
месте, там,куда их направляет наша мысль".
В этот момент
открылась задняя дверь и через вагон прошла девушка, которую наш
философ мельком увидел со спины. Она прошла - а он так и не решился
встать, обогнать ее и заглянуть ей в лицо. Он остался сидеть в
том кресле, где наиболее высока была вероятность его пребывания
в данный момент. Он не решалсявмешивать в слабое квантовое действие
судьбы сильное действие своей воли. При этом оставалась некоторая
превышающая ноль вероятность того, что локоны этой девушки, которую
он видел со спины, принадлежали лицу той, о которой он продолжал
думать.
Он продолжал писать:
"Где есть квантовая теория, там есть и надежда. По
предположению физика Хью Эверетта, в каждый квантовый момент своей
эволюции вселенная делится надвое, как дорога, проходящая через
развилку. На месте одной вселенной образуются две, и так - каждую
миллиардную долю секунды. Каждый квантовый переход - в любой звезде,
галактике, в любом уголке вселенной - расщепляет наш мир
на мириады копий, которые различаются только расположением одной
частицы.
Стивен Хокинг трактует
целую вселенную как квантовую частицу, которая с разной вероятностью
пребывает в бесконечном множестве состояний, образуя мириады возможных
миров, из которых наш является лишь наиболее возможным. Волновая
функция нашей вселенной - это бесконечное множество параллельных
вселенных. Мироздание - это не то, что есть, а совокупность всего,
что может быть. Хотя мое перемещение в Млечный Путь практически
невероятно в нашей вселенной, оно уже состоялось в одной из возможных
вселенных, как и мое перемещение на Юпитер и в Вашингтон. В одной
из этих вселенных мы сейчас вместе с девушкой читаем красную книгу,
а в другой вселенной красная книга, которую она читала, - это
то, что я сейчас пишу.
И хотя вселенных бесконечное
множество и мое телопребывает лишь в одной из них, то, что мы
называем мыслью и особенно душой, возможно, объединяет всех моих
двойников в этих бесчисленных мирах. Волновая функция миров проходит
через мое сознание и волю. Оттого каждый миг я немного другой,
отличаюсь сам от себя, постоянно колеблюсь, размножаясь на собственных
глазах, как будто отражение самого себя в речных переливах.
Каждый миг поток времени уносит других меня от меня, и они исчезают
в неведомых мне мирах. Но точка этого дрожания и расщепления миров
находится во мне; через меня проходит острие этого лезвия, гребень
этой волны, множащей миры. Они уплывают от меня, как маленькие
кораблики, покачиваясь на ряби своих вероятностей, но
и тот мир, в котором я ушел от тебя, и тот, в котором мы остались
вместе, и тот, в котором я тебя еще найду, и тот, в котором мне
тебя никогда не найти, - они проходят через меня, как дрожание
моей мысли и колебание моей воли. Нет ничего случайного и ничего
необходимого, но все, что может случиться, необходимо случается
в каком-то из миров. Когда что-то менее вероятное все-таки случается
с нами, мы называем это судьбой. Но судьба - это просто менее
вероятная часть меня, то, где я скорее всего мог бы не оказаться
- и все-таки оказался; то, что мне не должно было встретиться
- и все-таки встретилось.
Я не могу сам творить
свою судьбу, но по собственной воле я могу выбирать такие положения
и поступки, которые наименее вероятны для меня, - чтобы ввести
в действие работу судьбы, той части меня, которая случается со
мной вопреки моей воле и независимо от моей мысли. Я могу своей
волей создавать квантовые переходы из этого мира в другие, менее
вероятные миры, чтобы их ответные переходы в наш мир обретали
значение судьбы, постоянно удивляющей того, кто сам удивляет
собой ход событий. Действуй невероятно - и невероятное будет происходить
с тобой".
Философ встал - и пошел
через вагон в том направлении, где скрылась она, - и откуда она
сама, с сияющим и как будто что-то узнающим лицом, уже спешила
ему навстречу.
---------------------------------------------------------------------------------
Как называлась книга, которую читала
девушка и которая послужила основой данного рассказа (из нее
же взят и эпиграф)? Кто ее автор и героиня? Возможна
ли новая встреча девушки с автором и героем данного рассказа
- и в каком из миров? Испытали ли вы в вашей жизни сильное действие
судьбы?
Особая просьба откликнуться - жителей Конкорда и его окрестностей
(штат Массачусеттс), где трудами Р. Эмерсона и Г. Торо создавалась
американская теория судьбы - и где она сейчас проходит экспериментальную
проверку.
Отклики, пожалуйста, присылайте автору по адресу:
markitin@hotmail.com
>>>>>
<<<<<
>>>>>>>>>>
<<<<<<<<<<