Рейтинг публикаций

...И не знаешь, чего больше, жалости или восхищения… Они собирались в кафе и кинотеатре, которые создали сами, учили друг друга в школе, ходили в церковь, которую построили и в которую приехал самый лучший в мире священник… Какие у них были глаза, скрывал ли их взгляд, потухший или светящийся, все те мириады ощущений, которые наслаивались, нанизывались с каждым днем…

Время, когда одной ногой ты еще стоишь в школьном детстве, а другой уже начинаешь запутываться в жизни взрослых, теряясь в коммуникациях мегаполисов, чтобы разыскать в них какое-нибудь местечко для себя, где можно временно приткнуть голову. Время, когда ты начинаешь привыкать к мысли о том, что все в этой жизни временно и непостоянно. Вместе с тем это время, когда тебе все удается сделать впервые...

Ты же понимаешь, что будет дальше. Ты проглотишь бабку, потом меня, а Охотник зарубит тебя топором, чтобы нас спасти. Оно тебе надо?

Вспомнились любовные переживания, духовные терзания… Стало вдруг стыдно за себя, еще того, из далекой и, уже казавшейся нереальной, прежней жизни. Там была пустота, попытка придумать мнимые страдания взамен отсутствовавшим настоящим. Здесь тоже была пустота, но заполненная зверской, нечеловеческой болью...

Да сколько их можно из страны в страну гонять?! Непонятно зачем!
– Значит, нужно. Отбираем для разведения.
– Я по аэропортам мотаюсь, а вы потом в Германию поедете!
– Имею право, – ответил директор.
– И другие имеют. Чем вы лучше?
И вдруг он произнес:
– Я – лучше.
– Все люди равны!
– Нет, – сказал директор.

Уже десять лет не живу – не сдыхаю, – вдруг говорит старуха. – Живым помогать – силы нема. Так хоть помёршим! А больше уж не годна ни на что! Кто придёт сюда, до своих – пойду, блины спеку, вместе помянем. Но как солнце зайдёт – всех гоню. Я не верю ни в Бога, ни в чёрта, но на кладбище после солнца – самая нехорошая примета. А днём вот прикапываю: чья могила – неизвестно. А вон и ещё могилки – сироты. Кто ж последит, как не я? Это мой христианский долг. Сама…

Март, таянье, «Хевсурская баллада», молодая Чиаурелли, горы, снег, две черных фигуры в косматых шапках, наведенные ружья, выстрел. Литейный, Ахматова, библиотечный коллектор, пудовый рюкзак с сочинениями, моими. Постоял в саду, солнце, голубое небо, снег тает, как тогда, в такой же мартовский день, она, в черном пальто с меховым воротником. На Невском окликнул писатель Тропников: «Овсянников, куда бежишь?». Мои безответные звонки, туда, в никуда, в бездну отчаянья.

Одна отрада у меня, одна отдушина – дневник. Это я, ещё когда учительствовал, правило завёл. …как будто беседую с сыновьями. Вот по ним я очень скучаю. Без них тяжело. Морально тяжело. Ведь они моя семья. Родные. Оба давно улетели, с первыми разведывательными кораблями. Лёша, как я знаю, – на планету Кеплер 82b, Тёма – на планету, кружащую вокруг Тау Сетие.

В банде насчитывалось восемь десятков. Основной костяк – наёмники: арабы и иже с ними лица славянской наружности. Небольшая часть, где-то треть – чечены. Сначала колонна, потом блокпост. Кино про страшных русских напоследок. Для этого откормил за неделю наших пленных, одел в чистое и исправное обмундирование. Планировал сперва спустить на аул «братьев-славян» в российской форме, которые зверствуя и насилуя, зачистили бы селение под ноль. Их тоже собирался пустить на мясо – свидетели не нужны. Это же конфетка фильма, как истинные воины аллаха расправляются с русскими преступниками.

Войны никакими категориями и нормами права не описываются и уж тем более не регулируются. Справедливость тут самое большее – мера неизбежного зла, а она всегда задается ситуацией, балансом сил, да временным уговором. По-другому – сделкой, потому что единственное, что по силе равно войне, это выгода.

Плоть леса была нашей плотью: плоть мира, плоть природы, плоть жизни, плоть формы, плоть личности, плоть существования. Осознав это, мы задумались о том, кто мы и сколько нас. Можно ли нас определить и исчислить? В ком горит искра жизни, кто мыслит, кто рождает образы, кто задается вопросами и ищет ответы на них?