Рейтинг публикаций

Тиран стоял и курил трубку. Его смазные сапоги пахли дегтем, трубка пахла табаком, френч пахнул пылью.

Я хочу перестать быть рабом памяти, – ответил Николай и, помолчав, добавил, – памяти моего рода.

Хули ему пули…и я ему тоже ничего не должна, этому миру, где людей обзывают «русскими свиньями», «курадами», «чучмеками», «жидами». Ничего не должна. И пошёл он – в эту рвоту, в это говно, и пусть там гниёт, пока не сдохнет. А мне, русской свинье, на него насрать. Ну, свинья так свинья. Русская так русская. Хоть японская.

Темно. Нет зрения. Нет мыслей. Только маленькая искорка сознания еще тлеет. Я и есть эта искорка, которая может погаснуть от малейшего дуновения. Единственное желание – разгореться, расшириться в пространстве. Единственная мысль – я существую!

Мы с мамой идём в сарделечную. Там, кроме сарделек с кислой капустой, ещё круглые булочки с изюмом и жидкие чай и кофе. Но для меня главное – горчица. То, как её выжимаешь из тюбика и то, как ею взрывает нос. Буквально сносит его.

Мы платим за то, чтобы все было как всегда, мы не хотим, чтобы в нашу жизнь вторгался страх, убийства и страдания. Мы работаем на нелюбимых работах, потому что мы взрослые люди, нам надо кормить детей, платить за жилье и еду. Мы неудачники. Нас очень и очень много. Кто-то из нас пытается бороться против этого

Жена не открыла Карену дверь. Посмотрела на него в глазок и не узнала. Карен начал ругаться, и понял, что и голос у него изменился. К тому же он теперь не мог говорить так быстро, как раньше. Словно кто-то установил ему максимальную скорость речи – слов 20 в минуту и не больше.

Вожатый-шестиклассник останавливает всех у дверей: «Отгадайте загадку: «По свету катается, на «б» называется!». «Булка? Баранка? Блин?» «Брежнев!».

Владимир Сергиенко живёт в Берлине и познакомились мы с ним через известную писательницу А. Нуне, которая в миру работает психологом. То о чём он пишет - не стилизация, не оммаж, но квентисенция личного опыта. Помимо этнографического момента (чужой блатной мир, сознание, изменённое стимуляторами) проза Сергиенко показалась мне интересной своим языком. Я сознательно не стал править или редактировать эти крепко прошитые жаргонизмами проникновенные лирические строки, не исправлял ошибок. Потому что все эти следы личной синдроматики, индивидуальной телесности, оставляют, в конечном счёте, ощущение документа, человеческого свидетельства: всегда интересно раскрытие (если вспомнить Достоевского) "подпольного человека". В жизни такого раскрытия быть не может, а вот в тексте - пожалуйста.

Кроме того, если продолжить разговор о войнах и убийствах, огромное значение имеет не только ради чего убивать, но и как убивать. Войны всегда были для человечества спортивным мероприятием. Полным азарта, доблести и риска. Америка воюет не по-человечески. Ударами из космоса, «умными бомбами». Так, как воюет Америка, могли бы воевать Уэлсовские Марсиане. Те, кто решил не победить, а уничтожить. Америка воюет как нелюди. И понятно, почему в ответ она ожидает бактериологической атаки. Чего-нибудь в таком роде и дождётся

Так вот позавчерашние цветы – это сено. То есть, у каждого из этих бывших цветков нет никакой индивидуальности. Каждый – абсолютно никакой. Одним словом, сено, существительное среднего рода.

Задребезжал старый аппарат с пожелтевшим, словно прокуренным диском. По звонку телефона часто можно определить, кто тебя беспокоит.