Рейтинг публикаций

…как образ таинственного, утверждающего, что на нём нельзя играть, как на флейте (можно! Можно! Сколько веков играют!) – образ манящий, не разгаданный, цельный – даже в своей внутренней разорванности.

Чёрт в русской литературе… изломист…
Он… иногда одомашнен: как Гоголем в классическом рассказе, где… достаточно крёстного знаменья, чтоб парализовать его, претендующего на власть над…

Всё, что сегодня является базовыми структурными элементами социального существования, имеет городское происхождение. Право, государственность, технологии, письменность, искусство, всевозможные формы рационализма, историческая память, и многое другое, – всё это возникло в городском пространстве. И всё это несёт на себе отпечаток амбивалентности, в том смысле, что каждое такое городское изобретение является возможным инструментом стабилизации системы, и, в то же время, инструментом её потенциального разрушения.
Идея народа также оформляется в городе. За пределами городских стен существуют родственные друг другу малые этносы, но только город создаёт те идеологемы, в соответствии с которыми малые этнические группы «сплавляются» в большое этническое образование (народ).

Пойдём по направлению к себе, \ Узка, трудна, ухабиста дорога, \ Пожравшая здоровых и убогих, И щепетильных, и не очень строгих, \ Прозрачно трезвых и навеселе, \ Кто нараспашку, а кто вещь в себе. \\ Долго ли, коротко, измучившись, дойдём...

Вы мне не докучаете – я к вам не пристаю. Я вам безразличен – вы мне неинтересны. Вы мне не мешаете – я не путаюсь у вас под ногами. Нам же нет друг до друга дела! Это совершенная идиллия и она мне по душе! Давайте немедленно же познакомимся и будем помнить этот день как один из прекраснейших!

...тут смешано всё – интенсивные круги лирического порыва, неистовство земной метафизики, небесное пространство, конкретика бытия. Тут все поёт – или идёт выше и выше органной музыкой. Тут – нет счастья, тут нечто высшее – прозрение, попадание в реальность, надстояющую над нашей...
Потому и звучит стихотворение, не ветшая.

А если пойти по первой тропе, то храм божий не минуешь. И там можно прислониться к оградке, закрыть глаза и взмолиться всем прогнившим нутром: «Господи, ты есть, я знаю. Помоги мне в малом, прошу тебя. Помоги лекарством. Отплатить мне нечем. Ты знаешь. Да и не надо тебе ничего. У тебя все есть. Святые большие и малые, великие, преподобные, юродивые и мученики, святители и равноапостольные. А ты меня, малого, не забудь. Помоги». И верите? Помогает. Не всегда, но помогает. Иногда от жалости слеза блеснет. Всех мне жалко.

И вот – \ Благоуханье оазиса, \ Хоть нет ни тени, ни вод, \ Хоть ни одна не цветет \ Роза изнеженной Азии – \ Это молитвенный взлет: \ Пустыня. Ладан. Восход. \ Неплодного камня плод. \ Солнце из горних сот.

– Мужики, чего радуга – дуга? – вступил в беседу Иван
– Земля-то круглая, – вновь привёл Степаныч свой убийственный тезис.
– Ну и чё с того? – не отставал любознательный Иван. – Молния, та – зигзаг. Горизонт – линия. Облака – воще куча-мала… Логики нет.

Элиша, мягко говоря, странный пророк.

...романтика «лошадиной истории» о любви директора обувного магазина к цыганке – это, конечно, детектив в стиле советских комедий, но исполненный в лучших традициях русской классической прозы.

Раз за разом, доставая блокнот, чтобы убедиться, что список родителей, пожелавших усыновить ребенка, при нём, и прежде всего натыкаясь на свою фамилию, Яков Антонович не только не помнил, что ему надлежит сохранять подтянутость, но не помнил себя самого. Так что, когда поезд остановился и все, хлынув к четвертому вагону, вдруг почувствовали необходимость присутствия власти, потребовалось некоторое время, чтобы вызволить Якова Антоновича из задних рядов в круг...