Рейтинг публикаций

Тот, кто служит красоте языка (эффективности его воздействия), конечно, получает все награды и привилегии от дирижеров социальной матрицы. Тем не менее он не сущностен, он с сущим, но не с бытием. Корень бытия в до-словном, в несказáнном и в после-словном. Оно не зависит от аплодисментов или хулы. Служители языка близки не к его истокам, но к его поздней развращенной эстетике.

Прощайте, чопорные фрязи! \ Полу-ваятели Руси… \ Повсюду каменные вязи, \ И барельеф везде висит. \ Послам Флоренции не рада, \ Там, где кирпичная ограда, \ Кутафья башенка Кремля... \ В гостях соскучился и я...

Шутки и загадки, пёстрый детский мир; детективно-загадочные истории появлялись, научно-фантастические сны мерцали… Всего не счесть.

Там, в витрине, в отражении, торчал неказистый пожилой мужичок с пакетом в руке, явно выпивающий, с редкими седыми волосами, многодневной небритостью и усталыми выцветшими глазами.

«Во все эпохи душа человека стремлением необоримой силы, невольно, как магнит к северу, обращается к задачам, коих разрешение скрывается во глубине таинственных стихий, образующих и связующих жизнь духовную и жизнь вещественную...» Владимир Одоевский

Давно остались в прошлом детские игры, планы, «правила жизни». Всё это бесполезно: жизнь всё равно поворачивала по-своему. Она играла без правил. И я привыкла подчиняться её мудрому спокойному течению. Но иногда в какой-то тихий час души вдруг чувствовала: чего-то не хватает. Может быть, того самого, обещанного пословицей подвига...

Знаменательно, что ставшая знаменитой чеховская установка – выдавливать «из себя по каплям раба» – была сформулирована в Святочные дни, и звучит она в полном соответствии с евангельской заповедью свободы во Христе, освобождения человека от рабства, греха и от ига страха смерти. (...) “Посему ты уже не раб, но сын, а если сын, то и наследник Божий чрез (Иисуса) Христа” (Гал. 4: 7). Таким образом, событиями Рождества и Воскресения Христова утверждается ценность, достоинство и духовная свобода человека, который уже не является узником и рабом ни других людей, ни собственного тела, но наоборот – вмещает в себя всё мироздание.

Она была, как Форнарина, – \ Былая школьница Ирина, \ Зачем-то близкая до слёз; \ Носила фартук с белой рюшей, \ И золотой каштан волос \ Спускался, покрывая уши, – \ И хвостик, молодости лоск, \ Лучился прелестью невинной \ У этой девы за спиной… \ Она была, как Форнарина; \ Она была совсем иной…

И кто-то крестится тихонько, \ А кто-то тянется к окну, \ Петляет там тропинка тонко, \ И солнце село на сосну. \\ Зимы весёлая болонка \ Ещё виляет нам хвостом, \ Синицы песня тонко-тонко \ Раскинулась по-над кустом… \\ Но радуешься как-то туго, \ И тихо меркнут все огни… \ Ведь сердце ловит вести с юга, \ Всё думаешь: Как там они?

Сон ли? \ Явь ли? \ Дурдом? \ Чёрным угольным солнцем… \ И сбылись (ох уж рады!) надежды Европы, \чтобы русский на русского вышел бороться, \ москали на укропов. \\ И присыпаны глиной чугунною ржавой \ тут Иваны и там сплошь Иваны, Иваны. \\ И сидит кокаиновый клоун на троне, \ исполняя всё то, скажут что в Вашингтоне.

Я очень рано понял (еще мальчишкой), что мир мысли, мир интеллектуальных фактов (а почти все факты – детище интеллекта и словесного шифра) бесконечен. И это ужаснуло меня, дав понять, что это ловушка, что весь проект цивилизационный с его опьяненностью знаниями, фактами, вкусовыми и иными "пробами" – громадная ловушка.

…Он вернулся мыслью во вчерашний день. Вспомнил ее глаза в отсветах фонарей и от неожиданности радостно улыбнулся – на некоторое время совсем забыл о ней – самом объемном воспоминании последних часов, опять зациклившись на самом себе. “Анна, – мысленно растянул слово и улыбнулся. – Надо же… Анна…”