Рейтинг публикаций

Ницшеанцем становятся, разочаровавшись во всех обычных идеалах. Ну, почти во всех, ибо ницшеанство тоже ведь идеал. Вот в него и впадают, разочаровавшись в обычных. Ибо ницшеанский – необычный. Таким он выглядит, во всяком случае, для людей обычных.

Одним из факторов "цивилизаторской" унификации российского общества в 90-е годы было вытравливание его национально-исторической идентичности. Применительно к литературе это означало нежелательность возникновения национально (то есть гражданственно) ориентированных авторов.

Михаил Гробман, если это до сих пор не было ясно, - это один из первозначимых апостолов того художнического движения, которое зовется "Вторым Русским Авангардом" (по хронологическому контрасту с "Первым", начало коему было, условно, положено братьями Бурлюками...

Видели бы вы, как вся наша литературная публика ринулась фотографироваться с актёром Мироновым!

Печально, что нельзя поехать домой и, глупо улыбнувшись жене, свалиться на такой спасительный, излечивающий от всех болезней диван. Потому что метро я не вынесу. В метро мне сделается совсем плохо. Со лба начнет капать, руки побелеют... как мел, и, задевая чужие зонтики и портфели, я упаду на пол -- сиречь в обморок. Такого не надо. Уж лучше сидеть на работе и сквозь остатки сознания сочинять <Рыбный четверг>. Простите.

Что тут – от метафизического Постоянства, а что – от тоже метафизического Мига? К первому, конечно, относится «отечество», ко второму – «изменяйте».

...Сравним литературу с хоккеем (две гордости, которые мы потеряли). Вот уже десять лет наша некогда великая сборная никак не обрящет чемпионского титула....

Захер Мазох: «Жизнь не шутка и не забава, жизнь даже не наслаждение… Жизнь – тяжёлый труд. Отречение, отречение постоянное – вот её тайный смысл, её разгадка: не исполнение её любимых мыслей и мечтаний, как бы возвышенны они ни были, – исполнение долга, – вот о чём следует заботиться человеку».

...в самом начале нового века, так называемый литературный процесс, или процесс сказания о человеке, изменил направление, и повернул от границ к центру. Время великих «мастурбаторов» в литературе, таких, как тот же Уэльбек, и подобных ему, закончилось...

Любовь, да хоть бы и тети Дуси к дяде Пете, это вовсе не вызов бесчеловечному строю, а наоборот, его какая-никакая легализация. И последовал взрыв отечественной и зарубежной любви. Любовь стала такой же национальной идеей, как и врожденная святость пролетариата. За любовь прощали многое. И полуфронду Окуджавы, и моветоны Евтушенко, и белогвардейские замашки Ахматовой и Цветаевой. И фельетонную едкость Булгакова. Потому что вся эта романтика доказывала критикам социальной модели гуманное содержание казалось бы бесчеловечной формы. Но дело было не только и не столько в этом. Изображаемая наполненность человеческой жизни простым и понятным эмоциональным содержанием (как бы ни изображалось) на самом деле была такой же ложью, как и поголовная озабоченность населения ростом производительности труда, например. Но романтическую любовную ложь пипл еще хавал. Как наркотик, допинг, без которого вся эта поистине порнография существования не продержалась бы и дня. Но и не в этом только также было дело, а еще и в том, что любовь, как бы там ни было, такая же правда в сердце человека как Бог. Какое бы безбожное государство не являлось его, человека, страной пребывания.

Язык оказывает реальное, реальнообразующее воздействие на человека тогда, когда он не может ни с чем сопоставить получаемую информацию...