Рейтинг публикаций

Капоте вечно был на острие – популярности («Завтрак у Тиффани»), надрыва («Другие голоса, другие комнаты»), эксперимента («Хладнокровное убийство» - вся новая журналистика вышла из него и Хантера Томсона). Здесь же он взят в самый (само)разрушительный момент...

...нынешний Пелевин давно простился с молодостью, даже злобой предыдущего романа, и пишет книгу разочарования и нелицеприятной правды.

…большой букет русских неприятностей связан с тем, что в России не было готического стиля в архитектуре.

С развратом, в отличие от любви, всегда так. Каждое повторение становится все скучней и скучней.

В современной литературе наблюдается ярко выраженная тенденция создания нового образа жителя бывшей англоязычной (или франкоязычной колонии), который становится главным (или второстепенным персонажем пост-колониальной литературы). Его взгляды сформированы на основе исконных традиций и специфических языковых средств. (...) Авторы часто могут не ассоциировать себя только с конкретной страной, рассказывая о целом множестве стран и взаимоотношений между героями, семьями, целыми материками.

Этот славянский хаос, растворяющий любой порядок, мгновенно структурируется и обретает непреодолимую твердость, как только заходит речь о роде и земле: «Рассказывают, что русские отступают лишь до могил своих предков, как до последнего предела. Дальше – небытие и то, что в нём». В богатой русской культуре есть разные пределы и константы бытия, но в рамках художественного мира сборника сила и память рода – одна из базовых ценностей, выстраивающих мир.

Собственно, социальный пуант художественной прозы автора романа и заключается в реализации старой эмигрантской метафоры того, как просто однажды потерять себя, «совпав» с развалом системы, сменой вех и заменой режимов. И тогда сюжетное кружево вокруг сухих фактов истории, известных каждому, оказывается динамичной прозой, изящной виньеткой, да чем угодно оказывается, поскольку наполняет эту самую историю (семейную, государственную, мировую) художественным компостом личной драмы.

Тернистый путь нормального отечественного поэта

Четыре глагола, идущих подряд в последней строке: страдал, рыдал, терпел, исчез – не оставляют щели для надежды, как эпос Экклезиаста; ветхозаветная горечь перехлёстывает через край. Однако, возможность такого поэтического перла точно опровергает его содержание: ибо если человек сумел развиться до сочинения подобных стихов, то не всё сводится к четырём трагичным глаголам, поставленным подряд.

Молодым людям советского времени, которым внушалось: «Не надо печалиться, вся жизнь впереди – надейся и жди», – эмоцио­нально нелегко было читать стихи о вековечных муках и страданиях, беспросветной нужде и лишениях простого народа, об истерзанной русской земле: «И на родимую землю мою Все накипевшие слёзы пролью…» Советскому человеку представлялось, что всё это безысходное народное горе в нашей стране навсегда ушло в прошлое.

Грант Бородин - старший сержант, кандидат в Капитаны, уже обзавелся легионом призрачных Детей - паганелей и бремонов, кустодиевых запонок, держащих остро-волосатый нарукав корабельной Потехи. Попутного вам ветра, мореход синдбадович.

В русской традиции «Вам и не снилось» собирало в какой-то момент огромную аудиторию, не являя собой эталон правдивого повествования. Обнаженность чувства не может оставить человека равнодушным даже в эпоху апокалипсиса.