Проза

– Знаешь, я никогда не любила тебя. В раннем детстве боялась, а потом ненавидела. Зачем тебе этот мир, где тебя не любят? Мать повернула ко мне голову. Я заметила в её глазах интерес.

Мать уставилась в один из ржавых разводов на стыке потолка и стены и молчала. Плотно сжатые губы и образовавшиеся жесткие складки вокруг них выдавали несогласие. Я чувствовала, что внутренне она сопротивляется моему решению определить её именно сюда.

Мы всегда смеемся, оказавшись рядом, всегда. Наши мужья не так славно ладят друг с другом, и, пожалуй, ревнуют к нашей дружбе, но как-то тихо, исподлобья, не осмеливаясь покуситься.

Из множества женщин, тронувших сердце, эти двое тревожат его постоянно, мерцая маячками воспоминаний. Хотя я давно уже не получаю вестей ни от одной из них.

Я торжественно переставляла ноги от одного шедевра к другому и без конца радовала свой глаз. – Тебе нравится?! – блестели мои глазки, рассматривая картоны из цикла «Смертные грехи».

Я точно помню, из-за чего мы поссорились, хотя прошла целая половина года! И виноваты были: моё чрезмерное и не всегда уместное терпение, моя мягкость и не имеющая границ тактичность и, наконец, моя подруга, позволившая себе непозволительную грубость в отношении моей семьи.

Он не говорил мне ничего особенного, только то, что касалось лечения тети. Он стремительно входил, но слушал чрезвычайно внимательно малейшие жалобы, вникал во все подробности и так же стремительно исчезал. Во всем его облике была стремительность, как будто он жил в ином времени, в ином темпе, чем простые смертные.

Зачем мы поженились? Я любила его потому, что он любил меня, как мне тогда думалось. Он ухаживал, стоял под окнами, приносил миленькие приятные безделушки, так трогающие сердце молоденьких глупеньких девчонок. И, главное, никто ведь еще так серьезно за мной не ухаживал, никто не делал мне предложения. Это и было решающим в нашем романе.

Он был за безграничное единение, а Саня отгораживалась от него глупыми мелочами: зубные щетки держала в отдельном стакане, квартиру порывалась оплачивать пополам, теперь вот захотела оставить прежнюю фамилию. Андрей не нажимал, он боялся перегнуть палку, вспугнуть ее сейчас, когда счастье оказалось так близко, и уже манит серебряным лучом.

Он спинным мозгом ощутил течение времени, а взглядом успел уловить, как начинают блекнуть очертания фигуры матери, истекая в небытие. Толик мотнул головой, прогоняя видение

Сидора молча стояла у окна и наблюдала, как дети – с высоты почти крошечные – топают ногами по остекленевшим лужам, весело и с брызгами ломают тонкий лёд. Их крики, прежде раздражавшие, теперь – что было странно – не добирались до шестого этажа, все звуки стелились, как туман, на улице внизу. В квартире было тихо-тихо.

Если мой звонок разбудит её сегодня, она сгонит лёгкой рукой завесу сна с лица, пройдёт неслышной походкой к пузатому телефонному аппарату цвета слоновой кости и скажет «аллё». И опять мне ничего невозможно будет понять.